Джордан собирался убрать Трента Рексрота? Я бы не стала это исключать. Он был совершенно невменяем, когда вставал вопрос о репутации его семьи, и «репутация» в данном случае – ключевое слово. Любовь, чувства и общее благополучие в его мире были расходным материалом. От понимания, что этот разговор может повернуть во множестве неверных направлений, возникло неприятное чувство, которое сперва обосновалось в животе, а затем поднялось к груди и сдавило горло. Сердце было завалено грудой несдержанных обещаний и несостоявшихся счастливых моментов. Целая пустыня надежд и мечтаний, которые невозможно воплотить без Тео.

– Рексрот меня не интересует, не трать время впустую, предупреждая на его счет, – ответила я, выковыривая песчинки из-под расслоившихся ногтей.

Они всегда там были, сколько бы я их ни вычищала. И честно признаться, мне нравилось, что они там. Песок напоминал мне об океане, серфинге и свободе.

– Ты бы хотела, чтобы я поднял твою часовую ставку?

Отец, словно тяжелая машина, накренился вперед, взял мою ладонь в руки и сжал ее, как робот. Его холодная и сухая на ощупь кожа служила превосходной метафорой тому, каким он был человеком. Я тщательно подбирала слова, взглядом следя за его руками, за тем, как неестественно они выглядели и ощущались.

– Что тут скажешь, ты выплачиваешь мне минимальную ставку.

– А хочешь, я устрою все так, что ты смогла бы видеться с Теодором каждую субботу, а еще в среду вечером раз в две недели? – продолжил он с хитрой улыбкой.

Теодор. Не Тео. Он никогда не называл его Тео.

Пальцы задрожали от желания вырвать руки из отцовской хватки. Они тряслись от стремления снова прикоснуться к Тео. Почувствовать его лицо в моих ладонях. Его смех на коже. Его душу рядом с моей. Но в то же время я достаточно хорошо знала Джордана и понимала, что наживка, которую он мне забросил, отравлена. Руку все еще жгло от его прикосновения. Мне хотелось вымыть ее с мылом, скрести, пока не слезет верхний слой кожи. Он наклонился еще ближе, дыша мятной пастой и ядом.

– Мне нужна твоя помощь, Эди. Нужно выполнить кое-какую работу, и ты идеальный кандидат.

– Я слушаю.

– Трент Рексрот. Хочу, чтобы ты разнюхала кое-что о нем. Выясни, чем он занимается.

– Зачем?

Не нужно быть гением, чтобы понять: эти двое ненавидели друг друга. И все же мой отец собирал врагов, как иные люди коллекционируют марки и рождественские открытки. С усердием и любовью. Любого могущественного человека, который встречался на его пути, отец клеймил, воспринимал и признавал национальной угрозой. Термин «эгоцентрист» был придуман и введен в употребление специально для него. Джордан Ван Дер Зи без труда был приветлив с менее почтенными, богатыми и важными, чем он, людьми. Но стоило стать для него конкурентом или препятствием, он был готов дважды переехать неугодного, лишь бы удостовериться в своей безопасности.

– Меня раздражает его молчаливость, и он всегда действует против меня. Он что-то задумал. И я хочу знать, что именно. Хочу знать все, что только можно обо всем, что он делает за закрытыми дверьми своего кабинета. Хочу знать, по каким дням он водит свою дочь к психотерапевту. Хочу знать его расписание. Где его сейф, где он хранит свои файлы и айпад. Хочу. Знать. Все.

Джордан явно считал, что Трент Рексрот замышлял сомнительные дела за его спиной. Вражеский захват или, быть может, внезапный налет, из-за которого пострадает его любимая инвестиционная компания.

Трент Рексрот, несомненно, производил впечатление человека, склонного к фанатичному контролю. Возможно, Джордан беспокоился не напрасно. Но это не имело совершенно никакого значения. Потому что, как бы сильно мне ни хотелось отказываться от встреч с Тео по средам, я все же не хотела закопать себя еще глубже, позволяя отцу так мной управлять. Один бес – что так, что эдак. Либо он врал, что даст мне проводить больше времени с единственным важным для меня человеком, либо говорил правду, но при этом понимал, что смог на меня повлиять и создавал прецедент для дальнейшего шантажа. Обоюдоострый клинок рассек мое сердце надвое.

– Нет, спасибо, – протянула я, щелкнув большим пальцем по краю столешницы. – Адресуй свое предложение тому, кто в нем заинтересован.

– Моя милая дочь, – он снова взял меня за руку и намеренно потянул за нее. Его жест не причинил боли, но был отнюдь не приятен. – Ты это сделаешь. Дополнительные выгоды я предложил, чтобы подтолкнуть тебя в верном направлении. Выбора у тебя нет.

– Я не буду следить за Трентом Рексротом, – возразила я громче и увереннее. – Он не сделал мне ничего плохого, а ты к тому же пошел по ложному следу. Рексрот меня на дух не переносит.

И это еще мягко сказано. Я уже не сомневалась, что он скорее доверит свои секреты неонацистам, чем откроет их мне.

Разумеется, отец предпочел проигнорировать мое крепнущее сопротивление.

– Если ты этого не сделаешь, Эди, я отправлю Теодора в Нью-Йорк. Ты же знаешь, что я могу сделать это, подключив свои связи. Учреждение, в котором он содержится в Сан-Диего, и так переполнено. Я только сделаю им одолжение.

Вот и вернулись в родные воды. Уже больше похоже на правду. К угрозам я привыкла.

– Шантажом заставлять кого-то пойти на шантаж – интересный метод. Я бы посмотрела, как ты это устроишь. Пытаешься баллотироваться в мэры, а сам переведешь Теодора в меньшее учреждение. Того, чье существование ты вообще хотел бы скрыть, – сухо ответила я, испытывая ненависть к нему, к Рексроту и ко всему миру, стоящему между мной и моим счастьем.

Меня не волновали ни деньги, ни роскошь, ни сломанные туфли от Louboutin. Я просто хотела заниматься серфингом и быть рядом с Тео. И оттого, что все это казалось недостижимым, я чувствовала себя пойманной в стеклянную банку бабочкой. Крохотным существом, бьющимся в преграду, пока не закончатся силы, надежда и воздух.

– Ты слишком часто и громко бросаешься словом «шантаж», юная леди. Считай это исследовательской работой, – предложил он и снова отпустил мою руку.

– Назови хоть исследовательской работой, хоть шантажом, хоть дядей Джо. Ответ все равно будет отрицательным.

На часах было уже пять утра, и я официально пропустила отведенное для серфинга время. Черт с ним, раз в неделю могу покататься и в восемь вечера. Я встала, и ножки стула заскрипели по полу.

Внезапно что-то с громким шлепком ударилось о стол. Я резко обернулась и вновь посмотрела на отца.

Сумка.

Мамина сумка с лекарствами.

Она не должна была так громко шлепнуться, но шлепнулась, ибо была тяжелой. Потому что теперь маме нужно было принимать три таблетки, только чтобы встать с постели, не считая витаминов, от которых она была зависима, и жевательных медвежат для сияния кожи, твердости ногтей и божественного сна, которые она жевала целый день. А еще три таблетки она пила вечером, дабы заснуть.

– Пересмотри свое решение. Тебе нужно думать о двух людях. Одна из них, твоя мать – беззащитный ребенок в теле взрослой женщины. Ты сожгла все мосты, чтобы спасти их, Эди. Все до единого. От образования до мечты стать серфером и уехать отсюда, от меня. Ты пожертвовала всем ради матери и Теодора… чего стоит еще одна жертва?

Я отвернулась к коридору, сотрясаясь от внутреннего вопля. Он, как и хотел, загнал меня в угол и знал об этом. Джордан лениво подошел ко мне, а завеса его самоуверенности окутывала пространство, словно смрад.

– Не ошибись, Эди. Я, не задумываясь, пожертвую твоей матерью и заключенным под замок объектом твоей одержимости. Ты согласилась стать моей послушной марионеткой… и не тебе устанавливать правила, – последние слова он произнес, стоя так близко ко мне, что я почувствовала его дыхание на спине.

Я пулей выбежала из кухни, чувствуя, что он взглядом метал мне в спину кинжалы.

Я бы истекла кровью, но не обернулась и не стала смотреть ему в лицо. Я знала, что он чувствовал.

Победу.

«Веселый Феликс» оказался балаганом.