— Что же мне делать? Вы мне поможете? Пожалуйста, помогите!

— Ох, я так вымотался... Ну ла-а-адно, так и быть. Но это обойдется вам в девяносто пять монет.

— Что вы собираетесь делать? — спросил хозяин.

— Просить прощения Биссемпетеля, древнего мыслителя, математика.

— Каким образом?

— Вы совершите акт самообоссания.

— Что-что, простите? Не расслышал, ха-ха-х, — оглянул он свою жену, которой было не до смеха.

— Вы помочитесь себе на голову. А я призову дух Биссемпетеля, чтобы он засвидетельствовал сей процесс и даровал прощение.

— Но как я себе на голову... Может, использовать чашечку?.. — колебалась Гипоциклоида.

— Нет, моча должна быть свежевыпущенной. В этом вам может помочь ваш муж, — я оглянул всех присутствующих: Снолли смотрела на меня как на блаженного, и то ли с едва заметной улыбкой, то ли в шоковом параличе лицевых мышц. — Ну, что ж, можете приступать прямо сейчас. Приготовьтесь, я дам сигнал.

Жена трактирщика села на колени, муж достал причиндал и направил его на маковку своей дорогой супруги. Снолли бормотала матюки.

Я сосредоточился на мысли. Напрягся. Из последних сил запускаю сигнал.

Здравствуйте, господин Биссемпетель, давно не виделись.

“Не важно какое это число, важно какого цвета его цифры”.

“Ты случайно не видел мою точку координат?”

“А теперь построй мне микроугольник”.

— Обоссы себя, — велел Биссемпетель.

— Себя? Но я же ничего такого не...

— Ты нарушаешь законы её величества Математики. Кто сегодня открывал червоточины? Мнимые числа запрещены для непосвящённых! — топая ногой на каждое предложение, отчитывал древний математик.

— Да, но... мы же уже договорились, ведь так? Когда я был ребенком, мой отец Споквейг Дархенсен облил меня мочой гремучей змеи, а я дал клятву верности...

— А-а-а, припоминаю, да, запамятовал... Хм... Но погоди, ты же должен был регулярно молиться!

— Нет, мы же, ну, обусловились, что я отплачу вам по-другому...

— Врёшь!

— Нет-нет, что вы!

— Как ещё “по-другому”?

— Я... я буду питать ваших последователей излишками своей духовной энергии, нося на груди знак “равно”.

— А, ага. Хорошо. Так, а почему на тебе нет знака?!

— Вот же он, — я показал ему навесной зарубок, что висел у меня на шее.

— Это не знак “равно”! Голову мою дуром заговариваешь?!

— Это — многофункциональная штуковина, она может играть роль знака “равно”, что, собственно, и делает.

— Врёшь, падла!!!

— Да нет же, клянусь!

— Врёшь!!!

— Клянусь! Клянусь, что не вру!

— Ну, смотри у меня! — пригрозил Биссемпетель кулаком и исчез прочь.

Мой дух вернулся в физическое тело. Жена трактирщика, мокрая, сидела и рыдала.

— Ой, да чего ты разнылась-то, подумаешь, ха-ха? — успокаивал её муж, безнадёжно пытаясь преподнести ситуацию как шутку, что выглядело ещё более жалко.

— Дело сделано, — хлопнул я в ладоши и потёр ими. — Не забудьте только сжечь ребёнка. Это важно.

— Спасибо вам, Фруторут, — промолвила жена, — я чувствую, как будто камень с души, ей богу.

— Чепуха, вам показалось, — ответил я, — а теперь, с вашего позволения, нам нужно отдохнуть, у нас был тяжёлый день.

— Конечно, я покажу вашу комнату, прошу, ступайте, — пригласил Пиллтец.

Хозяин дома сопроводил нас до спальни на втором этаже. Комната была нормальной. Разве что единственное окно — ромб. И кровать стояла не в углу или у стены, как обычно, а в случайном месте посреди комнаты, причём наискось. Мы остались со Снолли наедине. Оба уселись на край кровати, она задула свечу.

— Это прикол такой? — спросила Снолли.

— Нет, я и вправду снял с неё проклятие. Прикинь, я призвал Биссемпетеля, а тот разгневался на меня за то, что законы Математики перестал соблюдать, представляешь? Маразматический дух хотел меня самого самообоссание заставить провести, а я ему набрехал про то, что предоставляю часть своей энергии его последователям с помощью навесного зарубка, ах-ах-ах-ах! И он поверил! — уморительным тоном, сквозь смех, произнёс я последнюю фразу.

— Ёб. Твою. Покойную. Мать... Не с огнём ли ты, часом, играешь?

— Играю, с тех пор как паломничество в геенну огненную с Инфернусом совершали, и я овладел силой инфернального пламени. Могу им жонглировать и лопать стекло.

— Ты понял, о чём я, так что клоуна выключай, жонглера, блядь, адского.

— Этот чудак нихрена не помнит, да и ничего он мне не сделает. Споквейг никогда его не боялся.

— Это не аргумент, Споквейг никого не боялся. А как же ребёнок-мутант?

— Мутант родился, потому что мамаша его занималась чёрной астролатрией, а где чёрная астролатрия, там и звёздное излучение. А звёздное излучение в губительно для здоровья.

— А причём тут тогда проклятие?

— Какое проклятие?

— Ты сам только что сказал, что снял проклятие. Или ты всё-таки прикалываешься мне тут? — с подозрительным прищуром произнесла Снолли и в возмущении плотно сомкнула тонкие губы.

— Не-не, я серьёзно. Ну, не проклятие, “вину” типа с неё снял, за предательство. Она же от рождения цифроклад, а занималась астролатрией.

— А что ей от этой “вины”, если монстр у неё родился по причине звёздного излучения?

— Ну... Ну, это... Мало ли, что.

— Ты развел их на деньги?

— Нет. Да. Нет. Не знаю, — сдался я. — Я сам не до конца понимаю, что за херню я только что сделал, но, в глубине, мне кажется, я им помог.

— Ладно. Давай лучше перетрындим о Споквейге. Зачем он надругался над священной дочерью Саянгубая? Почему к нам прибежал их боевой бык? Кто написал кровью то пророчество в погребальне, и если это Споквейг, то что он этим хотел донести?

— Не знаю не знаю. Спросим у него?

— Рассчитываешь услышать внятное логическое объяснение от Спока? Он ответит что-то вроде: “Я прозрел! Я вижу эту жизнь насквозь! Скоро в мире занавес, а я хочу подготовить к нему свои окончания”.

— Так или иначе, только у него и остаётся выяснять.

— А, и ещё, откуда там был чёрный хлебник?

— Вот я и сам понять не могу! Должно быть, хлебники связаны с Маячащими? Ну да, вполне возможно, кулоны у Маячащих масонские, сатанинские, а хлебник принадлежит краясианской церкви.

— И какая же здесь связь?

— Ну, Инфернус говорит, что самые верха властителей сатанизма и краясианства тесно переплетены между собой и представляют круг “просвящённых”.

— Разве их идеологии не противоречат друг другу?

— Вообще, некоторые поговаривают, что противостояние — большой спектакль, притворяемый верхами для удовлетворения скрытых целей.

— Каких?

— Совместно проворачивают, что-то, связанное библейскими пророчествами... Не знаю. Никто не знает. Сам Инфернус сказал, что духовные пути по карьерной иерархии как преданного послушника краясианина, так и сатаниста, в конечном счете, приводят к одному и тому же — к некому божеству, просветляющему разум и дарующему им силу, власть, талант и даже всеобщую любовь и признание. Такие “просветленные” собираются в общество иллюминатов, которые вместе занимаются тем, что выше всех рулят на земле.

— Думаешь, Инфернус прав?

— Ну, звучит правдоподобно.

— Так, но всё равно не понятно, откуда чёрный хлебник знал, что ты придешь к Маячащим. Кто кроме нас мог знать об этом? Только Споквейг. И, наверное, Зултан.

— Значит Зултан и донёс на меня хлебникам.

— Но зачем это ему, если мы должны были забрать у него дудку? Он же не за просто так её отдаёт, там какая-то сделка.

— Короч, не знаю, давай завтра. Спать хочу, — я лёг в кровать. — Положу-ка подушку я под ушко.

— А я вроде хочу, а вроде не хочу... — раздумывала Снолли.

Сестра курнула гипноцвет, чтобы “ярко красочных картинок подсознанно повоображать”, тоже легла рядом и задала последний предсонный вопрос:

— На каком боку тебе лежать удобнее?

— На левом, — завошкался я.

— Мне тоже, — ворочалась Снолли.

Подушка неидеально квадратная, пришлось локтем измерить, чтоб поперёк положить, а не вдоль, ведь так удобнее.