Внутри домик выглядел больше, чем казался снаружи. Свет шёл от тлеющих в печке углей и был такой слабый, что в доме получалось едва ли не темнее, чем снаружи. Хрип грохнул об пол своим тяжёлым рюкзаком и осмотрелся.

– Похоже, нет никого.

Новак тоже опустил рюкзак и начал всматриваться в размытые по углам и стенам тени. Глаза привыкли, и он увидел кровать, стол, стулья, пару кривых табуретов и огромный котёл на стене справа от печки.

– Живые есть?! – закричал Хрип.

Никто не отозвался. Тогда он подошел к столу, пошатал на полу табуретку и сел, повернувшись спиной к столу, а лицом к свету. Зыбкий свет заиграл с его носом и бородой. За скулами легли тени.

– Фу, – устало выдохнул Хрип, – хоть посидеть…

Новак взглянул на друга и вздрогнул: с другого края стола, в бурой темноте он увидел хозяина. Тот сидел за столом, сверкая глазами из темноты.

– Хрип, может, пойдём отсюда.

– Почему?

– Обернись.

– А? – прочищая горло, Хрип развернулся и вскрикнул, вскакивая с табурета. – Фублин! Твою мать! Кто это?

Новак сжал верхнюю ручку рюкзака. Хрип выудил из кармана фонарик, полыхнул белый свет, задрожал, Хрип закричал, и, споткнувшись о табуретку, повалился на пол. Фонарик выпал, покатился по неровному полу и нырнул в черную щель.

– Валим! Валим!

Они схватили рюкзаки и рванули к двери. Хрип дёрнул её на себя и, открыв рот, уставился на хрустевший косяк: белые жилистые корни затягивали дверной проём, делая его до непроходимого узким. Новак, казалось, был к такому готов. Оставив рюкзак, он вынырнул прочь и заорал:

– Забудь рюкзак, жизнь дороже, валим!

Хрип бросил страшный взгляд на верную «Татонку» и, стиснув зубы швырнул её в дверь, рюкзак застрял. Корни сдавили его, что-то лопнуло и звякнуло внутри.

– Дурак, – послышалось снаружи, – пропадём же.

– Тяни, – заорал Хрип, наваливаясь на рюкзак. – Тяни!

Слева от него разбилось стекло.

– Сюда, быстро!

Хрипунов зарычал, как зверь, попавший в капкан, задрал верхнюю губу, обнажив клыки, сжал кулаки и развернулся к столу. Раскрыл было рот, чтобы грозно крикнуть, но увидев, что перед ним происходит, почувствовал, как волна животного ужаса накрывает его разум. Старуха, рыбье лицо которой перед этим высветил фонарик, стояла перед очагом на четвереньках, а ноги и руки её врастали в земляной пол, наливаясь красным, кровавым мясом.

– Хрииип! – отчаянно закричал Новак. – Не дуриии!

Хрипунов в растерянности шагнул назад, выпучив глаза, наблюдая, как прямо у него на глазах старуха превращается в огромный влажный язык, а печь за её спиной – в черную зловонную глотку.

– Хрииип! – снова заорал Новак. – Шухер!

Это подействовало, это затронуло, видимо, какие-то самые глубокие нотки заснувшей много лет назад хулиганской памяти. Хрипунов встрепенулся, мотнул головой, одним прыжком подскочил к окну, зацепился руками за свисавший сверху корень и ногами вперёд отправил своё тело в сужающееся на глазах оконце.

Выбравшись, туристы бросились прочь. Побежали без оглядки, но под ноги им начали бросаться непонятно откуда берущиеся серые камни. Они то преграждали путь, то возникали прямо под резиновыми сапогами Хрипа, заставляя его поскальзываться. Валуны вставали стеной, поднимаясь из земли, наподобие Стоунхенджа. Большие и маленькие, сухие и тёплые, холодные и влажные, то облепленные мягкими скользкими костями, как старое дерево корой, то шершавые и вонючие, дрожащие и грязные, в ошмётках гнилой рыбы. Новак разбил коленку, Хрип подвернул ногу и вывихнул пару пальцев на руках, едва не сломал ключицу.Они рвались прочь изо всех сил и бежали до тех пор, пока не втянули в лёгкие солёный морской ветер, сдобренный криками неугомонных чаек. Туман остался позади, а перед ними горело низкое оранжевое солнце – ночник полярного дня.

Отдышавшись, Хрип заметил вдалеке красные деревенские домики, и они захромали к ним.

– Северный берег, – мрачно произнёс Новак.

Хрип устало кивнул.

– На карте, – переводя дыхание, сказал Новак, – не помню здесь деревни.

– Плохая, значит, карта, – сплюнул Хрип, – или что, может, вернёмся?

Новак промолчал.

Деревня походила на ту самую Å, откуда они отправились в поход два дня назад. Такие же красные деревянные домики, прилепленные к береговым скалам с помощью хитроумных балочных конструкций, и белые ровные рамы, слегка выцветшие, и шевроны крыш над косяками обшарпанных ветрами дверей. Из трубы дома рядом с причалом тянулся в фиолетовое небо седой дымок. У этого дома была огромная дверь на втором этаже и будто прилепленный под крышу ещё один маленький домик – там располагалось подъёмное устройство. Всё вместе выдавало в нём главный рыбный склад деревни. Туристы вошли. Внутри оказалось тепло и сухо, и были рыбаки. Три хмурых бородатых норвежца безмолвно сидели за столом, беседуя на истинном скандинавском наречии – одними лишь взглядами и вздохами.

Новак подошёл к ним и спросил, не говорят ли они по-английски. Оказалось, что говорят, но, разумеется, скупо и редко. Тогда Новинский рассказал им, как они с Хрустом заблудились и вышли на хижину, и там на них напал разбойник и отобрал все вещи, включая деньги, документы и мобильники. Свой рассказ он закончил требованием немедленно предоставить ему телефон, чтобы он мог как можно скорее связаться с полицией.

Рыбаки выслушали рассказ с интересом, о чем свидетельствовало неоднократное хмыкание, сопереживательная тряска бородами и многозначительное переглядывание. Затем тот, у которого была самая большая борода и самый хитрый прищур, почесал этот свой нос и стал говорить медленно, по-английски, с характерным для этих мест акцентом:

– А теперь послушай, что я расскажу тебе, – бородач сверкнул недобрым взглядом, а два других одобрительно закивали. – Была здесь когда-то деревня троллей, и решили мы так, что люди берут треску, а головы отдают троллям. И были все довольны с тех пор. Но затем люди стали забирать всю треску себе. Тролли начали голодать. Много раз они приходили за рыбьими головами, положенными им по уговору, но каждый раз люди обманывали их. И было так до тех пор, пока почти все тролли не померли с голода. И тогда один, самый древний и самый хитрый тролль по имени Хролфр, который не раз уже отведывал на собственной шкуре всю подлость человеческой натуры, придумал людям ловушку. Тот дом, что вы видели. Вам удалось из него выбраться. Время идёт, Хролфр уже не такой ловкий, как раньше… – бородач сжал губы и замолчал.

Новак почувствовал, как в наступившей тишине тревожно колотится его сердце. Хрипунов с ужасом вжался в стул, таращясь на рыбака. За время рассказа его нос заметно вытянулся и раздулся, превратившись в длинную бородавчатую картофелину. Брови стали гуще, из ноздрей полезли слипшиеся волосы, а в глазах поселилась влажная сизая дымка. Голос рыбака тоже изменился:

– Так что теперь вы знаете его тайну, – проскрежетал он. – К счастью, у Хролфра есть друзья. Не все тролли умерли. Некоторые превратились в людей, так что и не отличишь… человек перед тобой или тролль.

Хрип вскочил со стула, дёрнув Новака за рукав, но тот сидел ни жив ни мёртв. У двери за ними разрасталась огромная двуглавая тень могучего лофотенского тролля – это он был двумя другими рыбаками. Теперь он стоял рядом с выходом, делая побег невозможным.

– Я хочу загадать вам загадку, – булькая смрадным дыханием, прохрипел бородач, уже окончательно утративший человеческий облик. – Отгадаете – отпустим. Не отгадаете – съедим.

Хрипунов рухнул на пол, Новак закрыл глаза и, опустив голову, подумал: «И где сейчас, чёрт возьми, этот грёбаный смартфон?»

Англичанина зовут Хэнк. Правда, теперь уже не зовут, а звали. Так что, напишу-ка я, что англичанина звали Хэнк, и эта история случилась с ним в Гонконге. Да, в том самом Гонконге, который одновременно и остров, и страна, и крепость, и город. А еще два коротких слова – Хон Кон – как вдох и выдох, когда вроде слышится что-то – то ли топот копыт под шелест стальных доспехов, то ли прощание стрелы с тетивой, а может и стук ползущего по Хэнесси-роуд двухэтажного трамвайчика, старого и до трясучки медленного.