Рони не сдавался, сжав кулаки. Ульрика, до того молчаливая, открыла рот:

– Упрямый совсем. Баран, а не воробей. Хорошего помощничка нашел…

– Лучшего в городе. Да только не по уму отбирали. Скажи-ка мне, Рони. Ты думаешь, что человека можно убийцей сделать против его воли, а? – Виктор усмехнулся, как показалось – ни капельки не весело.

– Уж точно нет.

– Так научись стрелять метко, чтобы не убивать!

Сказал – да бросил пушку вперед, на воробья, едва по подбородку не угодив. Рони сплоховал: бездумно вцепился в квинс, как схватился бы за выступ крыши. А потом рассматривал злой подарок судьбы, поражаясь его весу. Держал он вещи и потяжелей, да только никогда – тяжелее отнятой жизни. Один Распорядитель знает, сколько мертвецов у этой крохи на счету.

«Может, нисколько, и так оно и останется», – успокаивал он себя, выискивая компромисс между свободой для стаи и несмываемой грязью до смерти.

– Легенда-то стрелять не брезгует, – заметила Ульрика и погладила его по плечу.

Не отрывая взгляда от квинса, так и взвешивая его на ладони, Рони подошел к стойке. Хоть в чем-то коршуны не врут – убивать они его не заставят.

– Ладно. Я понял. – Он пошире расставил ноги, будто земля нетвердая или заманили его коршуны на лед. – Показывайте ваше грязное дело.

И подарил уже лихой, почти злостный взгляд мишеням.

Ох и пожалеет еще этот Виктор со своей страшной бабой, что его – лучшего из воробьев! – оружием снабдили.

Как Рони и предполагал – особого ума для перезарядки и стрельбы из квинса не требовалось. Только привычка, да готовность стать последней тварью.

– Плечи не уводи и так не задирай, – вздохнул Виктор, почти брезгливо надавив на левую лопатку.

С такой же небрежностью Рони бы скидывал его труп в Войку, будь он душегубом. А так – оставалось скрипеть зубами и фантазировать, подобно бедняку – о стейке.

– Ага, уже лучше, – словами Виктор обещал одно, а тон его выдавал другое.

Для коршунов, небось, спина Стивена ничем не отличается от мешковины. Все одно: попадись им Лея, Жанет или девчонка-подросток, что под небо только забралась. Синее с красным, живое станет неживым.

Рони стрелял, и с непривычки звенело в ушах. Есть у острого слуха и обратная сторона. Казалось, голова начала потрескивать, как хрусталь в багаже: еще малость – и расколется от уха до лба.

Он и не сразу подметил, как беззвучно ругает самого себя. И вовсе не за то, что рукоять держит и прогнулся под чужую волю. За все время в коршуновом гнезде – ни одной знакомой хари, кроме Йельса. Как так сталось, что за эти годы ни разу своего врага Рони в лицо не признавал: столкнись они хоть на площади под вечер, хоть ранним утром, до отбоя?.. Жанет предостерегала года четыре назад, нашептывая пару имен: то ли Фритц, то ли Финчер. Или то был жандарм? Быть может, их специально меняют, отсылая из города в город, чтобы не примелькались? Или…

Рони почти прорычал, вновь промазав.

– Малой, – захрипел женский голос у него над ухом, – ты в каких облаках витаешь? Напрягись, не то за порох полы мыть пойдешь.

В ушах еще звенело, и Рони обернулся. Вид на Виктора перегородила Ульрика. От нее тянуло чем-то кислым и тяжелым, то ли пойлом, то ли лекарством. Вернулась, у жаровни погревшись. Одного взгляда вблизи ему хватило, чтобы заметить очередной недостаток: вес тела смещен на левую, так не стоят и не ходят здоровые люди. Если и порхала эта птичка, то недолго и давно.

– Нужно соединить в тебе то, что умеешь, с тем, чего отродясь не делал, – подошла она поближе.

Рони мучительно вздохнул. Не о такой близости с женщинами он мечтал. Ульрика рубанула ладонью у его пояса, где оснастку на вылазках крепят.

– Клином ты метко бьешь и без прицела. Здесь и того проще.

На словах у нее все ладится, а сама ногу подволакивает, и коршунам сгодилась не пойми чем. Сначала Рони посмеялся над ее менторскими потугами. Потом, как Ульрика показала, что и девица с квинсом управиться может, насуропил брови. Из соревнования со слабым полом дело пошло чуть легче.

Ульрика быстро потеряла к нему интерес и ушла греться, соединившись со стайкой коршунов у огня, в метре от двери в штаб. Виктор за воробьем и приглядывать перестал, долго и молча стоял на холоде, так, что казалось – примерз к этой стойке.

Стало ясно, что мучить воробья грязным делом будут долго. А значит, надо и для себя чего-то выгадать.

– Как давно клеймо носишь? – будто невзначай поинтересовался Рони, бережно вдевая патроны в барабан.

Виктор на секунду поднял глаза и тут же опустил обратно. Вопрос заметил. По обычаю, не посчитал нужным отвечать: отошел погреться у двери, где трещали коршуны. Как будто вспомнил, что людям положено в тепле жить, а он – один из них.

Рони не сдался, проведя хитрый маневр. Отстрелял весь магазин, щурясь от усердия, почти не дышал, целясь. Получилось лучше, чем в прошлый раз. Только Виктор объявился у стойки проверить результат, Рони вернулся к старой колее:

– А все-таки?

– Эй, Ульрика! – Виктор крикнул и деланно отвернулся от Рони, привалившись к стойке локтем.

– Аю?

– Как полагаешь, я создаю о себе превратное впечатление? Может, скормил пачку ложных надежд кому-то из ребят?

Со стороны штаба хмыкнули, кто-то заржал. Рони с показной невозмутимостью перезаряжал квинс.

– Это навряд ли, – заверили коршуна с той части двора.

– Может, – не унимался Виктор, – рожа у меня слишком набожная?

– Пф, сплюнь.

– Тогда объясни-ка мне, Ульрика, с чего наш невольник решил ко мне в друзья набиваться?

Рони мрачно вздохнул, выжидая, когда этот цирк подойдет к концу.

– Думаю, в его обстоятельствах еще не так спляшешь. Берегись, как бы чего не подлизали, – ответил незнакомый коршун. Ульрика тут же загоготала не по-девичьи, запрокидывая голову от смеха.

– И за деньги не сунусь, – обиженно буркнул воробей себе под нос.

– Ты что-нибудь понял, Рони? – Виктор повернулся к нему, склонив голову набок.

– Понял.

Коршуну и этого не хватило, пристал хуже соринки в носке:

– Мало понять, надо запомнить хорошенько. Я не ищу новых друзей.

«А даже если б тебе они и понадобились, ни одного бы не нашел», – смолчал Рони, глянув исподлобья. Стоило что-то ответить, сохранив достойный вид. Не рискнув здоровьем стаи.

– Размечтался. Мне для дела, никаких обид.

– Дело у нас с тобой одно, и, видит небо, – он вздохнул, – я надеюсь, что ненадолго.

– Хоть в этом соглашусь, – бросил Рони и прицелился. Бах! Новая дыра возникла между рисованной шеей и подбородком на мишени.

Не туда выстрелил. Считай, убил.

А Виктор кивнул, довольный, как кровь воробьев почуял:

– Неплохо. – Рони это и сам видел, без подсказок. – Только рано радуешься.

– По мне видно, что я радуюсь? – улыбка и не тронула губы. Нечему воробью радоваться, когда в дело идет порох, и неважно, кто подает искру.

– Должен бы, мне косой помощник и бесплатно не нужен.

Рони стрелял по мишеням, попадая в краску тремя патронами из шести. Промахнулся даже пару раз совсем обидно – так руки крепко сжимали рукоять. И представлялись на месте мишеней совсем другие пейзажи. И почти срывались с губ слова: «Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть!» И тянул палец за крючок, отжимал, выпуская пулю. Прямо в наглое фарфоровое лицо.

Два дня пролетели незаметно. В чай снова подливали молоко, и спорить с местными порядками не представлялось возможным. Рони зевал от раннего подъема, проклиная коршуновый штаб: копошились там двадцать три часа из всех возможных, прерываясь лишь на собрание утром в пабе через дорогу. Эту традицию Рони крепко обожал, сладко отсыпаясь в кратком миге тишины.

Разлад пропитал не только дряхлые доски штаба. Рони растолкали час назад, а в зале царило запустение: не все коршуны собрались, и здесь проявляя дурную дисциплину. Наглой девчонки не видать, прибыли только Ульрика, горластый да главный мучитель с кабаном. Виктор, что явился лишь полчаса назад, казалось, и вовсе не спал. Отсел в сторону, дописывая какой-то отчет, и черкал в нем порой так громко, будто ножом по дереву водил. Да и лицо на себе принес такое, что и заговорить опасно – бриться то ли назло не стал, то ли забыл. Любой хмурой туче его поставишь в пример.