– Ну, смелее. Не молчи. Догадался, о ком я?

Губы совсем пересохли, и Рони облизал их. На коже все еще осталась уличная грязь с подсохшей кровью. Рони прочистил горло, чтобы не просипеть, а произнести почти благостно, с вековым уважением:

– Джеки Страйд?

Виктор энергично кивнул. И, потомив комнату в тишине, сам же ее и нарушил:

– Джеки Страйд.

– Значит, легенда. Во плоти. Никак в Гэтшир вернулся? – Рони задрал нос, и от движения заболело все лицо, будто Виктор им раскалывал мостовую. Перекосило его очень правдоподобно. – Что, не так уж хорошо на островах, как сказывают?

– Да ты у нас смекалистый, – неискренне заметил кабан, а Виктор приструнил того жестом. Поднял ладонь, как замахнулся на визгливую собачонку – только злобно замерцали мелкие глаза на жирной харе соседа.

Порадоваться бы или спать лечь, а Рони взвинчен так, что ни того ни другого не предвидится.

– За бугор не поплыву, – решительно покачал головой Рони, хоть и сжалось от этой перспективы все, что могло сжаться пониже груди. – Не откомандируете.

– За бугром свои умельцы есть, себе не льсти, – без зла сказал Виктор и все-таки зевнул. – Берешься за дело?

Рони шмыгнул носом, пожалел себя и болючую голову. Ляпнул, не думая:

– В легенды я не выучен, много не ждите. – Это чистая правда. – Коли соглашусь, сделаю все, что под силу, – а это, как водится, ложь, – но выше облаков никому не прыгнуть.

– Виктор, да малой, никак, отказать тебе удумал? – кабан прихватил спинку стула, навалившись половиной веса. Мебель скрипнула, в любой момент готовая развалиться.

Рони перевел взгляд на черно-белого, где-то под сердцем зашевелилась светлая вера.

– Почему бы и не отказать. Это возможно, – тот повел плечом, будто и не расстроился бы с отказом, да не имел планов на воробья или городские легенды. – Очень даже.

Кабан шмыгнул носом так, будто собирался сплюнуть в сторону. Виктор потянулся за рюкзаком, который скинул по левую руку. Рони усмехнулся, вдохнув свободнее:

– Право выбора даете? Ну и щедрые же…

Из рюкзака вытащили шкатулку, и слова увязли в горле. Резные бока, золотое покрытие, петли для семи замков. Пустые.

– Выбор есть всегда. У каждого, – Виктор не глядел в его сторону, полностью поглощенный трофеем. – Хорошая работа, кстати, – приподнял крышку пальцами. – Чистая.

Кабан молчал, только в разнузданной позе пробивалось торжество. Виктор кивнул, будто самому себе, и закончил похвалу:

– Не зря ее клетка без замков.

Рони поджал пальцы на ногах. Там, где Лея – там и Ильяз. А если Ильяз с Леей не удрали, то Серж с Дагом…

– Не верю, – огрызнулся Рони, почти не различая рези в стоптанных ногах. – Кто угодно мог подделать это барахло…

Кабан собрал брови домиком, источая фальшивое сострадание, и покачал головой. Взял совет у Виктора:

– Придется девчонку показать? – в ответ ему зевнули, и Рони вклинился в тот же миг.

– Всех. Если поймали кого, то показывайте… всех, – он уже потерял так много, что дерзить будто и не страшно.

Хоть только и последняя мразь возьмет в заложники членов семьи, а от распоследних мразей пощады не ждут.

– И этого, – кабан прищурился, на носу проявились складки кожи – как кислятины обожрался, – показать?

От дурного предчувствия Рони медленно поднялся со стула, сам и не заметил – как. Виктор последовал его примеру. Обошел кабана по правую руку, хлопнул по предплечью, будто бы это могло заставить того сообразить быстрее. И лениво распорядился:

– Всех и каждого. Спокойной ночи.

– Дня, – буркнул кабан тихо-тихо, так аккуратно, что, кажется, и не стоило вовсе открывать ему рта.

– Что вы с ними сделали?! – угрожающе подался вперед Рони, не зная, бояться ему или уже оплакивать то, чего стоило испугаться раньше.

– Мы, – оскорбленно бросил Виктор, – ничего.

Кабан с жаром закивал:

– Не успели бы, пока тебя пасли.

Рони по привычке втянул воздух носом и издал какой-то жалобный всхлип вместо задуманного рыка:

– Если хотя бы один волосок, да хоть… с любой из голов, я вас…

Целиком его угрозу услышал только кабан – Виктор без намека на раскаяние повернулся спиной и покинул комнату. Дверь захлопнулась тихо, не грубо. Будто и сквозняка у коршунов не водилось.

– А… – Рони так опешил, что надолго прилип взглядом к безучастной двери.

Рони Младший. Заберись хоть на самый высокий шкаф к пяти годам или башню Хэлт в свои двенадцать. Младший, ненужный, пустое место. Никто не воспримет всерьез – пыжься ли, грозись.

Мир зашевелился вместе с тычком кабана – опять эта увесистая лапа на плече: толкает, помыкает. Оторвать бы ее и…

«Кого б ты еще испугал, кроме себя самого, мелюзга», – сказал как-то братец. Сказал – на всю жизнь одарил.

– Двигай, ну. Заснул, что ли? – потормошил его кабан, и Рони не сразу заметил, что руки ему освободили: вот иглами колется кровь, вернувшись в сосуды. Не боятся его совсем, и правильно делают – не убийцей уродился, да и старшим всех подвел.

Первые шаги до двери дались со скрипом, и не только от половиц. Пробежать половину города, а то и более – задачка не из легких. Под кожей все горело. Тело, почуяв отдых, сдало все позиции и явно мстило за марафон. К нему присоединилась и голова, упорно бодаясь с реальностью. Рони не верил.

Не верил тому, что выберется малой кровью. И тому, что спускались они в сырой подвал к его стае, а не каким-то недотепам, что к Рьяным отношения не имели. А потом, уже добравшись под конвоем к последней лесенке вниз, не поверил, что ушли его родные, миновав заслон из десятка жандармов.

– Просили же тебя, сто лет под небом, – Рони в Распорядителя и до того не верил, но в этот раз – совсем обозлился, будто сам себя обманул.

Проси – не проси, все одно. Что у графа, что у виконта, что у самого Распорядителя и всех его духовников.

На ржавеющей железно-бетонной лестнице Рони поверил в худшее.

С чего бы не верить, что звери, стрелявшие в спину, не побрезгуют и заложников брать? Или что не станут калечить беззащитных, только его носом отделавшись? С чего бы не верить, что кто-то из воробьев уже не вернется по его вине?

– Не хлебай сопли, – отчего-то смилостивился кабан. – Живы твои бандиты.

***

В подвале кабан красочно расписал, как разделили воробьев по двум клеткам. Только не пояснил, для чего. Первым делом причиталось посмотреть на Лею и Сержа. В узком коридоре, пригодном больше для хранения закаток и сыров, вширь помещалось полтора человека. Кабан пихнул его вперед, насоветовав долго не задерживаться.

– Я бы вообще с ребятами отсюда ушел, да ключей не дают, – устало огрызнулся Рони.

Он сделал еще пять шагов среди тусклого света, пыли в нишах стен. И увидел камеры. Пока – пустые. Всего две.

– Хедрик! – рявкнул кабан за спиной.

– Чаго еще?! – заголосил кто-то из коридора.

– Гость к тебе, на пяток. Пригляди.

Из-за угла послышалось бурчание и шорох ткани, будто бы поймали Хедрика при исполнении совсем иного долга. Перед природой. Рони повернул, куда указал кабан – за правый угол. И чуть не столкнулся с охранником. В него выдохнули вчерашним перегаром:

– Этот, шо ли?

– Этот, – устало ответил он вместо кабана.

– Рони! – донеслось из-за спины Хедрика. Бодро, звонко, знакомо. Рьяные узнают друг друга и по шагам.

И он потеснил жирную тушу перед собой, просочившись вдоль стены, на голос. Четыре шага, под желтушный свет тусклой лампы, к прутьям, почти вплотную. Под грязной, пропотевшей рубахой прошел холодок. На скамье лежал Серж, и по первости казалось, что он не дышит. Легкий всхрап с его стороны прогрел Рони от макушки до костей ног.

За толстыми прутьями из железа – напротив Сержа – на скамье сидела взломщица Рьяных. Живьем, не подбитая, своя. Рони путался в чувствах, бестолково открывая рот, чтобы назвать их по очереди, не зная, с которого начать. С радости – что увидел ее: целую, без синяков. Горечи, что не на воле. Или страха, потому что все это, быть может, надолго. Навсегда.