– Дорогой мой! Пожалуйста, хоть меня-то пожалейте! Не надо! Невпопад прав, тысячу раз прав! Не надо! А-а-а!
И вот когда бедняжке удалось исторгнуть из своей груди самую что ни на есть высокую ноту, дверь с треском распахнулась, ударилась о стену, и в проём, отталкивая друг друга, протиснулись рыцари: сэр Кореолис из Срединных земель, а за ним сэр Юстус из Хайборна. А позади этих двоих толпились остальные. Я разглядел среди них даже моего наставника – вернее, официально почитавшегося таковым сэра Умбрежа. Старикан вытягивал тощую шею, пытаясь из-за спин разглядеть, что происходит в Гранитовой спальне. Сэры рыцари все как один опешили при виде мёртвого Гранита и молча на него таращились. Но внезапно тишину нарушил властный голос:
– Дорогу его величеству! Дорогу королю!
Все поспешно расступились в стороны, и на пороге появился его величество Рунсибел, следом за которым, по своему обыкновению, семенил придворный шут Одклей. Просто удивительно, как велики были внешние различия между этими двоими! Король, при всех его многочисленных недостатках, внешне выглядел весьма внушительно. Его отличали неизменная сдержанность и присутствие духа. Он с его немного выдававшейся вперёд головой всегда чем-то напоминал мне ястреба, который высматривает добычу, паря в небе. Слава мудрого и справедливого правителя, а также грозного противника на поле брани и в диспутах настолько предшествовала его величеству, что тому порой приходилось прилагать усилия, чтобы её нагнать. Королева, добродушная, отлично воспитанная и, в общем-то, довольно безобидная леди, родила ему единственное дитя – наследницу престола принцессу Энтипи, которую я к моменту описываемых событий ещё ни разу не видел.
В противоположность Рунсибелу шут Одклей был низкорослым и сутуловатым. Его крупную голову украшали немногочисленные пряди рыжевато-коричневых волос, торчавшие в разные стороны, а глаза шута были разного цвета и то и дело меняли оттенки... Он беспрестанно кривлялся и паясничал, при этом ни в повадках, ни во внешности его нельзя было заметить решительно ничего не то что бы смешного, но даже просто забавного. Рунсибел полагал, что иметь при себе несмешного шута – это очень оригинально.
Король наш, прежде чем заговорить, всегда выдерживал многозначительную паузу. Такое уж у него было обыкновение. Не знаю, желал ли он таким образом придать своим словам больше веса или просто тянул время, чтобы лучше осмыслить происходящее и не сморозить глупость, не разобравшись, что к чему.
– Что, – наконец изрёк он, – здесь происходит?
Розали обратила ко мне взгляд, полный отчаяния и мольбы о помощи. Только что она вопила во всю мочь, заклиная Гранита не делать этого, как я ей велел, теперь же несчастная боялась неосторожным ответом на прямой вопрос погубить себя и меня. Она ведь так и не догадалась, что было у меня на уме. Я в душе был ей очень благодарен за это молчание. Меня-то как раз страх почти отпустил. Я глубоко вздохнул, как человек, готовящийся поведать о чём-то печальном (а на самом деле попросту собираясь с духом, чтобы в очередной раз при помощи отчаянного вранья выпутаться из опасного положения), разжал ладони и поднялся на ноги. Я вовсе не собирался скрывать от вошедших, что прикасался к рукоятке треклятого меча и к мёртвым пальцам Гранита. Напротив, в моих интересах было, чтобы все это заметили.
– Сэр Грэнитц, – так начал я свой рассказ, решив, что при данных обстоятельствах уместней будет назвать покойного его настоящим именем, – был чрезвычайно подавлен тем, какой оборот приняли события в Пелле.
– Продолжай, – негромко, без всякого выражения приказал король.
– О чём... свидетельствует его... в первую очередь его возвращение сюда, в замок, не так ли? – бессовестно врал я. – Я хочу сказать, что хотя вы, ваше величество, приказали ему отправиться к одной из границ, он... он вернулся сюда... А всё потому, потому что он... считал себя недостойным. Недостойным того доверия, каким вы его облекли.
Я сделал паузу и опасливо взглянул на короля. Как-то его величество отнесётся к моей выдумке?
Рунсибел долго её обдумывал и наконец велел мне:
– Дальше.
«Кажется, он это соизволил скушать, – пронеслось у меня в голове. – Но от короля помощи не дождёшься, надо поддать жару».
В самом деле, можно ли говорить о трагическом происшествии с Гранитом таким спокойным тоном, какой я взял в начале своего рассказа?! И тогда я зачастил:
– Ему не давали покоя мысли о том, как неладно всё вышло в Пелле. Ему поручили пресечь беспорядки, а он нанёс казне вашего величества серьёзный урон, сократив число налогоплательщиков и, следственно, налоговых поступлений. Но дело не только в этом. Видите ли, сэр Грэнитц был по характеру куда более мягким и сострадательным человеком, чем вы, ваше величество, и все вы, милорды, привыкли считать. Он скрывал эту черту своего характера от всех... кроме леди Розали, разумеется... и ему было безумно жаль... безумно жаль... – Я не мог вспомнить, кого именно должен был, согласно моему бессовестному вранью, пожалеть этот осёл Гранит, и со злости стукнул себя кулаком по колену. Во-первых, это освежило мою память, а во-вторых, наверняка придало моим словам больше убедительности и задушевности. – Безумно жаль всех тех мирных жителей Пелла, всех женщин и детей, которые заживо сгорели в огне...
– Но он ведь самолично разжёг этот огонь, если я не ошибаюсь, – с ноткой недоумения, но безупречно вежливо вставил Кореолис.
– Да, да, в том-то всё и дело, – заливался я. – Он приказал поджечь город и истребить жителей, но это вовсе не значит, что в душе он не ужасался содеянному и не горевал обо всех невинно убиенных! Ведь душа у него была нежной... и ранимой... И раскаяние сэра Гранита вскорости переросло в глухое отчаяние, которое... которое едва не лишило его рассудка и былого мужества...
– Лишило мужества... – озадаченно бормотали все мои слушатели. Шепоток расползся по комнате, как чесотка по коже.
– Но ты-то тут при чём? – с подозрением вопросил сэр Юстус. – И как ты вообще здесь очутился?
– Случайно, милорд. По чистой случайности. Шёл по коридору мимо этой двери и вдруг слышу жалобный плач. Мне показалось, это плачет женщина. Согласитесь, ваше величество, и вы, милорды, что даже скромный оруженосец обязан поспешить на помощь даме, если та чем-то расстроена или испугана. Во всяком случае, так меня учил мой добрый наставник и господин сэр Умбреж.
Этот старый идиот, как вы понимаете, ничего подобного и в мыслях не имел. Да он и вообще почти меня не замечал. Но на остальных это произвело именно такое впечатление, на которое я рассчитывал. Все как один с уважением посмотрели на Умбрежа и одобрительно закивали. А этот трухлявый пень напыжился от гордости.
– Я постучал в дверь, и женский голос пригласил меня войти. Здесь, в спальне, я застал леди всю в слезах и сэра Грэнитца, который так убивался из-за содеянного им, что больно было смотреть.
– Это кто, Грэнитц-то, убивался? – фыркнул недоверчивый Юстус. Я невольно поёжился под его пронизывающим взглядом. – За все годы, что я был с ним знаком, он ни разу ни о ком не пожалел и ни в чём не раскаялся.
Со всех сторон послышалось недовольное бормотание. Я оказался на волосок от разоблачения. Надо было спешно что-то придумать. И мне на ум пришла спасительная мысль. Набрав в грудь воздуха, я возвысил голос:
– Но за все эти годы сэру Грэнитцу вряд ли случалось так обмануть доверие своего короля.
В помещении тотчас же воцарилось молчание. Сэры рыцари и король не иначе как принялись обмозговывать мои последние слова. Но мне-то меньше всего на свете нужна была эта пауза. Предоставить им достаточно времени на размышления, прежде чем я успел бы полностью осуществить свой план, было для меня равносильно гибели. И для Розали, если уж на то пошло. Я выставил немного вперёд свою негодную ногу, чтобы выглядеть как можно более жалким и беспомощным перед лицом неумолимой судьбы... И продолжил разыгрывать комедию:
– Разве вам никогда не приходило в голову, что сэр Грэнитц был иным человеком, чем вы привыкли о нём думать? Более чувствительным и тонким? За долгие годы службы престолу он просто научился мастерски скрывать эти свои качества. И поверьте мне, он бывал столь неустрашим и отважен на поле боя, в частности, потому, что всё время пребывал в состоянии войны с самим собой, если так можно выразиться... Его угнетала эта вечная необходимость представляться другим людям не таким, каким он на самом деле являлся. Эта внутренняя борьба всё больше подтачивала его силы, ему всё тяжелее становилось скрывать от окружающих истинный настрой своей души... И потому-то недавнее прискорбное происшествие в Пелле, немилость его величества, раскаяние в содеянном... совсем его подкосили. У него просто не осталось сил для дальнейшей борьбы.
