Гонконг – это два мира в одном – Европа и Азия, Англия и Китай. Новый порядок и старая мудрость. Две философии, словно две разноцветные жидкости смешиваются в Гонконге, как вода и масло в плывущей по морю запечатанной бутылке. Суета и порядок живут в Гонконге на равных. Где-то больше одного, где-то другого. Порядок обосновался на острове Гонконг, а суета – на земле через пролив, что ближе к Китаю. После Второй опиумной войны этот кусочек поднебесной достался англичанам и теперь называется Коулун. Так он на девяносто девять лет попал под тень британского Юнион Джека, и выглянул из неё лишь однажды, во время Второй мировой войны – поклонился японцам и был заново накрыт трёхцветной тенью британской короны. Так что, англичанин, которого звали Хэнк, явился сюда уже не как полноправный гражданин могучей британской метрополии, а как покладистая туристическая овечка.

Обычный турист, каких бродят по улицам Гонконга несчетные тысячи. Шатаются туда-сюда, выпучив глаза от удивления. Хэнк не был исключением, уставился – вид вьетнамского торговца фруктами напомнил ему бандитские доспехи камбоджийских мигрантов, которые он видел два дня до этого в музее полиции Гонконга. Экипировка из старой одежды и мусора, что-то среднее между картонными доспехами школьников и советским скафандром. Запоминающееся изделие, стоя перед которым, он познакомился с Катериной – девушкой из далёкой и непонятной России. Это случилось два дня назад, она сидела на полу с листом бумаги и что-то рисовала карандашами.

– Что ты делаешь? – спросил тогда Хэнк.

– Рисую, – ответила Катерина.

– А почему не сфотографируешь? – удивился Хэнк.

– Не доверяю фотографиям.

– Неужели? – осмотрелся Хэнк, удивляясь еще сильнее. – Всё тут собираешься зарисовывать?

– Нет, – вздохнула Катерина, – на этом закончу.

– А потом что?

– В центр, – она отложила синий карандаш, взяла серый, задумалась на секунду и добавила. – Надо бы съесть что-нибудь.

– Здорово, – улыбнулся Хэнк, – можем и вместе, я тоже есть хочу.

– Даже и не знаю, – задумчиво отозвалась девушка, накладывая штриховку на круглый щит из крышки мусорного бака, – если дотерпишь.

Два дня назад, всего два дня, а будто всю жизнь знакомы. Так ему и показалось. Продавец фруктов нервно поправил шляпу и с недоверием посмотрел на англичанина – чего уставился?

– Выбрала? – спросил Хэнк, переводя взгляд с продавца на Катерину, она копалась с кошельком, выуживая мелочь.

– Ага. Анону будешь?

– Не знаю, она живая?

– Дурачок, – улыбнулась Катерина, – она вкусная.

После этого они перебрались на пароме на Коулун и там, ближе к вечеру, в толпе на перекрытой по случаю базара улице, Хэнк её потерял. Прошелся взад-вперёд, присматриваясь к лицам, пожалел в который раз, что не подключил телефон к местной сотовой сети, а затем, говоря по-русски, просто плюнул. Решил, пусть сама ищет (раз такая шустрая), и направился в сторону отеля. Не своего, разумеется, в сторону её отеля.

Дорогу он знал, это было недалеко, два квартала на запад и пять на юг. И его воображаемая красная линия маршрута легла как раз у подножия одного необычного ресторанчика. Когда вчера они гуляли здесь с Катериной, их внимание привлекла очередь. Небывалое явление, длинная и неровная, она начиналась за стеклом ресторана, проходила через тёмный непрозрачный тамбур, и, будто червяк из гнилого яблока, неряшливо вываливалась на улицу из других черных лакированных дверей. Очередь состояла целиком из гонконгцев: одни шумно общались, другие тыкали пальцами смартфоны, третьи глазели на прохожих.

– А зачем вы стоите? – спросила тогда Катерина.

– Рисовые горшочки, – приветливо улыбнулся китаец.

Хэнк присмотрелся: столики заставлены, и на них действительно есть какие-то горшочки, и белый пар валит из них, а какой-то жующий китаец, щурясь от удовольствия, хищно ковыряется в нём своими палочками.

– Вкусно, очень вкусно, – закивал улыбчивый парень с широким лицом.

– И долго стоять? – поинтересовалась Катерина. – Часа два, наверное?

– Нет, не долго, – китаец испуганно замахал рукой, – нет, нет, не два часа, гораздо меньше.

– Час?

– Меньше, меньше часа, – снова замахал китаец, – стоит того, рис очень вкусный, самый вкусный рис в Хон Кон.

Эта стрела срывается с тетивы – хон, и с прощальным вздохом вонзается в плоть – кон. Хэнк прошел мимо, но через квартал передумал. А что если Кэт пойдёт этой же улицей, тогда, стоя здесь, он заметит, как она возвращается в отель. Хэнк вернулся, встал в очередь и, решительно презрев собственную жадность, отправил смс со своего британского номера: «стою в очереди за рисовыми горшочками». Щуплый невысокий парень с рюкзаком в виде фиолетовой панды мялся прямо перед ним. Хэнк огляделся: он стоял под небольшим навесом, на не слишком ровном асфальте с пятнами от чего-то тёмного. Узкая улица с движением в обе стороны. Сухая согнувшаяся пополам женщина в сандалиях и в бриджах толкает тележку прямо по проезжей части, по встречной, машин мало, в основном такси, красные «Тойоты» с наклейкой о количестве доступных посадочных мест. Едут медленно, терпеливо объезжая пешехода, ковыляющего с телегой. Остальные идут по тротуарам. Хэнк повернулся спиной к фиолетовой панде и приподнялся на цыпочках – не плывёт ли где-нибудь белая шапочка Кэт, покачиваясь, как лодочка на волнах. У неё была особенная шапка и неповторимая пружинистая походка, одно дополняло другое, и Кэт выходила в воображении Хэнка похожей на симпатичного гномика. Или на гномчиху, если быть окончательно точным.

Выход из ресторана – дверь на другом конце стеклянного аквариума – изверглась очередной порцией довольных китайцев. На одном синяя куртка, модные тёмно-синие брюки и лимонного цвета кроссовки, на другом – то же, но другого цвета, третий в каком-то огромном черном плаще, с высоким воротником и огромными пуговицами. Немного постояли и ушли. Многоножка очереди зашевелилась, завибрировала, растрепалась от пингвиньих переваливаний и сделала единственный шаг всеми тремя дюжинами своих человеческих лапок.

– Ты откуда? – спросил хозяин фиолетовой панды, оборачиваясь к Хэнку.

– Я? – удивился Хэнк.

– Да. Ты.

В английском языке нет разницы между «ты» и «вы», так что это не грубость. Паутину улиц Гонконга пропитывает два языка – кантонский и английский. Любой житель города может запросто приклеиться к туристу с подобным вопросом, на него, как на приманку, запросто ловится практически любой иностранец.

– Я? – ответил Хэнк, – Я из Уэтерби, Йоркшир.

– Йорк?

– Нет, графство Йоркшир, Йорк это другой город, а я из Уэтерби.

– Это в Англии? – спросил китаец с интересом, он уже повернулся к Хэнку полностью, а за ним на Хэнка уставились другие улыбчивые ребята из очереди. Сотня зубов заблестела холодным льдом ресторанной подсветки.

– Да, это в Англии, – подтвердил Хэнк и сделал шаг.

Очередь продвинулась вперёд и подобралась к застывшей у тротуара самодельной телеге, напоминавшей скелет довоенного шкафа на колёсиках от магазинной тележки. По дороге шелестели машины, за ними, на противоположной стороне улицы мельтешил голый по пояс коротышка. Он брал плетёные корзины, раза в два шире, чем сам, и водружал их на длинную телегу с основательным деревянным днищем из четырёх скрепленных между собой деревянных поддонов. На отполированной до металла ручке его телеги висела шкурка от матраца, похожая на засаленный полосатый мешок. Мимо Хэнка промелькнуло яркое пятно, он проводил его взглядом – нет, увы не Кэт.

– Как тебя зовут?

– Хэнк, а тебя?

– Гуань, – весело отозвался китаец. Странный звук, будто ножом по точилу – гуань, гуань, гуань.

– Я тоже Гуань, – заявил другой. Еще один проход ножа.

– И я тоже, – вспыхнул мерцающей улыбкой третий, – я тоже Гуань.

– Мы здесь все Гуань, – подтвердил парень с фиолетовой пандой за спиной, и продолжил, растягивая слова, будто проверял остроту ножа пальцем, – потому что мы стоим в очереди в ресторан Гуань!