Часть первая.

1.

Помню, как я однажды заглянул в кабинет директора моего приюта. Кажется, перед сном я выпил лишний стакан воды, и посреди ночи мне пришлось вылезти из-под одеяла.

Коридор освещался одним тусклым ночником, торчащим из розетки между кабинетом мистера Дэвиса и уборной.

Я делаю шаг в сторону искорки света, представляя, как из-под соседской кровати выглядывает красный нос бледного клоуна из детского шоу. Он медленно оглядывается по сторонам, высматривая свисающие детские ноги. Коснись одна из них пола, он тут же рванет с места, схватит обреченного и утащит в свое логово на растерзание, едва жертва успеет закричать.

Из дальнего крыла, там, где ночник в одиночку боролся с темнотой, слышался знакомый тембр, действующий на меня как таблетки от чрезмерной тревожности. Босыми ногами я несмело ощупывал холодный гранитный пол, не издавая лишних звуков. Искаженные тенями стены, кажется, удалялись друг от друга с каждым сделанным мною шагом. Двери уборной предательски растворялись во тьме, не желая быть обнаруженными.

Закрыв глаза, я шел на голос, шел на свет продирающегося через веки желтого пятнышка. Шел на запах сырости и хлора, ощупывая стену правой рукой, чтобы не сбиться с пути. Зайчик в глазах отдавал ярким оранжевым цветом, приправленный химией туалетный запах говорил, что я добрался до цели. Открыв глаза, я увидел спасительную дверь мистера Дэвиса. Мне хотелось, чтобы он был где-то неподалеку, пока я не справлю нужду. Я боялся, что стоит мне только включить свет, как передо мной замелькают силуэты канализационных монстров, вылезших подышать. Каждый знал, что монстры не нападают на взрослых.

Мне рассказывали, как дежуривший ночью охранник оставил шрам у одного из подкроватных жильцов. Чудище кинулось на взрослого, а тот в отместку выжег полосу на его коже карманным фонариком.

После этого случая взрослые достигли определенной договоренности с монстрами. Взамен на свою безопасность чудищам разрешалось похищать спящих детей. Так мне рассказывали.

Я заглядываю в кабинет мистера Дэвиса, сдерживая накатывающее давление внизу живота. Комната казалась пустой. Оглядевшись, я заметил некий вектор движения около стола, после чего замер на месте. В окно прокрадывался лунный свет, который и проявил происходящее.

На столе лежала женщина, похожая на уборщицу в нашей столовой из-за своего кружевного передника. Ее ноги были широко разведены в стороны, будто она практиковала растяжку, повторяя за тренером утреннего шоу. Уборщица беспрерывно сотрясала смотрящими в потолок туфлями, словно отгоняя от себя летних назойливых мошек. Ниже вырисовывались крупные сетчатые узоры, будто кто-то начертил на ее ногах бесконечные поля для игры в крестики-нолики. Это были колготки, позже догадался я, только они были разъединены посередине. С этой же стороны, плотно прижавшись к женщине, стоял и сам мистер Дэвис. Я идентифицировал его по острому подбородку с ямочкой внизу и сдавленному хрипу, похожему на кашель кота, пытающегося выплюнуть комок шерсти. Так он обычно откашливался после продолжительной речи.

Директор вплотную прижимался к уборщице, раскачивая ее, как автомат с застрявшим внутри батончиком. Это было похоже на перетягивание каната, только в обратную сторону, на взятие крепости, врата которой таранили вражеские войска. Уборщице, очевидно, было больно, так как она издавала частые приглушенные стоны с каждым новым толчком, как обычно стонут от зубной боли. «Жертвоприношение ночным монстрам», – подумал я. Медленное и мучительное испускание духа.

Испуганный своим воображением, я невольно отпустил рычажок, который сдерживал мой мочевой. И на холодный пол пролилась нагретая моим телом вода из того самого лишнего стакана.

– Ребенок, – сказал мужской голос, стоявший с противоположной стороны стола, и всё движение прекратилось.

Я подумал, что это был сон, потому как следующим утром директор спросил у меня, хорошо ли я спал. А невредимая уборщица в белом кружевном фартуке все также возила по полу своей тряпкой, собирая грязь, кожу и волосы.

***

Я лежу на кровати и смотрю в потолок, который затмевают тени от уходящего солнца. Тучи проплывают мимо моего окна на двадцатом этаже, и комната заполняется темнотой.

Я моргаю и, перед моими глазами на секунду предстает лежащее на полу тело с пакетом на голове.

Звонок в дверь. Я подпрыгиваю от страха. Еще звонок. Я стягиваю со спинки стула футболку, просовываю голову между рукавов, наклоняюсь и нащупываю на полу сверток джинсовой ткани. Звонок в дверь: два длинных, три коротких. Я расправляю джинсы, просовываю ногу в штанину, поднимаюсь с кровати и прыгаю, пытаясь просунуть вторую ногу.

Звонок. Звонок. Звонок, звонок, звонок.

Я смотрю в глазок, открываю дверь и вижу девушку с пиццей, которая, похоже, собрала на себе все капли истеричного неба. Черная юбка едва прикрывала колени, толстые серые колготки, вязаный темно-оранжевый свитер, зеленая ветровка. Девушка смотрит себе под ноги, пытаясь распознать некий знак в этих пятнах грязной воды. Ее колени дрожат, волосы – торчащая мокрая проволока.

Организм всё еще цеплялся за сон. Я прикрываю ладонью рот, чтобы зевнуть.

– Вы, наверное, ошиблись. Я не заказывал…

Девушка молча проходит на кухню, едва не задев меня плечом.

– Ладно, входите.

Закрыв за ней дверь, я пытаюсь выстроить цепочку событий. Пытаюсь найти объяснение появления доставщицы.

Слышу звуки наполняющегося водой чайника. Щелчок клавиши. Оставив мысли в коридоре, я вхожу в кухню, наступив на оставленный ею мокрый след. Девушка сидит за столом, смотря перед собой. Взгляд в пустоту: туда, где находятся мысли. Клавиша чайника отщелкивает. К потолку тянется тонкая струйка пара. Кипяток на одного.

Девушка всхлипывает носом, достает из кармана куртки телефон, кладет его на стол и смотрит на темный экран.

– Всё наладится, – говорю я, пытаясь предугадать возможный сценарий.

– Нет, – шепчет она, – не наладится.

Девушка встает, подходит к двери, ведущей на балкон, и дергает ручку. Запах и звуки дождя наполняют комнату. Она подходит к перекрытию, переваливается через него и исчезает из виду.

2.

Большинство семей хотели завести себе полноценного щенка. Не слишком спокойного и не слишком шустрого. Красивого, воспитанного, с хорошей успеваемостью и приученного к лотку. Которым можно было похвастаться перед друзьями, словно яркой безделушкой, выгодно вырученной на распродаже ненужных вещей.

С каждым годом мы все меньше привлекали внимание потенциальных «хозяев». Семьи хотели получить полуфабрикат в виде еще не застывшего фарша. Едва прозревшего котенка, еще не успевшего познакомиться с миром. Булочку в зародыше поднимающегося теста. Нефть, еще не успевшую стать мылом, шампунем, жвачкой или бензином.

***

Я подкрадываюсь к краю балкона и вижу ее, лежащую на земле. Зеленая куртка на пожелтевшей траве. Согнутые в локтях руки, носки кроссовок, смотрящие друг на друга.

Черт! Дерьмо!

К телу подбегают люди, хватаясь за свои однокнопочные экраны. Кто-то прислоняет телефон к уху, кто-то пытается взять крупный план.

Пружинистое эхо женского крика приводит меня в чувство. Мной овладевает паника. Я будто вхожу в обжигающую оранжевую магму. Жар поднимается по ногам. От ступней к щиколоткам. Ползет по икрам к коленям. Голени, таз, живот, поясница, грудная клетка, плечи, шея, голова.

Хаос. Истерика.

Я горю. Внутреннее давление ищет выход. Меня разрывает. Голова вот-вот лопнет. Взорвется как шарик, наполненный красной краской.

Две коротких вибрации, пауза, две коротких вибрации. На столе вибрирует ее телефон. Глухой скрежет по накрытой клеенкой прессованной стружке. Я вхожу на кухню и провожу пальцем по горящему экрану.

– Хлои, Хлои! Он жив, ты слышишь? Хлои, ответь! – кричал женский голос.

– Хлои мертва, – холодно отвечаю я.