– Он просто хотел меня спасти. По доброте сердечной, – сказала девушка. – Вмешался не в своё дело. Так отпустите же его! Он здесь ни при чём.

– Теперь уж это стало и его делом! – зловеще прошипела мамаша. – Знал, во что ввязывается, так пусть и заплатит за это! Видать, вы с ним одного поля ягоды, воровка ты бесстыжая!

Вот, значит, как всё обернулось. Тэситу предстояло умереть. Ужас что такое! От его геройства не было никакого проку. И получалось, что я должен был в самое ближайшее время лишиться единственного своего друга. И был бессилен его спасти. Я прислушался к себе, втайне надеясь, что в душе у меня пробудится что-нибудь хоть отдалённо напоминающее отвагу и позывы, пусть слабые, к проявлению героизма. Но нет, ничего подобного я не ощутил. В эти мгновения я, как и всегда, сколько себя помнил, ни капельки не был склонён рисковать своей шкурой, пусть дело шло даже о спасении Тэсита от неминуемой гибели. В конце концов, он сам принял такое решение. Пусть же теперь сам за него и расплачивается.

Господи, меня прямо-таки распирало от злости при одной мысли о том, что он не пожалел собственной жизни ради сомнительной возможности спасти эту колдунью, что он бросился ей на выручку, даже не оглянувшись на меня, своего верного друга! Выходит, наша взаимная привязанность ровным счётом ничего для него не значила!

И вдруг на фоне всех этих беспорядочных, сбивчивых рассуждений я ощутил огромное, совершенно отчётливое желание вытащить его из этой передряги, спасти от ужасной, мучительной смерти. Причём сделать это по возможности легко и изящно. План всей операции сложился у меня в голове мгновенно. Мешкать было нельзя. Я вышел из своего укрытия и неторопливо побрёл по направлению к толпе, чтобы немедленно привести этот план в действие.

Крестьяне меня сперва не заметили. Слишком были заняты опутыванием Тэсита и девицы толстыми верёвками. Потом кто-то из толпы обнаружил-таки моё приближение и кивнул в мою сторону, гаркнув что-то соседу. Так одна за другой все их глупые физиономии повернулись ко мне. Шум их голосов стих. Единственным, что нарушало тишину, было потрескивание хвороста.

Я нарочно шёл очень медленно. Иначе моя хромота стала бы им заметна, и это сразу сделало бы меня в их глазах жалким слабаком, что никак не способствовало бы осуществлению моих намерений. Я приближался к ним в глубоком молчании. Это по моему замыслу должно было их заинтриговать и придать вес тем словам, которые я в должную минуту собирался произнести.

Первая часть моего плана, скажу без хвастовства, удалась блестяще: эти деревенщины глядели на меня разинув рты. Все как один пребывали в замешательстве, если не в оцепенении. Видя совсем ещё зелёного юнца, который с неподобающей его возрасту важностью шествует к ним по склону холма, небрежно опираясь на толстенный посох, и при этом многозначительно молчит, словно его нимало не заботит готовящаяся расправа, они не знали, что и подумать.

Я остановился в нескольких футах от них и окинул всю стаю презрительно-высокомерным взглядом. Взглядом человека, знающего себе цену и привыкшего повелевать.

Я рассчитывал, что кто-нибудь из них первым со мной заговорит. Расчёт оправдался полностью: молчание нарушила мамаша.

– Чего тебе, мальчик? – каркнула она со злобой. Но в её голосе я отчётливо расслышал также и нотки неуверенности, что меня очень обрадовало. Она, как и остальные, была совершенно сбита с толку моим появлением.

Я ещё немного помолчал, а потом небрежно спросил:

– Сколько?

Они растерянно поглядели друг на дружку, все эти самозваные судьи, присяжные и палачи.

– Что – сколько? – прозвучало из толпы.

Я изогнул бровь и поморщился, давая понять, что ответ должен быть для всех очевиден и только полный идиот мог задать этот вопрос. И, помедлив, с надменной снисходительностью процедил:

– Сколько денег она присвоила?

Все снова переглянулись, потом вопросительно уставились на мамашу и её сынка. Мамаша отчего-то смутилась и не отвечала, Эдмонд же на удивление бойко выпалил:

– Пятнадцать совов! Пятнадцать!

Я мысленно себе зааплодировал. Представьте, я ещё прежде догадался, что сумма окажется именно такой – ни больше и ни меньше, чем пятнадцать соверенов. Но мне следовало выдержать свою роль до конца, самовосхваление пришлось отложить до более подходящего момента. Я непринуждённо рассмеялся и покачал головой.

– Неужто вы всё это затеяли из-за жалких пятнадцати совов? – Сунув руку в карман, я вытащил оттуда золотые монеты, которые утром получил от Тэсита, и побренчал ими. – Здесь ровно двадцать. Можете их взять, а я забираю этих двоих. И будем в расчёте. – И, не дожидаясь, пока эти идиоты соберутся с ответом, я подбросил золотые в воздух. Они блеснули в лучах солнца, словно искры, и попадали в траву.

Это я тоже нарочно сделал. Протяни я все монеты в горсти мамаше Эдмонда, и ещё неизвестно, как повернулось бы дело. Вполне возможно, что она с жадностью бы их сцапала, возбудив зависть в низких душонках прочих бездельников, и те проворно довершили бы расправу над Тэситом и колдуньей. А возможно, и надо мной – хотя бы за то, что ничем от меня не поживились. Но стоит людям увидать, как деньги рассыпаются по земле, как они забывают обо всём на свете и начинают их отыскивать и рассовывать по карманам. Что, как вы догадываетесь, произошло и на сей раз. Все как один рухнули на колени и принялись выискивать в траве мои соверены.

– Стойте! – взвизгнула мамаша. Но на её вопль никто не обратил внимания. И, поняв, что лишится всего, если тотчас же не присоединится к остальным, она проворно бухнулась на карачки и стала шарить ладонями в траве. Эдмонд отошёл в сторонку и конфузливо опустил голову.

До Тэсита и ведьмы никому больше не было дела. Я побрёл прочь, кивнув им, чтобы они следовали за мной. Тэсит быстро распутал верёвки, и через несколько секунд мы все спустились с холма и скрылись в зарослях кустарника. Там крестьяне не могли нас видеть, сами же они оставались перед нами как на ладони. Все эти бездельники, за исключением Эдмонда, по-прежнему ползали по траве в поисках моих денег. Костёр между тем полыхал вовсю. Он горел так ярко, что лицо Тэсита, смотревшего на него во все глаза, принимало всё более озабоченное выражение.

– Мне это раз плюнуть! – усмехнулась ведьма при виде того, как он переменился в лице.

Резко вскинув вверх руку, она уцепилась за что-то, видимое лишь ей одной, а потом стала сводить ладони и разводить их в стороны, перебирая пальцами, так, словно играла в детскую игру, ну, знаете, когда мастерят из ниток или верёвки «кошачью колыбельку». Выходит, над холмом, где эти недоумки собирались её поджарить, и впрямь не пролегали магические нити, здесь же, на внушительном расстоянии от взбесившейся толпы, ведьма без труда их отыскала.

Стоило ей только начать поигрывать пальцами, плетя невидимый узор из невидимой нити, как высоко над нашими головами в безоблачном небе отчётливо громыхнуло. Ещё через миг откуда ни возьмись принеслись чёрные тучи, и из них хлынул ливень. Ох, что это был за потоп, доложу я вам! Сроду ничего подобного не видывал! В считанные секунды огромный костёр превратился в кучку мокрого обгорелого хвороста. Позволив Тэситу убедиться, что его драгоценному лесу пожар больше не угрожает, мы все трое убрались оттуда восвояси. Ведьма, спасаясь от дождя, набросила на голову капюшон своего широкого чёрного плаща. Везёт же некоторым, подумал я.

Лесистые холмы, разбросанные в самых разных уголках Элдервуда, изобиловали пещерами. В одной из них мы с Тэситом частенько ночевали, если под открытым небом становилось слишком холодно, и пережидали ненастье. Теперь мы торопились туда не только чтобы укрыться от дождя, но и стремясь убраться подальше от визгливой мамаши Эдмонда и её односельчан. Как знать, быть может, кто-то из них заметил, в каком направлении мы удалились. Тогда им ничего не стоило бы организовать погоню. Мы шли молча. Говорить было особенно не о чём. Каждый думал о своём.