– Помогите…

Дэвид Берковиц пересекал Бруклинский мост на своей машине, когда на землю упали первые капли дождя, на двадцать пять часов погрузившего Нью-Йорк во мрак. Умолкший, загнанный в угол и готовый к бою Нью-Йорк замер в ожидании первых капель грозы. И он дождался. Рано или поздно дождь проливается на город.

Первые раскаты грома прозвучали призывным набатом для всех униженных и оскорбленных, для всех, кого обидел этот жестокий и беспощадный, но хрупкий город. Кто-то поджег карусель в закрытом парке развлечений, и сейчас пожарная бригада мчалась через весь город, чтобы потушить горящие аттракционы. В Бруклине случилась перестрелка с участием бригады общественного контроля, и полицейскому патрулю пришлось выехать на место происшествия. Практически вся полиция города вот уже два месяца была занята только делом Сына Сэма. Мэр города Абрахам Бим объявил это дело приоритетом города, поэтому вся полиция вот уже два месяца работала на износ. Участок № 109 стал штабом операции «Омега», которая была занята исключительно поимкой Сына Сэма. Они буквально жили на работе, из-за чего очень скоро у полицейских начали сдавать нервы.

По радио объявили о том, что молнии вывели из строя несколько электростанций, из-за чего последовала фатальная перегрузка всех электросетей. Когда исправят ситуацию, никто сейчас сказать не мог, но было ясно, случится это не в ближайшие несколько часов. Дэвид Берковиц улыбался тому, что стал свидетелем и участником глобального погружения города во тьму.

На пути к Манхэттену стали образовываться заторы. Светофоры не работали, а тысячи людей сейчас хотели попасть на главные торговые улицы страны, вломиться в самые дорогие магазины и торговые центры премиум-класса. Дэвид успел доехать до съезда в Йонкерс, где располагалась его квартира, когда увидел, что в сторону Манхэттена начинает образовываться пробка. Он достал из бардачка бумажный пакет с револьвером 44-го калибра, проверил, на месте ли коробка с патронами, включил поворотники и развернулся, встав в только что образовавшуюся пробку. Все эти люди ехали грабить магазины на 5-й авеню, разбивать витрины, воровать, а лучше уничтожать то, на что все эти люди никогда бы не смогли заработать. Дэвид Берковиц всегда искал людей, которые бы приняли его таким, какой он есть, людей, которые стали бы для него настоящей семьей. Приемные родители так и остались для него чужими людьми, он не прижился в армии, а проповедники в церкви только и делали, что указывали на его греховность. Сейчас, в этой пробке, среди совершенно незнакомых ему людей, он чувствовал молчаливую поддержку, впервые он чувствовал себя своим.

Дэвид добрался до Манхэттена и бросил машину в одной из подворотен. Сейчас оставалось только надеяться, что его допотопный Ford не привлечет к себе лишнего внимания. Берковиц шел по улицам города и наблюдал за тем, как толпа штурмует один из крупных супермаркетов, разбивает витрины дорогого автосалона, дерется за украденные, а иногда уже пришедшие в негодность товары. Он видел сотни таких же людей, как и он сам, лишенных права голоса, увязших в нищете и безысходности, но, самое главное, лишенных надежды людей. Одни убеждали себя в том, что делают это ради семьи, другие – убеждали себя в ненависти к корпорациям, но было видно, что дикой и неуправляемой толпой движут лишь гнев и отчаяние, копившиеся в них долгие годы. Дэвид, пребывавший в своем собственном, личном, поджигающем сознание аду уже больше года, был рад тому, что в этот же мрак погрузился и целый город.

Когда в окнах зажегся свет, перед глазами людей предстал уже совсем другой город, рядом с ними были уже совсем другие люди. Сообщение о стрельбе на Кони-Айленде никто даже регистрировать не хотел.

– «Понтиак»? – недовольно поинтересовался дежурный. – Посмотрите вокруг, весь город в чертовых угнанных «Понтиаках».

Бронкс, 1953–1960 гг.

Двухэтажный кирпичный дом в районе Саундвью в Бронксе, расположенный неподалеку от ветки метро, казался Натану и Перл Берковиц пределом мечтаний. Это, конечно, не Манхэттен, но район вполне приличный, да и магазин Натана всего в паре домов отсюда. Они с Перл долго шли к этому счастью. Иногда им начинало казаться, что слишком долго. Пара познакомилась на исходе Второй мировой на одном из праздников, которые устраивала еврейская община. Робкая девушка с большими выразительными глазами на худом, уставшем от голода лице сразу привлекла внимание Натана, и с тех пор они были вместе.

Натан Берковиц пообещал себе, что его жена никогда не будет знать голода, и с тех пор всеми силами старался обеспечить им счастливое будущее. Сменив не один десяток работ, ему все же удалось накопить на открытие крохотного магазинчика на задворках Бронкса. Даже в благополучные 1950-е район был ужасным. То и дело случались кражи и перестрелки, а в местных барах заседала итальянская мафия, которая с презрением относилась к Натану. Натану пришлось вложить все свои сбережения, чтобы арендовать помещение получше. Какое-то время они жили прямо в магазине, а потом арендовали комнату на втором этаже соседнего здания. Жизнь постепенно налаживалась, и Перл все сильнее мечтала о детях, но ей никак не удавалось забеременеть. Это буквально сводило Перл с ума, а Натан страдал, видя наворачивающиеся слезы жены каждый раз, когда они проходили мимо детской площадки. Юная еврейская девушка в 1950-х годах могла мечтать лишь о большом доме, наполненном детскими голосами. Дом они вскоре все-таки приобрели. Первый взнос по ипотеке стал для них серьезным ударом по бюджету, но бизнес развивался, и они кое-как выдержали это испытание.

Натан испытывал радость и гордость всякий раз, когда вечером шел с работы по знакомой улице, на которой все его знали. Дверь ему открывала прекрасная Перл в неизменно скромном платье и с уложенными в аккуратные локоны темными волосами. Если бы только не отчаянное желание Перл забеременеть, они бы были самой счастливой парой на свете. Впрочем, именно эта навязчивая идея спасла девушке жизнь.

Летним вечером 1952-го года Перл не встретила Натана после работы. Мужчина нашел жену плачущей в ванной комнате. Сразу было понятно, что что-то произошло, но девушка наотрез отказывалась говорить. Натан опустился на бортик ванной и стал гладить девушку по спине. Он так и сидел, не зная, что сказать, пока наконец Перл не призналась. У нее обнаружили рак груди. Нужно срочно делать операцию, которая даже если и пройдет удачно, навсегда лишит ее возможности иметь детей.

Они совсем недавно оформили медицинскую страховку, которая могла покрыть часть расходов на лечение, но Перл не хотела лечиться, она хотела дом, наполненный веселыми детскими голосами.

– Без тебя я жить не смогу. Если ты не можешь жить без детей, то давай заведем ребенка, но только если ты начнешь лечение, – сказал наконец Натан после очередного их спора.

– О чем ты только говоришь? У меня не будет детей! – разрыдалась девушка.

– О сотнях и тысячах младенцев, которых рожают шестнадцатилетние девушки. Таких в любом приюте полно. Даже в нашей еврейской общине то и дело говорят об очередном ребенке-трагедии.

То лето стало самым сложным испытанием в их жизни. Перл сделали мастэктомию. Лишиться груди для столь юной девушки – непосильное испытание. Она наотрез отказывалась раздеваться перед мужем, все больше закрывалась и все чаще молчала по вечерам. Ей нужно было пройти курс химиотерапии, но у нее попросту не хватало на это сил. Натан буквально заставлял ее идти в больницу, но девушка продолжала буквально таять на глазах.