Получив смертельную дозу осквернения, хлебники пали замертво. Все, за исключением того, кто выглядел главнее остальных. Вполне сдержанно он произнёс:

— Ты не просто осквернил хлеб, ты осквернил саму сущность хлебника. Что ж, умно... однако ты и не предполагал, что один из них вкусил... чёрного хлеба.

Он сбросил с себя робу, обнажив свой отвратительный торс. На его коже наблюдались многочисленные дрожжевые отложения.

— Это тело слишком долго питалось одним лишь хлебом. Физически я давно уже не человек, скорее, я — кукла... из хлебного мякиша.

Он медленно шагнул в нашу сторону, мы осторожно ступили назад. Раскрывая свои секреты, это самоуверенное существо как бы гарантировало нашу погибель.

— Ты, должно быть, думаешь, что я — марионетка во власти хлебосвященных сил? Напрасно ты полагал, что хлебники овладели некой чудесной силой хлеба! — он как-то неравномерно рассмеялся. — На самом же деле марионетки здесь были рядовые “хлебники”.

После этих слов кукла из чёрного хлебного мякиша вскинула руки. Хлебники, только что павшие замертво, безвольно вскочили.

— Как там язвил твой отец? “Будь хлебом ты гордо белым иль омерзительно чёрным — не важно, ибо пред чревом Господнем все вы — лишь жалкие углеводы”. Углеводы, верно. Однако что-то я не вижу здесь Господа, — оглянулся он, — и посему твоё смертное чрево сполна ощутит эту разницу!

“Углеводы”? Он знает такие слова? Теперь я понял, с чем мы только что столкнулись. Дело дрянь.

Он вдруг указал пальцем в нашу сторону, и группа хлебников с нечеловеческой скоростью бросилась в атаку. Спустя мгновение мой желудок пронзил острый калёный батон чёрного хлебника из сверхтвердых сортов пшеницы. Кто-то слева уже погиб, а я ещё подышал немного, неожиданно вспомнил, что мне приснилось тогда в карете (шаманы — звездные резонаторы, что своими бубнами пытались достучаться до меня, буквально) и приступил помирать. Снолли кинулась прочь. С торчавшим из груди мечом хитрый и бессмертно старый Рикфорн, притворился мёртвым. Уж я его знаю... Какие-то мужики, которые зачем-то стояли с нами, естественно, тоже скончались за компанию.

После боя осквернённые Лэдти хлебники послушно испустили дух и пали. А тот главный — самый хлебный и чёрный — отправился прочь с проклятого огорода, который удобрит свежая партия хлебо-человеческих тел. Через несколько минут бессмертный Рикфорн тяжело поднялся, выругался и призадумался.

Подбегая к дому, Снолли наткнулась на Авужлику, выходящую из дверей с костюмом в руках.

— За мной, я тебе кое-что покажу! — дернула Снолли за рукав костюма.

— Что там? — обрадовалась Авужлика и небрежно повесила костюм на перила крыльца.

Когда они прибыли на место схватки, Авужлика расстроенно произнесла:

— Я-то думала меня сюрприз ждет, — разочарованно пнула она труп хлебника.

— Странно, где они? — вертелась Снолли. — Надо к Рикфорну забежать.

Рикфорна они нашли сидевшим на приступках своей старой лачуги.

— Где Лэд? — спросила Снолли.

— Ну, как... валяется там, весь в крови... и хлебу...

— А ты встал и пошёл домой.

— А чё мне там делать? — почесал подмышку Рикфорн. — За свою долгую жизнь я давно усвоил, что где как не дома тебя ждет уют.

Когда до Авужлики дошло что-то неладное, она ринулась к месту битвы.

— Нет там его, — сказала Снолли. — Это тот чёрный хлебник унёс его?

— Нет, когда я уходил, Лэдти ещё лежал... Только не говори, что он воскрес, как Джейс, и вот-вот придёт за нами, чтобы забрать с собой!

— Обязательно придёт. И начнёт с тебя.

— Когда он придёт за мной, — в ужасе затарахтел Рикфорн, схватившись за голову, — он вдохнет в меня фантомную проекцию своей души, чтобы она слилась с моей, затем с помощью этих своих ужасных колдовских ритуалов заклеймит своим апостолом! И буду я вечно поститься, пока не сделаюсь послушным, тощим и смертным. Вот тогда-то он и прикончит меня, отравив за трапезой...

— Когда ты успел жамкнуть гипноцвет?

— Прямо перед стычкой.

Снолли молча развернулась и побежала обратно к месту происшествия.

— Он здесь! — звала Авужлика.

Труп находился в пятидесяти шагах от места гибели, у дерева за пределами огородов. Снолли подбежала.

— Как он здесь оказался? Он же лежал где-то там...

— Укатился, — пожала плечами Авужлика, —такое случается.

— Как “укатился”?

— Как-то так, — Авужлика легла на землю и начала катиться брёвнышком.

По мнению Снолли, неустойчивый к стрессу рассудок сестры точно так же катался внутри её головы.

— Тебе наглядно? — спросила Авужлика.

Снолли хмуро молчала. Она догадалась, что произошло несколько минут назад.

— Оповести всех, чтобы никто не ходил в одиночку без оружия: в скором времени вас ждут куриные бунты, — предупредила Снолли.

— Почему ты так решила? И почему это только нас? А тебя? Что, курам братоубийство чуждо? — нещадно шутила Авужлика.

— Лэдти превзошёл мои ожидания: он перестарался с осквернением. Это обязательно отразится на наиболее подверженных проклятию субъектах Хигналира. А теперь я должна покинуть вас, чтобы разобраться с хлебоголовым. Кстати, труп, что ты сейчас держишь, чтобы не укатился, не принадлежит Лэду. Это кукла из хлебного мякиша, неуклюже замаскированная под брата тем хлебным мутантом. Но не стоит недооценивать силу краясианских иллюзий... Что ты там бормочешь?

— ...Значит, возможно, Лэд всё ещё жив? Правда? Ха-ха! Точно жив... иначе не было бы смысла... Ладно, — встала она во весь рост. — Два воина на одну курицу, дюжину на боевого петуха... Что ж, так и быть, я снова приму право вести войско к славной победе. Когда я смотрю в глаза войны — я тут же пускаю в них песок. Подлый человеческий трюк придётся по вкусу тесно ограниченными принципами и честью боевым петухам! — возрадовалась Авужлика.

— Да вы и сами-то от них недалеко ушли, — неслышно для Авужлики проговорила себе под нос Снолли, и, не теряя времени, выдвинулась по следу чёрного хлебника.

====== III ======

«— Мама, мне так приятно креститься! — воскликнула бегущая мимо меня девочка.

Она бежала в сторону своей матери и крестилась. От услышанных слов мать прослезилась от счастья.

— Тогда попробуй так, — сказала мать и протянула дочери крестик. — Возьми его в обе руки и преклонись пред иконой, — мать указала пальцем на огромную икону Джейса у алтаря, чуть коснувшись своим ногтем его локтя.

Завидев это, батюшка возмущённо оскалился. Возмущение быстро сменилось сухой яростью.

— Убери руки от Джейса, животное, — прошипел он, обнажив свои ослепительные возвратные клыки.

Солнечный луч, отраженный от его клыка, мелькнул в глазах и пробудил меня от глубоких размышлений, и я осознал, что происходит.

Я находился в правоверной церкви. Справа от меня, на входе, находилась огромная дверь, за которой я, собственно, и пришёл. Группа людей слева молилась, наклонялась и кособочилась перед Богом. “Я видел, как плясали кресты, когда вы соблюдали посты”, — читал рядом проповедь старый батюшка. А передо мною происходило ранее описанное действие.

— Придушу! — всё шипел на бедную женщину священник, брызжа слюной и крошками кулича.

А тем временем девочка молча обошла батюшку и подошла к иконе. Её очарованный взгляд был прикован к локтю Джейса, на который ей указала мама.

Она долго не сводила с него глаз, а потом медленно начала преклоняться, но я подскочил и остановил её.

— Обернись, — легонько прикоснувшись копьём к её плечу, произнёс я.

Она замерла и медленно обернулась. Я стоял перед ней, держа в руках направленное на неё копьё. Резким движением я нанес удар. Девочка вздрогнула. Копьё пронеслось рядом и вонзилось в икону, прямо в шею Джейса, из изображения которого чуть ранее в сторону невинной девочки сочились благодать, обилие и избыток. Теперь же икона была осквернена. Я вырвал из рук ребёнка крестик и начал топтать что есть сил, но это не помогало: крестик не осквернялся.

— Ладно, — положил я перепуганный крестик в карман, — пусть этим займется кладбищенский конь, чей могильный топот под лихой ржач его казака омрачал целые монастыри.