– Да. Странный он был. – Слышу продолжение разговора. – То болтает без умолку, слова не вставить. А то вдруг замолчит и в одну точку смотрит. Будто он в последние годы немного умом подвинулся. Книжки писать начал. Пить совсем бросил.
– Это точно. И я заметил. Перестал ко мне приезжать. Сколько его ни звал к себе, он всё причины выдумывал. Дома сидел и сочинял свою белиберду.
– А ко мне в прошлом году приезжал пару раз. С виду нормальный. Но молчаливый стал. А если и говорил, то только о своих книжках. Но вот слушать он умел, как никто. Теперь это редкость.
Приятно было видеть друзей. Слушать их разговор. Читать их мысли. А что у меня ещё осталось? Только это. Никаких знаков о себе подать я не мог. И, как уже догадывался, слушать о себе мне придётся ещё долго. От разных людей, от читателей, от бывших жён и любовниц, от моих детей и друзей. От тех, кто жив и помнит.
Не только хорошее слушать. Но и всё то, о чём хочет забыть моя совесть. Всякое было в жизни. Люди ещё напомнят мне мои гадости и подлости. Вспомнят меня отвратительно трусливым и слабым. Они знали меня и таким. Я должен быть к этому готов. В их памяти остались мои поступки, мои ошибки. Всё это заслужил.
Сознание и совесть – это всё, что осталось в этом странном мире теней и света.
Голоса смолкли. Друзья заговорили о чём-то другом. Я мог слышать только о себе. Пока затишье, самое время осмотреться.
Ни райских просторов, ни адских костров. Ни Ангелов поющих, ни демонов кошмарных. Ни неба, ни земли, лишь пустота.
Нечего и рассматривать. Ни звёзд, ни солнца, ни луны. И воздуха нет. Тишина, безмолвие, отсутствие всего. Только сознание и совесть.
А желания? Желания остались. Они впечатались в сознание, глубоко въелись в душу. Как татуировка в кожу. Хочется курить. Рта нет, горла нет, лёгких нет, а хочется. Вот же, блин… Не успел бросить при жизни. Теперь вот мучайся. Ладно, это не самое худшее.
Значит, троица. При мне сознание, желания и совесть, а больше ничего. Конечно, к этому привыкну. Развлечение одно. Выслушивать разговоры и мысли знакомых, друзей и читателей обо мне. Пока не забудут. А забудут, что тогда? Пока не знаю.
Хочется рассказик сочинить. Проклятое желание. Тут ни бумаги, ни стола. Даже и рук нет. А писать хочется. Буду терпеть.
– Смотри, как он начинал. Сначала писал о детстве, о работе, о своих чувствах. – Слышу голос женщины лет тридцати. Пригляделся. Нет, раньше её не видел. – И только в двух последних книгах начал по-настоящему сочинять истории.
Сюжеты уже не из своей жизни, а выдуманные. Но не менее правдоподобные. Он будто полюбил проживать чужие жизни в своих книгах.
Вижу просторный зал со стеллажами книг. Это явно не квартира. Похоже, библиотека. Неужели меня в век интернета в библиотеках читают. Две подруги, термос с кофе, чашки на столе. Разве теперь разрешается пить кофе прямо в читальном зале? Интересные времена. Читатели, до сих пор не разлюбившие бумажный запах книг и шелест страниц.
– Может, он и любил проживать чужие жизни в своих книгах, только мне непонятно, почему у него почти ничего нет о любви. Самой обычной человеческой любви мужчины к женщине. У него всё в основном о страданиях и одиночестве, о покинутых всеми стариках, о несчастных женщинах и детях-инвалидах. Много пишет о смерти. Он что, никогда не любил?
– Думаю, что любил. Но или не хотел раскрывать эту, слишком интимную для него, тему, или просто не успел.
– Как не успел? Он уже умер?
– Ты не знала? Девять дней назад похоронили.
– А ты как узнала?
– Мне из Новосибирска сообщили. Там моя подруга живёт, она лично у него книги с автографом покупала. Тоже случайно узнала. В последний год он мало появлялся на люди. Пришла на литературную встречу, там ей и сказали. Умер тихо, незаметно.
– Земля ему пухом. Интересный писатель был. Своеобразный. Теперь почти никто так не пишет. Читаю, и душу наизнанку выворачивает. Но бывает и смешно. Столько иронии к себе, фантазии.
– Да почему же был? Он и остался писателем. Ещё увидишь, как к его книгам известность придёт. Только ему при жизни признание нужно было. А теперь только посмертно. У нас, в России, почти всегда так.
Я слушал эту беседу за кофе, и стало хорошо и спокойно. Они правы. Теперь мне не нужно ничего. Ни денег на жизнь, ни славы, ни почестей, ни тиражей, ни издателей, ни верных поклонниц. Всё это в прошлом.
Моё «я» лишилось земных потребностей. Почти всех. Только вот курить охота. Думаю, и это желание стихнет во мне и испарится в Вечности. Утихнут и все разговоры обо мне. Кому нужны чьи-то мысли, записанные в книгах? Люди озабочены своим земным, насущным. Это вполне нормально.
Но вот как донести до живых, что смерти нет? Что совесть не умирает? Что сознание вечно? Не знаю.
Ведь все ниточки, связывающие меня с миром живых, обрезаны. Нет! Не все. Обо мне ещё помнят, думают, говорят. Значит, связь есть. Последняя не разорвана нить. Она от людей ко мне. И от меня к ним. Я должен не потерять эту связь. Пока не знаю как… Но, может быть, достучусь до их сердец своими книгами. Они живы. И я жив в памяти людей, пока цела эта последняя нить.
А что это за звуки? Противное жужжание. Ещё и скребётся кто-то. А…
Это муха на мою книгу села. Вот зараза поганая! Лапки чистит на обложке. Вдруг ещё и нагадит! А согнать не могу. Вот они, минусы загробной жизни. На мою книгу гадят, а я смотри.
Вижу, подходит товарищ мой. Согнал насекомое. Вот молодец. Желание моё предугадал.
– Слышь, Серёга. Похолодало, что ли? Может, печку растопить? – Лёха берёт в руки книгу, спасённую им от надругательства мухой. – Давай растоплю.
– В доме тепло. Тебя с похмелья морозит. Хотя… растопи, если мёрзнешь, – отвечает Сергей.
– У тебя газеты есть? Чем растапливать-то? Или эту порвать?
Тут до меня доходит, что Лёха, согнавший муху, собирается растапливать печь моей книгой. Уж лучше бы на обложке сидела и гадила муха.
– Положи. Это мне Андрей подарил. Даже подписал на память. За диваном газеты. Поленница на дворе, под навесом.
Книга вторично спасена. Вот чего я лишён был при жизни, так это наблюдать судьбу своих книг. Кто-то с ними в туалет ходит, явно не для чтения. Кто-то печь растапливает. Кто-то на них селёдку и колбасу режет. Кто-то из этих страничек кульки для семечек вертит. А кто-то читает и перечитывает.
– Да у него же вся проза любовью пронизана. – Слышу я продолжение разговора в библиотеке. – Ты, Лиза, что чувствуешь, когда читаешь его роман или рассказы?
– Тепло, лёгкость, нежность, иногда сострадание.
– Это и есть свойства любви. Тепло, нежность и сострадание. А чего тогда тебе не хватает в его книгах? Постельных сцен? Поцелуев при луне? Охов-ахов, эротики? Настоящая любовь тиха и не показушна.
– Тогда почему его не печатали при жизни? Все свои книги, насколько мне известно, он издавал на свои деньги.
– А ты сама посмотри, каких авторов сейчас печатают при жизни. И что печатают? Иронические детективы, фантастику для подростков, кулинарные рецепты, школьные учебники, эзотерику, разношёрстную магию, эротику, пособия по бизнесу и маркетингу. Из классики переиздают в основном зарубежных авторов. Из русских только пять-шесть популярных прозаиков. Поэзию вообще почти перестали публиковать. Зачем бы мне было ходить в библиотеку, если бы это лежало в книжных магазинах? А цены на книги какие? Рассказы АВИ в магазинах не купишь. Только заказывать в интернете. Или в библиотеках читать. Да и то далеко не во всех.
Женщины были правы. Издатели меня игнорировали. В толстых журналах издавали нечасто. Было время, когда я засомневался в себе и хотел бросить писать. Не получилось. Не издавали, но не писать я тоже не мог.
Ещё я видел сны о себе. Конечно, умерев, не имел желания спать. Но мог смотреть чужие сны о себе. Всё, что касалось моей персоны, разговоры, мысли, сны, обязательно доходило до моего взгляда и слуха.
Однажды я приснился восьмидесятилетней даме из города Кемерово. Она уснула. И вдруг якобы явился я и начал щекотать её в самых разных местах. Пожилая женщина заливисто хихикала во сне, смущалась и игриво просила меня перестать. Перестать я никак не мог, потому что снился ей. И выключить этот пошлый бред не имел никакой возможности. Приятного мало. Умер-то я не совсем ещё старым, в пятьдесят пять. Да и щекотать престарелых дам не входило в список моих земных интересов. Пришлось лишь смириться и ждать, когда же закончится эта глупая комедия.
