— Да как ты смеешь? — медленно и гневно произнёс Джейс.

Смертные вздрогнули. В висок одному из них вонзился меч. Джейс исчез и уже оказался позади них. Их головы осознали это пока летели с плеч наземь.

Ибо не следует простому человеку стоять не в нужном месте в ненужное время, ежели воли Господа на то нет”.

— Ха-ха-ха, ну и бред отборный! — рассмеялась Снолли, что было редкостью в последнее время. — Вот из-за такой херни мой девиз по жизни: “Когда я уже сдохну?”

— За это не волнуйся, просто постоянно держи в уме, что каждый твой вздох приближает тебя к последнему.

— Ха!

— И если в твоей жизни образовался затор, каловая пробка, так сказать, — не проблема, нужно всего лишь затолкать...

— А-ха-ха-ха, Чё ты несёшь, угомонись уже!

Я совсем раззадорился, почувствовал себя старичком, который поднял на плечи двух молодых девиц. Девицы хохочут, а он чувствует, что ещё о-го-го.

— Да, когда ты целыми днями молишься Богу, а он тебе ссыт в горло, то не удивительно, что образуется затор...

— А-ха-ха, но я не молюсь.

— И не надо. В девяносто девяти целых девяти десятых процентах случаев это бесполезно.

— Графу Краеугольному не нужны молящиеся, но он их и не отвергает.

— Так нужны или нет?

— Не нужны, но, если хочешь скинуться, пожертвовать часть своих духовных сил на его течение, он не откажется от подарка.

— А как ты узнала о нем?

— Из Чтобыря. Я показала Чтобырь Споквейгу, он махом его весь прочитал, и сказал, что почувствовал сметанно-туманную завесу, обступившую его бесподобный разум стороной.

— Впечатляюще.

— Только вот Споквейг совсем офанател и слишком глубоко ушёл... в астральные мыслестори... или как это называется? Я не очень сильна в терминологии, я вообще краем мозга понимаю, что там написано. Но я чувствую, что это та истина, когда хочется кивать и поддакивать после каждого прочитанного слова, будто ты уже об этом думал, только не осознавал или не придавал мыслям словесную форму. И в книге написано, что острый ум порой стачивается о впяленный камень безнадеги, затупевает, и я чувствую, что это про меня. Камень придавил моё сознание, снизив его функциональность.

— Под лежачий камень вода не поспешит.

— Да. Но теперь мои глаза смотрят за пределы “реальности”. Так учил Граф. И иногда что-то даже видят. Хаос за пределами реальности поглотил Споквейга. А меня не поглотит, я в этом уверена, я знаю это.

Снолли достала дудку и начала дуть ноты наобум.

— Хм... а ты можешь сыграть что-то типа “тю-рлю-лю-лю-люр-рлю-лю...”?

Снолли заиграла случайную последовательность быстро и циклично. Я взял навесной зарубок, подвесил его перед собой.

Закрыл глаза. Гробовая тишина. Никаких звуков. Даже звуков дудки. Как так?

Я открыл глаза и словно вернулся с того света. Навесной зарубок лежал на полу. Снолли смотрела на меня, держа в руках дудку, уже не играя. Она спросила:

— Ну что? Что ты делаешь?

— Не знаю, — я поднял навесной зарубок и повесил обратно на шею. — Прост. Экспериментирую.

— И как?

— Будто бы потерял сознание на некоторое время. Я уронил зарубок?

— Да, разжал руку. Давай лучше не будем с ней извращаться, а то доиграемся.

— Да чё ты боишься, ничего не случится, уж я-то в этом разбираюсь. Дай.

Я выхватил дудку у неё из рук и тупо дунул изо всех сил.

“Один плюс точка... один плюс равно... плюс плюс минус...”

“Разве тебя мать крошки доедать не научила?”

“Меня отец научил есть так, чтобы не крошить”.

“Он каждый раз велит мне замерять окружность кружки”.

Я сплю наяву!!!

— П о ж е р т в у й м н е с в о ю п л о т ь ! . . — произнесло нечто ужасающее.

— А-а-а-а!!! Астральный зов! Ты слышишь его? Господь, помоги!!! — заорал я до хрипоты.

Снолли вырвала у меня из рук дудку.

— Говорила, доиграемся.

Вскоре мы добрались до Чурьбовки. Деревня располагалась у каменистой горы в лесу, только у другой горы, но том же в лесу. Меж домов проживало множество разнообразных деревьев. Воздух свеж, путь тенист, по веткам скакали белки, что для жаркого полдня — самое то.

— Насчёт возвращения домой... Не лучше ли продолжить жизнь с грязного листа? — предложил я.

Похоже, я погорячился с тем, что не вернусь домой.

— Только если убьём Споквейга. У тебя есть идеи, как?

— Нет.

— И у меня пока нет.

— Давай найдем трактир и пропустим в горло пару стаканчиков, — предложил я.

Мы быстро отыскали трактир на главной улице и зашли. Внутри было просторно, за столиками сидели утомлённые тяжёлой работой коренастые труженики.

— Это шахтерский городок. Почти всё население работает на местной угольной шахте, — присела за столик Снолли.

— А я-то думаю, чего все копчёные такие, — налил медовухи я в стакан.

— Эй, — крикнул нам бармен.

Я встал и подошёл к нему.

— Вы мне?

— Да. Кто вы такой?

— Я — Фруторут, почётный священник.

— По тебе видно, что не из простых. Работенка есть, хочешь подзаработать?

— Смотря что.

Бармен повернулся вправо и позвал кого-то. К нам подошёл отвратительно толстый краснощекий кощунственный мужчина в потной белой рубахе.

— Бахар, это Фруторут. И он не из простых, — продемонстрировал меня Бахару бармен.

— Фруторут, — произнёс рыготным голосом Бахар, — магией увлекаешься? Вижу, что увлекаешься, по тебе это особенно заметно... мда, хм...

— А кто спрашивает?

— Владелец угольной шахты, Бахар Хрунью, — возмущённо ответил он, затем наклонился к моему уху. — Короче, убрать надо одного человечка...

— Убить? Так вам это надо? Сразу бы и сказали. Кого?

— Зовется Нишиока. Тридцать два года назад он убил моего отца, и шахта перешла мне. Прошёл слушок, что некий “мастер Нишиока” прибудет и по мою душу.

— Мастер говорите? Ой, что-то не знаю. Давайте вы всё-таки как-нибудь сами, — вдруг перехотел я.

Я оставил их шептавшимися за моей спиной и сел обратно к Снолли.

— Они мне предложили убить “мастера Нишиоку”, — рассказал я ей.

— Кого? Мастера Нишиоку? Зачем?

— Вон тот жирный организм боится за свою жизнь. Я отказал. Мастерами абы кого не называют, с мастерами бодаться — жизнь свою не уважать.

— И правильно. Нам сейчас не до приключений. Ну, что, выпьем?

— Да, желудок расправить надо.

По стаканчику, и потом ещё разок.

— Бог смог, и мы сможем, — воодушевил я.

Ещё разок.

— В нашем мире счастливая жизнь — забвение, а хандра — озарение. Потому что мир наш — конченый, — деморализовала Снолли.

И ещё разок-другой. Окружающий шум приобрел монотонный характер.

— Стоит ли гибель тысячи мужей одной слезы скорбящей вдовы? — задумался я.

— Что ты несёшь? Это как бессмысленные пословицы про брови, — негодовала уже слегка прибухнувшая Снолли.

И на посошок. И по косячку.

— Охренеть, всё такое — такое, — поражался я.

— Ага. В точку.

— Как там меня называл Споквейг? “Сущий отрок”?

— Ха, да, чем бы, м-м-м... чёрт ногу не тешил, ей богу. А моя бабушка про нас, молодых, говорила: “Такие, как вы, должны собирать горшки в Ерусаламе”.

— Ха-ха-ха. Кажется, я обкурился до флуктуаций.

— В гонке упоротости ты всегда лучший гонщик, — отметила Снолли и задумалась. — Я тут сижу и думаю, а чё монах за работа, если он просто сидит и ниче не делает, мудрец что ли какой-то?

— Ты что, он же молится и о нас всех думает. Кстати, зачем было нужно так грубо прогонять Педуара?

— Да чё ты за него вообще вспомнил? Зачем так грубо? Спроси Лорда Ирдонта. Он ощутил на себе, что такое общение ради выгоды, когда купил хрустальный унитаз. Все вдруг стали набиваться ему в друзья. А местный владелец сети платных туалетов попросил руки его дочери.

— Эм... И какие выводы можно сделать?

— Что мир — конченый. Особенно люди, вроде того жирного мужика, что разговаривал с тобой и все одноумственные остальные, — Снолли посмотрела на Хрунью.