Обернувшись назад, я заметил, что в меня впился глазами ошеломлённый старый батюшка. Кроме него стояла прицерковная пара стариков, больше никого не было. Все, видимо, пошли наружу разбираться с грешной женщиной, которая нечаянно прикоснулась к иконе. Это мой шанс! Подбежав к двери, я с размаху вонзил в неё копьё. Дверь взревела, отбросила меня и начала биться из стороны в сторону.

— Святой глаз смотрит на вас, — произнёс оставшийся в церкви старый священник, указав сначала на свой лоб, а за тем вверх.

Я не обратил на его слова и снова атаковал дверь. Этот удар пронзил её насквозь. Дверь протяжно застонала и вскоре скончалась. Отворив её, я увидел, как возле церкви священники били грешную женщину кадилом по спине и заставляли освящать телегу.

— Тот крик дверной, как рок земной. Я слышал ранее такой.

Священник с пышной седой бородой подошёл к двери, снял её с петель и понёс на спине во двор.

— Дверной труп тяжко мне нести, будь добр, парень, покрести.

— Отстань, другого попроси, — зачем-то в рифму ответил я.

Стоявшая снаружи шумная толпа увидела старика с дверью на спине и разом замолкла.

Люди раскопали яму. Нашёлся дверной гроб, в котором мёртвую дверь и похоронили. Но меня там уже не было.

В мире есть множество дверей, закрывающих путь для наших пространственных и мысленных изысканий. Вся эта пресловутая “святость” — огромная дверь, которую запилило глупое человечество. Оставленные мне заветы вещают покончить с этим. Это — мой выбор. Я. Убиваю. Двери».

Чтобырь, истории последователей 5.25: “Я убиваю двери”.

— Отличная история. Люблю слушать занимательные истории. Подлинные интересные истории, которые и вспомнить в радость.

— У меня полно таких историй, — небрежно улыбнулась Снолли, — вот у моей сестры, как выяснилось при её рождении, имя такое дурацкое...

— И что?

— А её... безумный дед...

— Что дед?

— Пал... в застывшем поклоне, — опустила взгляд Снолли, — пред иконами. Так и стоит мёртвый и недвижный уже как век. Сегодня в полдень, кстати, ровно век исполнится!

— А дерзости, я смотрю, вам не занимать! В вашем-то возрасте! Ясно же дал знать: если поведаете подлинную...

— Но это правда, поверьте!

— Не лги мне! Я чувствую лживые истории своим нутром!

— Ладно, простите, — снова небрежно улыбнулась Снолли, — у меня для вас и правдивых дохренища.

III.

— Бля, — прокряхтел я.

— Эй, мужик! Ты очнулся!

— Знаю. Где я?

Всё, что я увидел — четыре серые стены, две горстки соломы и дверь в виде металлической решётки. И худощавый молодой парень. Всё это тускло освещал лунный свет сквозь крошечное окошко у потолка.

— Ты в соборе, в городе Серхвилкросс. Церковники собираются нас казнить!

— Я думал, я умер...

Я расстегнул рубашку: на груди был здоровенный, но затянувшийся шрам.

— Твою душу запечатали в душепоглощающий батон. Они принесли её сюда и здесь тебя материализовали.

— Откуда ты знаешь?

— Я — лекарь. Недавно отучился здесь, в городе, — нервно тараторил сокамерник. — Со мной они сделали то же самое, — парень показал на своём животе такой же шрам. — Сам незадолго до тебя опомнился.

Раздался шум, затем металлический скрип. Кто-то идёт.

— Какое сегодня число? — я быстро спросил.

— Восьмое июля, если за полночь... — едва слышно вымолвил он.

Значит, двое суток я провёл в батоне.

По ту сторону двери явился знакомый мне чёрный хлебник с тремя другими священниками.

— Если вы хотели оскорбить меня своим поступком, то вам это удалось — теперь и шагу моего здесь не будет! В смысле, ноги не будет! — встав, гордо произнёс я.

— Никуда ты не пойдешь, плут. Завтра тебя казнят на рассвете, — произнёс страшный как смерть батюшка, стоявший справа от чёрного хлебника.

— Покайся, грешник! Покайся! — рычал другой, дикий бородатый батюшка.

— Каюсь! Каюсь, пред тобой! — пал я на колени.

— Поздно каяться спохватился! Перед Богом покаешься.

— Твой последний шанс умереть достойно: прочти молитву самопожертвования. Либо завтра тебя бросят на растерзание хлебным големам, — с грязной ухмылкой сообщил чёрный хлебник, после чего он и его подопечные удалились.

— Хлебные големы оторвут от тебя твою поганую голову, хи-хи-хи-хи!.. — возбудился один из батюшек перед тем, как дверь в коридоре с грохотом захлопнулась.

Прочитать молитву самопожертвования равносильно самоубийству. Уж лучше поглазеть на этих их “хлебных големов” перед смертью.

После продолжительного малозначительного молчания мой сокамерник с горечью заговорил:

— Вот чёрт, не думал, что погибну так скоро... — он поднял соломинку и бросил обратно вниз. — У меня мечта была: хотел книгу написать, юмористическую: “Ох уж этот доктор Жбурлан: не лечит — а калечит!” — про доктора, который губит жизни людей из-за своей праздности и безалаберности. Но, видимо, не суждено тому сбыться, — он скорбно посмотрел на пол, затем тяжело поднял взгляд. — За что тебя хотят убить?

— За отречение. За то что еретик. А тебя?

— А я — атеист.

— Атеист? Ну ты, ха-ха, ты чё, думаешь, богов не существует? Да ты — а-у-тист!

— Я думаю, что нет никакого Бога. Да и никогда в жизни не видел ничего такого, сверхъестественного, а всё, что выдают за чудеса — сплошь обман да уловки.

— А как же чудо-батон, который тебя поглотил? — поражался я им.

Коун недовольно промолчал. Какой он всё-таки странный.

— Да я тебе сам могу прямо сейчас такое показать! — я засучил рукава и подтянул штаны. — Так, для колдовства мне понадобится... дайте подумать... а, всего-то навсего капелька твоей крови.

— Не дам я тебе крови! — отодвинулся подальше молодой лекарь.

— Я собираюсь призвать Духа Ночных Изысканий и Хранителя Снов. Тебя, кстати, как зовут? Меня вот Лэдти.

— Коу...

— Как?

— Коум...

— Что за имя... Ах, вот за что тебя собираются казнить: Коум — это языческое имя...

— Не “Коум”, а Ко-ун. “Н”!

— И то, и другое — почти одно и то же. Давай лучше делом займёмся, смотри, что у меня есть.

Я снял с висевший на моей шее навесной зарубок.

— Что это?

— Навесной зарубок. Там, откуда я родом, люди носят эти многофункциональные штуковины как талисманы. Он мне понадобится, чтобы сделать надрезик.

— Какой ещё надрезик? Отойди от меня! — отпрянул от меня обратными четвереньками атеист.

— Да чего ты такой трусишка, тебе ж всё равно завтра умирать! Дай мистику покажу.

Коун посмотрел на меня, потом потупил в никуда, и, видимо, подумав, что хуже уже быть не может, таки протянул мне свою безбожную ладонь.

— Ну давай, удиви меня, — вздохнув, произнёс он.

Быстрым взмахом навесного зарубка я щедро рассёк ему запястье, Коун рявкнул. Из раны просочилась кровь.

“Ты помнишь мораль отцовской сказки о сутулом стуле?”

“Лджурсу аулджурсу”, “Алджарсэ нэн’сэ”.

“Путники жалуются, что у них заболевают стопы в пути до Хигналиру”.

“«Простите... кажется... волос... в рот попал,» — сплевывал он последовательно по слову, — «да что ж такое... достать не могу никак»”.

“«Серхвилкросс — путь под откос», — учил отец сынову внуку науку, и обнял всю свою необъятную семью — от млада до стара: уж больно широко плечо отцовское простирались; тяжело этой в деревне приходилось мужикам его возраста, по словах самих мужиков”.

“Знаю такого. Соломенным кличут, за то, что гору соломы вот уже с четвертый год не уберёт — прогнила вся уже”.

“Это тебе за то, что Родину матери не предпочёл!!! Да я бы и мать за Родину продал!!!”

— Лэдти, Лэдти, вставай, ты бредишь! — толкал меня Коун.

— Что? Где я?

— В соборе!

— В каком соборе? А, точно.

Вдруг я услышал астральный шёпот:

— Я проясню тебе то, что сокрыто во тьме ночной, — прошептал Дух Ночных Изысканий справа. — Чего пожелаешь?

— Я буду охранять твой сон, — слева прошептал Хранитель Снов.

— Хочу какое-нибудь оружие. Только нормальное, — ответил я.