— Ха-ха, нет, думаю, он намекал, что мы не способны противостать, — продолжил я плохо изъясняться. — О-о-о, а ведь он прав, это же исключительно твоя идея — убить Споквейга, Снолля, — я увидел, как Авужлика медленно начинает охеревать от услышанного. — А ещё, исходя из его слов, он был готов к тому, что мы попытаемся его убить, когда он вернётся, — что-то поник я. — Птолимит из Питлагорла приходил исследовать обстановочку. А Уата-Горла батя разогнал, чтобы тупо проверить горло после воскрешения, и разогреться перед возможной битвой с нами. И шугануть округу.

— Во пришибленный, — диву далась Снолли. — А чё он, про ритуал чё-нить сказал?

— Не. О, о, а помните, как он создал детектор лжи, но это оказался не детектор лжи, как все подумали, а детектор Лжи, что до парадоксальности лжет обо всем. “Вот же, узрите ваш разум со стороны!” Ха-ха-ха.

— А помните, — подключилась Авужлика высмеивать отца, — помните те обои с пчелиными сотами по всем стенам, полу и потолку? Он ещё ел там жареных ос, в остром соусе.

— Да, ха-ха-ха, — засмеялся я, кивая, — был быт. А давайте, когда Спок уснёт, отправимся в осознанном сне к нему, полетим ему во внутренний мир, вместе, будем путешествовать там, гулять?

— Ни в коем случае, а-ха-ха-ха! — перекрестилась Авужлика задом наперед, и перекатилась через плечо по полу, переплюнулась через себя саму.

— А помните, — развспоминался я, — как мне стражник докладывает: “Энты пришли, вас спрашивали”. А я такой: “Что-о-о-о?!” А-ха-ха-ах.

— Да, хах, — помнила Авужлика.

— И пошли, короче, с Лиатом в лес, а там реально энт. И он, такой, говорит, мол, передай Снолли конверт. Лиат ему: “А чё сам не передашь?” А он: “Не нахожу ни капли приятного в личном контакте с этой маленькой нахальной особой, ибо называет она меня «старый ебень»”.

Все засмеялись, больше всех ржала Снолли.

— Я ему говорю, — продолжал я, — придумай обзывательство в ответ. Например “Снопли”. И ушли. Письмо не понесли, потому что Лиат развыпендривался, что мы ему не почтовики.

— А наследующий день, помните... — начала Авужлика, я её перебил.

— Ах-хах, да, на следующий день мы сидим на крыльце, и саплинги приносят письмо на имя “Снопли”!

— Ха-ха-ха-ха!

— И Снолли, такая, читает, ещё маленькая совсем была, лет семь, где-то как Леска сейчас, такая, смотрит на конверт, мгновенно соображает, что это я...

— Потому что ты меня так уже обзывал, — вставила Снолли.

— Да, и говорит: “Подъебать меня ты смог. А бутылку поймать сможешь? Нет? Тогда лови!” — и швыряет мне в лицо стеклянную бутылку из-под сока! Я начинаю оправдываться, а она: “Слышь, ты… Дай мне сказать... Отдай назад бутылку”.

— Хах-хах. Я помню, — подкинула ещё историю Авужлика, — как Снолли в возрасте четырёх лет, когда только приехала, сказала нашему учителю по горзуанскому языку: “Слышь, ты, ебало завали”.

— Ха-ха-ха-ха! — ржали все.

После того, как мы славно повспоминали то да се, сыграли несколько партеечек в духовную политику, позанимались всякими неадекватностями, да побесились как под грибами-бесовиками, я поразил Авужлику своим решением передремать пару минут. “Двадцать часов проспал, и не хватает «пары минут»?!” — возмущалась она.

Через неопределённое количество времени я проснулся. Сестры продолжали играть на бело-зелёном ворсистом ковре. За окном темно. Я встал со словами:

— Мудрое дрёмо предрекло мне, что через час я буду хотеть кушать. Так и случилось.

— Мудрое дерево! — радостно воскликнула Авужлика.

В разуме проявилось воспоминание о мудром дереве. Когда-то давно мы с Авужликой любили ходить к одинокому дереву, сидеть рядом с ним, уповать на его мудрость, читать умные книги под ветками, брататься с ними.

— Надо будет навестить его, — предложил я. — Попрошу помочь в постижении Чтобыря, а то там всё слишком по-наркомански написано.

— Чтобырь специально по-наркомански написан, — объясняла Снолли, — чтоб читатель в таком ключе мудрые штуки встречал, не пользовался готовыми шаблонами интерпретации, легче схватывал глубину.

— Глубину-ты. Глубинуты?

— Что? — не поняла Снолли.

— Больше “глубинут”! Я придумал единицу измерения глубины и тонкости — величины смысла.

— О, круто, мне нравится, — одобрила Снолли. — Осталось найти меру благоёмкости.

— А блажь измеряется в гипокампусах, — решил я.

— Мудрое дерево — это энт? — спросила Снолли.

— Нет, — ответили мы хором с Авужликой.

— Ненавижу энтов, — Снолли сделала заявление, которое в повседневной среде ни от кого не услышишь.

— Почему тогда в качестве адресата они избрали тебя? — спросил я. — О, и только сейчас задумался, почему деревья не чураются бумажных конвертов, сделанных из собратьев?

— Конверты же не из энтов сделаны, а из деревьев, ты чего. А изначально заобщались, чтобы на Споквейга через меня выйти. Однако переговоры слились в никуда. Они просили заключить оборонительный союз против краясианской кампании по уничтожению всех культур, что древнее или моложе краясианства. Споквейг ответил, что Хигналир не заключает официальные договоры, любая официальность — иллюзия, притворство, социальная игра, мы же придерживаемся воззрения истинного хаоса. Они ещё какое-то время пообщались со мной. Их поначалу веселили мои подъёбочки, а потом обижаться начали и дружить перестали.

Снолли встала, стала крутить затёкшими конечностями и вдруг предложила:

— Ещё по одной?

— Сперва перекусим, — предложила Авужлика.

Так мы и поступили, прихватили чудо-рюкзачок Снолли и отправились на кухню. Время было за полночь, так что на кухне никто не повстречался. Я высунулся из восточного окна кухни и посмотрел по сторонам. Справа на чистом небе над горизонтом висел кривоватый недокруг луны, потому что луна без одного дня полная.

За пустословным трепом наших неугомонных языков мы наели животы. Там же по паре умеренных затяжек сделали.

Авужлика заговорила о насущном:

— Лэд! Я вспомнила за тебя! Хотите узнать, что там у кур? Ты же так хотел, Лэд.

Снолли усмехнулась под себя.

— Да! — воскликнул я.

— Пока вы были на деле, мне удалось вывести Кьюлиссию из хандры в разговор, — стартовало повествование Авужлики. — Вместе мы побывали в погребальне. Помните кровавые строки на могиле? Кьюлиссия провела колдовской обряд и выяснила, что кровь принадлежит не Споквейгу. Кровь коровья, а автор слов — Григхен. Вы тоже подумали, что это Споквейг написал?

— Ну да, — ответили мы.

— Все так подумали, а оказалось — нет.

— Снолли и я изучали записи Споквейга, после того как обнаружили открытую крышку могилы и те строки, но ничего хоть сколько объясняющего не обнаружили.

— Помнишь, я говорила про записки Григхен, — сказала Авужлика, — что это они находились в той сумке. Юзенхен их искала. И нашла. Она же мне об этом и сообщила.

— Я, кстати, так и не понял, побывали ли они у тебя на руках.

— Нет, я просила показать записи, но Юзенхен сказала, что бумаги выкрала коварная Кьюлиссия, а та в свою очередь предположила, что сумку на самом деле перепрятали, и затем отдали Споквейгу, а меня обманули. Хотя сама Кьюлиссия того не видела. Ссылалась на куриное чутьё, — она выделила шёпотом “куриное чутьё”. — По её мнению, Юзенхен собиралась посвятить в это дело не меня, а Лэда. Но передумала. Больше всего Юзенхен опасалась, что мы встанем в ряды Кьюлиссии, и всем петушиным сбором дадим отпор отцу, но мы, как после стало известно, моментально обделали ляжки при его виде.

— Чего же такого важного там написано? — задумался я.

Снолли вздохнула и произнесла:

— Всё ещё не считаю целесообразным и плодоносящим твоё расследование, Жлик, но, так и быть, тоже поучаствую. Послезавтра ранним утром мы с Лэдом припрём эту Юзенхен к стенке, будет отвечать. Либо вариант: завтрашней ночью обыщем кабинеты Споквейга, у тебя же есть ключ... Даже так, если выполнятся три последовательных условия. Первое, отыщем пророчества, второе, разберемся в курином подчерке и сможем понять смысл прочитанного, третье, пророчества нас не порадуют — то Юзенхен нам не понадобится. В ином же случае с оружием и вопросами направимся к ней.