И всё же... Вряд ли кто-либо из людей, кто угодно, заслуживает оказаться в полной власти чудовищных гарпов, осознавая при этом, что избавления ждать неоткуда и не от кого. Потому что герой-избавитель мёртв. От этой мысли мне сделалось не по себе.
Я замедлил шаги. Потом и вовсе остановился. Облокотился на свой посох и принялся вытирать пот, который струился по лбу и щекам, немилосердно жёг глаза и каплями стекал мне на грудь. Я совсем выдохся. Не мешало хоть немного передохнуть и поразмыслить обо всём, что случилось со мной и Энтипи. Облизнув пересохшие губы, я глубоко втянул в себя воздух.
Итак, стоило ли мне за это браться? Должен ли я был броситься на помощь принцессе, рискуя собой? Следовало ли мне совершить геройство, поставив под удар собственную жизнь?
Так и не додумав эту мысль до конца, я продолжил свой путь. Каждый шаг увеличивал расстояние между мной и Энтипи. Презирая и ненавидя себя, я шёл всё дальше в глубь леса. Но что могли значить эти робкие укоры моей новорождённой (или, верней, мертворождённой) совести в сравнении с властным голосом инстинкта самосохранения, которому я просто не мог, не имел права не подчиниться. Разве спасти свою шкуру – не самая наиважнейшая из задач, какие только может ставить перед собой разумный человек? По правде говоря, я почти утратил представление о том, как далеко успел уйти от зловещей поляны и насколько быстро мне удавалось передвигаться, но всякий раз, стоило мне только замедлить шаги, я почти физически ощущал прикосновение мерзких крыльев к своему затылку, слышал отголоски певучих голосов... Этого оказывалось довольно, чтобы меня подстегнуть, и я торопился дальше.
Воздух, который я с жадностью втягивал в себя ноздрями и ртом, делался всё холоднее. У меня даже грудь начала побаливать, так он стал свеж. И мне это очень не нравилось. В последнее время погода менялась на удивление часто, и я недоумевал, с чего бы это она вдруг стала такой капризной. В других частях света холода были нормальным явлением, что же до нашей Истерии, то она всегда отличалась умеренным и ровным климатом. Меня вдруг посетила параноидальная мысль: а что, если этот внезапный холод должен послужить наказанием за мою трусость, за слабодушие, которому я не стал противиться? Чем свежее становилось вокруг, тем больней мне было дышать. Лёгкие словно обледенели изнутри. С моим везением недолго и вирус подхватить. Смешно было бы – и в то же время вполне справедливо – умереть от инфекции, внедрившейся в моё тело во время бегства от гарпов. Поделом же мне было бы! Принять смерть не от меча, чего я всегда так страшился, не от старости, на что втайне надеялся, а от банальной простуды, осложнённой какой-нибудь более серьёзной хворью.
И вдруг, как раз когда я предавался этим унылым размышлениям, на меня повеяло теплом. Контраст между этим жарким дуновением и холодом, царившим вокруг, был столь резким, что я буквально со всех ног бросился туда, откуда так заманчиво тянуло спасительным жаром. Потом я ненадолго замер, позволив этой живительной волне окутать меня целиком. Тёплый воздух, как я без труда определил, струился с юга. Не зная, что его источало, я всё же без колебаний последовал навстречу этой волне, справедливо рассудив, что лучше устремиться к чему-то неведомому и, возможно, небезопасному, чем, того и гляди, замёрзнуть насмерть, продолжая путь в прежнем направлении.
Через каждые несколько шагов я по-прежнему боязливо оглядывался, опасаясь преследования гарпов. Но время шло, и в конце концов (не знаю, когда именно – счёт часам и минутам я давно потерял) этот страх перестал меня мучить. Я утвердился в мысли, что гарпы не пустились за мной вдогонку. Я ведь не представлял для них никакой угрозы. Стал, можно сказать, посмешищем в их глазах, объектом глубочайшего презрения. На такого жалкого труса не стоило тратить времени и усилий.
Полагаю, другой на моём месте почувствовал бы себя слегка уязвлённым. Я же попытался взглянуть на ситуацию глазами гарпов. На их месте я отнёсся бы к себе в точности так же, как и они. И не стал бы попусту расходовать силы, чтобы со мной разделаться.
Мне с каждым шагом становилось теперь всё теплее. А это могло означать только одно – я приближался к источнику жара. Не имея представления, что он может собой являть, я напряг все свои чувства и старался ступать бесшумно. Вдруг это костры в неприятельском лагере? Где наверняка выставлены часовые, которые, заметив меня, сочтут вполне пригодным в качестве дополнительного топлива для своих огней? Мне вовсе не улыбалось, признаюсь, уподобиться вязанке хвороста.
Я остановился и напряг слух, изо всех сил пытаясь уловить отдалённый гул голосов, или молодецкий храп, или... любые признаки присутствия неподалёку большого числа людей, представляющих для меня угрозу. Прошло немало времени, прежде чем я наконец кое-что услыхал. Какой-то звук, поначалу показавшийся мне совершенно незнакомым и потому настораживающим.
Короткий пронзительный не то вскрик, не то всхлип. Он оборвался на высокой ноте, но продолжал звучать у меня в ушах. Я предположил, хотя и без особой уверенности, что это кричала женщина. Неужели я, сам того не ведая, описал по лесу гигантский круг и снова приблизился к проклятой поляне, к гарпам и несчастной Энтипи? От этой мысли мне едва не сделалось дурно. Но что, если это и впрямь был предсмертный вопль принцессы? На миг я ощутил в душе нечто похожее на чувство вины, которое, впрочем, тотчас же подавил в самом зародыше. Пусть уж лучше она, чем я. Вот так-то!
Но странный звук всё ещё отдавался эхом в моём сознании, и после некоторого размышления я убедил себя, что ошибся. Его не могло исторгнуть человеческое горло. Он исходил из груди какого-то животного... вернее, птицы. И, судя по его глубине и силе, пташка была выдающихся размеров. Прямо-таки гигантских.
Чудовищных.
Я быстро перебрал в памяти всё, что мне было известно о каких-либо пернатых невероятной величины, и сердце вдруг заколотилось у меня в груди с невероятной скоростью. Передо мной словно живая появилась Маделайн, рассказывающая о своей встрече с фениксом и о том, что этому предшествовало. Я вмиг припомнил, как она меня заверяла, что эта птица стала для неё провозвестником моего рождения и той великой судьбы, что ждёт меня в будущем. Ведь недаром же на теле у меня имеется родимое пятно в виде языка пламени! Неужели всё повторяется, только на сей раз со мной самим? Что, если... Феникс умирает и возрождается из пепла где-то здесь, рядом?
Представьте себе, я почти в это поверил! Сорвался с места, и ноги сами понесли меня вперёд. О своей хромоте я словно бы позабыл, так, как если б её никогда не существовало. Мчался сквозь лес с быстротой оленя. Ну ладно, хромого оленя, поскольку пару раз всё же запнулся. Однако на ногах устоял и продолжал бежать, не сбавляя скорости. Я был уверен, что двигаюсь в нужном направлении, и порывы ветра, овевавшие меня живительным теплом, служили тому подтверждением. И чем быстрей я бежал, тем теплее делался окружающий воздух. Мне даже жарко стало, в горле опять пересохло, но я продолжал бег, не обращая на это внимания. Признаться, если б на мне даже одежда в этот миг загорелась, я и этому не придал бы значения, настолько был одержим желанием поскорей добраться до места, где происходит это чудо. Никаких иных желаний я в те минуты не испытывал. Только о том и помышлял, что ещё немного – и я стану свидетелем того же, что довелось увидеть моей бедной Маделайн, того, о чём она всю свою жизнь не уставала мне рассказывать и во что я с трудом верил...
До этого момента я жил исключительно бездумно, по инерции, и сам этого не осознавал. Бесцельность собственного существования принимал как должное и не пытался что-либо изменить. Но, мчась сквозь лес туда, где, возможно, в эти мгновения сгорал и возрождался феникс, я впервые допустил мысль, что, может статься, моя жизнь и впрямь имеет какой-то смысл...
И значит, недаром Маделайн с такой настойчивостью заверяла меня, что я – избранник судьбы.
Я совсем позабыл про осторожность – ломился сквозь лес, раздвигая руками ветки, отшвыривая сучки, встречавшиеся на пути. Не раз случалось, что какие-то мелкие зверьки, вспугнутые моим приближением, с негодующим писком выныривали из травы и в панике мчались прочь. Любой, кто решил бы меня выследить, мог теперь это сделать без всяких усилий. Но мне было всё равно. Я горячо уверовал в то, что события, героем и участником которых мне надлежит стать, вершатся там, впереди, с умопомрачительной скоростью, и изо всех сил торопился занять в них надлежащее место. Хотя, стоило мне в тот момент взглянуть на вещи более реально, и я тотчас же убедился бы, насколько плачевно истинное моё положение. Да, я уцелел там, где полегли два десятка испытанных воинов, ну а дальше-то что? Вернуться в крепость без принцессы я не мог, о том, куда мне в таком случае податься и как заработать на жизнь, представления не имел.
