В следующую секунду Дэвид уже набросился на ребенка с кулаками. Это заметила мать ребенка, которого сейчас избивали, и начала кричать. Весь дом, в котором проходил праздник бар-мицвы, тут же поднялся на уши. Натан и Перл прибежали на второй этаж и с ужасом наблюдали за тем, как кто-то из мужчин разнимает детей.

Мужчина, разнимавший драку, огляделся по сторонам. Увидев в толпе родителей Натана и Перл, он подвел к ним Дэвида, которого держал сейчас за шиворот.

– Простите, нам пора, – процедил сквозь зубы Натан.

Они наспех попрощались со всеми и ушли. Тем вечером дома разгорелся гигантский скандал. Перл настаивала на том, что нужно было выяснить, в чем было дело, а Натан хотел немедленно наказать ребенка.

– Больше мы не поведем его в общину, – сказал наконец Натан. – Все и так шепчутся, что он усыновленный.

Перл еще что-то говорила, но Натан уже включил телевизор и уселся на диван, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен. Дэвид, все это время сидевший в углу, подождал еще какое-то время, а потом все же решился подойти к отцу и спросить:

– А что значит «усыновленный»? Это болезнь?

Психиатрическая больница округа Кингс,1978 г.

– Что ты почувствовал, когда нашел эти бумаги? – спросил психиатр Дэвид Абрахамсон, когда Дэвид закончил рассказ о своей семье. Сидящий напротив него Дэвид Берковиц выглядел безобидным толстяком-неудачником. Сколько бы психиатр ни работал, его каждый раз завораживал тот момент, когда пациенты рассказывали о своем детстве, моментально превращаясь из взрослых, иногда даже убеленных сединами людей в дошкольников.

– Я почувствовал себя чужим. Знаете, все встало на свои места. Я всегда чувствовал себя чужим и лишним, всегда не понимал родителей. Когда нужно было идти в синагогу, мог заплакать, потому что чувствовал, что не имею полного права там находиться. Не поймите меня неправильно, я не виню в этом родителей, они очень меня любили, но как бы то ни было, это все равно любовь к чужому ребенку, понимаете, о чем я?

– Я не обвиняю, – пожал плечами психиатр, с интересом наблюдая за мимикой и жестами пациента. Дэвид явно получал удовольствие от беседы. Так могут вести себя только те, кому не хочется что-то забывать. Любой человек, которому предлагают вспомнить неприятный период жизни, начинает чувствовать дискомфорт.

– Они меня любили! У меня было счастливое детство!

Дэвид начал убеждать врача, сидящего перед ним, в очевидных вещах. Берковиц попал в любимую ловушку доктора Абрахамсона. Дэвид, несомненно, понимал, зачем ему нужны эти беседы. У него были свои мотивы и интересы. Психиатрическая больница закрытого типа – это особое место. Основным ее профилем всегда была судебно-психиатрическая экспертиза преступников. Врачи здесь должны были не только слушать пациентов, наблюдать за ними и оказывать соответствующее лечение, в первую очередь они должны были отсортировать то, что говорили им пациенты. Для любого психолога важно понимать, что за человек пришел к ним на прием и каким он хочет казаться, но в случае с судебной экспертизой каждое сказанное слово могло навсегда изменить жизнь человека. Каждый пациент означал для врача новую шахматную партию, в которой самым главным было заставить пациента забыть о том, с кем он играет. Разговор с психиатром – это всегда разговор с самим собой. Задача врача в данном случае была заставить человека не врать самому себе. Сейчас Дэвид, как кажется, забыл о том, где находится, и говорил искренне.

В годы Второй мировой войны психоаналитик Рене Шпиц заметил, что дети, которые с рождения были отделены от матери и долгое время пребывали в государственном учреждении, чаще других умирают. Такие дети казались более слабыми, недостаточно физически и психически развитыми, в них как будто отсутствовала воля к жизни. Они с рождения не чувствовали себя нужными, жили в состоянии постоянного дефицита зрительного и тактильного контакта с одним человеком. Впоследствии, если такие дети выживали, они хуже развивались, учились, имели серьезные проблемы с социализацией и построением личных отношений. Этот феномен получил название госпитализма и стал активно изучаться психиатрами, в том числе и по той простой причине, что организовать наблюдение за детьми в доме малютки или интернате было не так уж сложно, а недостатка в таких детях после Второй мировой в государственных учреждениях не было.

Впоследствии выяснилось, что развитие госпитального синдрома стартует в момент рождения. Появляясь на свет, ребенок переживает сильнейший стресс и дезориентацию. Инстинкт самосохранения заставляет его безгранично и абсолютно полюбить человека, от которого зависит его жизнь, то есть свою мать. Уже намного позже выяснилось, что критически важными здесь становятся первые минуты жизни. Дети, которые по каким-то причинам не могли провести первые минуты жизни с матерью, впоследствии демонстрировали признаки госпитализма, даже несмотря на то что в дальнейшем воспитывались собственной матерью. При этом дети, которые в первые месяцы своей жизни воспитывались в семье, часто не демонстрировали признаков госпитализма, даже если большую часть жизни проводили в приюте.

Дэвид Берковиц оказался в числе тех несчастливцев, от кого отказались еще до рождения. Его родная мать не захотела даже увидеть своего ребенка, опасаясь того, что привяжется к нему. Первые несколько дней жизни он провел в больнице, не имея возможности учиться узнавать лица, привязываться к людям. Это оказало на него сильное влияние, но еще фатальнее оказалась новость об усыновлении, которая обесценила все годы общения с родителями, все праздники и объятия. Он стал осознавать и постепенно укрепляться в мысли о том, что он ненастоящий, фальшивый, усыновленный ребенок, которому не суждено стать любимым, нужным, а главное, настоящим человеком.

1960–1967 гг.

С тех пор как Дэвид узнал значение слова «усыновленный», он стал чувствовать себя чужим в этой семье. Когда Натан и Перл что-то обсуждали, он старался теперь больше не встревать в разговор. Никогда больше он не бросался на шею отцу, когда тот приходил с работы, уворачивался от поцелуя на ночь от Перл. Ему начало казаться, что он не имеет на все это права. Это для настоящих детей, а не усыновленных.

В пять лет, как и полагается, Дэвида отдали в начальную школу. Ему не нравилось ходить туда, но учителя о нем всегда отзывались положительно. Вполне послушный мальчик, который легко схватывал все, о чем говорил учитель. Рисовал Дэвид плохо, по крайней мере, его одноклассники считали, что ужасно. Математика, чтение или основы науки ему давались очень легко. Проблемы начинались с заданиями, в которых нужно было работать в команде или выбрать себе пару для исполнения проекта. В таких случаях Дэвид говорил, что он сам себе команда, и готовил проект в одиночку. На строительство всех этих городков, домиков для птиц или конструкторов уходило втрое больше времени, чем у остальных детей, но Дэвида это не тревожило. Обычно ему садилась помогать Перл, и они долгими вечерами лепили и мастерили что-то. Дэвид очень любил такое времяпрепровождение и часто требовал переделать что-то уже сделанное для того только, чтобы еще пару вечеров провести с матерью. Ему было неловко просить мать уделить ему время, это казалось унизительным и жалким, а тут был вполне понятный повод.

С началом средней школы Перл стала меньше интересоваться делами Дэвида. В то время считалось, что родители не должны помогать детям с уроками, даже если те сильно просят. Считалось, что нужно дать ребенку некоторую свободу принятия решений.