Знает по имени. Только сейчас разведал – или до того? С другой стороны, как это – про Рьяных знать, а имя его не выведать? Как бы важно коршун ни расселся, ногу на ногу закинув, они все еще на равных.

– Угу, чуть, – с неудовольствием согласился Рони, проверяя носком дыру в полу. Разговорами время тянут, а это лучше, чем к наказанию спешить. – Других поймали?

Вклинился кабан, оскалился:

– Скоро свидитесь.

Врет. И летает дурно, и врать его не учили. Хоть бы и правда врал – так неумело, быстро и глупо. Рони перевел тему, ковыряя большим пальцем узел на руках.

– Там, после Кемаля… как понял, где искать?

Опять кабан успел первым:

– Хрен тебе тут кто отчеты давать бу…

– Помолчи, – оборвал его коршун.

– Много чести им, – неубедительно буркнул кабан, но примолк и отвернулся. Стул под его крупной тушей казался еще мельче.

Виктор стянул перчатки, и Рони приметил, как у того пожелтели пальцы на правой – от дешевого портового табака. Тем чуднее – заядлый курильщик так не полетает, да и запаха Рони не учуял. Он собрался отвесить колкость по этому поводу, но не придумал, какую – коршун вперед него рот открыл:

– Понять не трудно. На твоем месте я бы тоже в порту залег. Мог бы и до обеда там пролежать, а потом смыться. Зря ты к своим на подмогу пошел. Говорю же – дурак.

Рони спрятал шею в плечи и старался выведать хоть что-то полезное – если выберется живым, хоть Рьяным доложится, других от своей участи сбережет. Так всегда в стае дела велись.

– И чего ты в Гэтшире забыл, любимчик неба?

– Я здесь дольше твоего живу.

Рони еще раз осмотрел коршуна. Старше его годков на десять, теперь-то хорошо видно при свете дня. И выговор у него ничем не хуже осевших торговцев с той стороны моря.

– Может оно и так. Только… что-то о тебе не слышно было, – Рони задрал нос.

– Это все потому, что Виктор – отменный коршун, – заступился, выслужился кабан.

Только черно-белому эта присказка не льстила, тот глянул искоса, еле заметно качнул головой, и Рони ухватил возможность за хвост:

– И чего теперь выползли? Впервые за декаду работать пришлось?

– Птичка про вас напела, – голос у кабана резко подслащенный, противнее удара в челюсть.

Рони ухмыльнулся. Даже посмеялся, не успев себя остановить. Случайно хрюкнул разбитым носом.

– Воробьи не поют, – прогнусавил он через застывшую корку в ноздрях.

– О! Ну надо же, – оглянулся на Виктора кабан, осклабившись. – Просвети меня, малек, почему нет?

– Они чирикают.

У кабана, казалось, вот-вот порвется на шее невидимая цепь социальных приличий. И Рони останется не только с разбитым носом и колочеными ребрами, но без глаза и нижней челюсти. В таком-то виде его и поведут на эшафот, руку отнимать?

Рони сглотнул. Веселье ушло так же стремительно, как ощущения в его перетянутых руках.

– Все, завязали с пустым трепом, – черно-белый коршун явно боролся с сонливостью. Казалось – вот-вот раззявит пасть в диком зевке и разложится на ночевку, прямо под портретом Йельса. – Продали вас мне, и дело с концом.

Ему, значит? Что, на оснастку денег хватило, на сапоги с тиснением – и достаточно для аристократа? Да они все увешаны вычурным тряпьем, как алтарь позолотой. Или теперь и воробьи в цене упали, пока Рони по крышам летал?

– Кто? – упрямо буркнул Рони, потягивая время. Пора бы разозлиться еще больше, чтобы не уснуть.

Но получилось не у него. Кабан от злости вскочил со стула и зашагал вдоль комнаты, руки за спиной сложив. Виктор чувства союзников ни во что не ставил:

– Харви. Раскосый такой, из центра Сан-Дениж, – Виктор приложил кулак к нижней части лица, но сдержался – не зевнул, только зажмурился. И продолжил тем же ровным наглым тоном: – Занятный малый, одевается под переселенца, а сам с серебра обедает в подвале.

Рони поджал губы. Точнее их наводчика и не описать. А ведь столько лет – ни единой проволочки, ниточки, полунамека… Чистый и надежный, и кому какое дело, из чего у него вилки отлиты. Нет, ну у какого языка не будет денег на излишества? Да и ежели нет излишеств, то плохой, получается, работник в своей стезе. А больше подумать и не на кого. Не на своих же из стаи пенять.

Сдал их, значит, подлец. Просто так, считай, за милую душу. Хоть денег получил, бородавка немытая? Рони сжал занемевшие кулаки, и губы сами надулись в почти ребяческой, наивной обиде. Кабан разгорелся азартом, навернув второй круг:

– Что, скажешь, не слыхал, как у вас желторотых сдают?

– Я ни хрена не новенький, – выплюнул Рони, гордо отвернувшись. Не потому, что стоило ответить долбаным коршунам, а потому что молчать об этом было невозможно.

– Знаю, – кивнул тот, что накормил его землей и почти вытер им ноги. – Я проверил.

Рони хмурился, чтобы выглядеть солиднее. Каким-то врожденным чутьем клана Рьяных, он понял. Эти самодовольные искры в почти черных глазах – его гоняли не просто так. Схватили бы раньше, да и подстрелить могли.

Хуже коршуна, стреляющего в спину, только коршун, имеющий какие-то виды на воробья.

Свинорылый почти пропел:

– Только дельца твоего, увы, не меняет сей факт.

«Факт, ну надо же, – с ненавистью ядовитой жабы покосился на него Рони, – такое словечко только в газете и писать, бумагу попортив». С претензией на образование, значит. А кабан не унимался:

– Что там у нас, нападение на лицо при исполнении, кража со взломом? Хищение в особо крупных…

– За пустую шкатулку?! – Рони в жизни так громко не возмущался.

«Если надо коршунам, тебе и кражу бронзовой статуи графа-основателя припишут», – кривилась Жанет, вспоминая о своем своднике. Закончил он в нищете и среди стоков, лишенный рук: правую по локоть отняли, на левой два пальца оставили – ни рубаху в штаны не заправить, ни петлю собрать.

– Пустая, говоришь? – мерзко ощерился жирный недокоршун. – А кто ж ее пустой сделал? У нас за такое одной рукой не отделаешься.

Скотина. Хоть бы ногу сломал. Под крышу провалился. Кости твои чтобы собирали всей ночлежкой…

– Еще и голову твою, поди, обокрали, – огрызнулся Рони в который раз.

А Виктор этот, главный из негодяев, и не думал спать или отчаливать. Осмотрел с макушки до носков замызганных ботинок, прицениваясь. Что-то взвешивал у себя в голове, подозрительно притих. А потом сказал как отрезал:

– У меня есть для тебя задача. Справишься – и друзей твоих помилуют, и тебя не тронут.

Рони обомлел, даже передумал кабана принижать. Задача – это получше, чем десять лет отработки или прочий надменный гуманизм с укорачиванием рук. Только вот свою радость с потрохами выдать – придурь позорная. Надо торговаться до последнего. Юлить, разведывать:

– Это что, взятка?

Коршуны переглянулись, и жирный загоготал, высморкавшись в старый платок.

– Взятку бы я с тебя требовал, загнав в подворотню, тайком, – Виктор вздохнул, размяв шею. – Один на один, без лишних глаз. Да и что с воробьев брать – на вылазку пустыми ходят.

Очень не понравилась воробью эта присказка. Знал коршун немало – тоже Харви слил? Что же это за приезжий такой, что сразу о порядках врага узнает, да за несколько дней? Или недель – поди, разбери, когда в город прибыл.

– Значит, не взятка.

– Хуже. Это коллаборационизм. Слово такое слышал?

Рони пропустил колкость мимо ушей. Перед глазами всплыли заголовки газет. Про предательство штата, сговор с врагами народа и прочие грехи, откупиться от которых не представлялось возможным и в лучшем из соборов Распорядителя.

– Слышал. Что сделать-то надо?

Коршуны снова переглянулись. И, кажется, впервые остались во всем друг с другом согласны. Виктор хрустнул пальцами, и при свете Рони заметил клеймо на правой руке – от запястья до костяшек. Что-то знакомое, вспомнить бы…

– Мне нужно поймать городскую легенду, – со странным пренебрежением произнес Виктор.

Сердце пропустило удар, и Рони даже позабыл о боли в затекших конечностях. Неужели? Быть того не может.