— Вот это да, Томми, вот это да… — только и вымолвил он, плетясь по больничному коридору и уставившись себе под ноги. Жизнь неожиданно поставила подножку и Ньют не заметил, как провалился.
***
Конечно, Ньют не приехал. Остаток субботы и все воскресенье он метался по квартире, раздумывая о своих эмоциях. Томас подозрительно не выходил из его головы, мелькая там все большей коллекцией подробностей. Цвет глаз, мягкая улыбка, голос, доброжелательность по отношению к блондину, — все это выливалось в нехилый клубок вещей, которые сам Ньют оценивал как до тошноты умилительные. Все это нравилось ему, и чем больше он об этом думал, тем больше оно ему нравилось, отвоевывая в сердце гигантский кусок. Ньюту вообще редко нравились люди, скорее, только их отдельные качества, но Томас непостижимым образом целиком забрался в голову и не желал ее покидать, даже в формате чрезвычайного желания Ньюта.
В молодежной среде появилось новое понятие влюбленности — краш. И, если вкладывать в это слово тот самый глубинный смысл, Ньют принимал его без остатка. Это новое, доселе не ощущаемое так сильно чувство, полностью раздавило его. Раздавило, смяло, растоптало, подмяло под себя, сокрушило, сломало, проломило. Наличие Томаса в его жизни за неделю сломило Ньюта.
Вечером в воскресенье снова позвонил босс и без предисловий попросил представить половину выполненной работы во вторник утром. Взвыв, и, наконец, вспомнив, что оставил все свои вещи в палате Томаса, Ньют глянул на часы и закурив прямо в квартире, ломанулся к больнице, на ходу пытаясь застегнуть куртку. Уже на лестничной клетке, гремя ключами, он услышал знакомый вой и чертыхнувшись, погнал наверх, успокаивая себя тем, что у него, по крайней мере, появится дополнительное оправдание снова увидеть Томаса.
Тереза отдала пса без лишних вопросов, но в ее голубых глазах промелькнуло что-то вроде сочувствия, на что Ньют предпочел лишь закатить глаза. Как будто он и сам не знал, что ведет себя, как идиот. Восемь вечера на часах, а он стоит перед палатой соседа и нетерпеливо стучит пяткой по полу, не находя в себе смелости даже на то, чтобы постучать. К счастью, Рич оказался более храбрым, и без раздумий влетел в палату хозяина, по-царски занимая половину его больничной койки. Услышав изумленный вздох, а потом и глубокий смех, Ньют заглянул в палату и следом втянул все свое тело, потому что Томас успел его заметить.
— Привет, — Том слабо пытался отпихнуть пса, что намеревался еще десяток раз лизнуть его в лицо, — и снова спасибо.
— Он опять целый день выл, — улыбнулся Ньют, хотя не собирался признаваться, что просидел все выходные дома в одиночестве, — а я вообще за вещами приехал. Извини, что так поздно, дел было много.
Щеки блондина предательски заалели, так как врать Томасу не хотелось. Парень смотрел на него с хитрым прищуром, почесывая бархатную шерсть Рича. Пес развалился на кровати, подставив под длинные пальцы Томаса бледное брюхо и свесив ярко-розовый язык между зубов.
— Для тебя никогда не поздно, — улыбнулся Томас и только договорив, застыл. Говорил же себе сначала думать, потом говорить.
— Ага… ну… да… — так же засмущался Ньют и закусив губу, отвернулся к рабочему планшету, что валялся на диване там же, где он оставил его вчера. — Мне нужно во вторник сдать половину проекта, а я даже тридцати процентов не доделал. Так что я… — Зачем он вообще рассказывает это Томасу, глупо же, — как ты, кстати? Как чувствуешь себя?
— Я… — начал второй и их перебили. Дверь открылась, задребезжала посудина на железном столике на колесах и следом за ним в проеме появилась медсестра. Она хмурым взглядом обвела парней и пса, но увидев широкую улыбку Томаса и сама вдруг улыбнулась. Ньют только успел подумать, что, кажется, улыбка соседа на всех действует одинаково — сердце наполняется каким-то странным, непознанным ощущением тепла, как будто к груди приложили горячую грелку в холодный осенний день. Ньют четко ощущал, как по коже бегут мурашки, стоило Томасу рассмеяться или послать ему еще один внимательный взгляд.
— Мне нужно снять с тебя это безобразие, уж извини, — загрохотала зычным голосом медсестра и указала на бинты Томаса на голове. — Можешь выйти, — предложила она Ньюту, — если не переносишь таких вещей.
Ньют бы и рад был сбежать, потому что и правда плохо справлялся с впечатлительностью от вида крови, но у соседа был какой-то слишком уж потерянный вид, так что блондин собрался, откашлялся и подошел ближе.
— Я останусь.
Парень мог бы поклясться, что прямо в этот момент вырос не только в собственных глазах и глазах женщины в белом халате, но и уловил во взгляде Томаса новое, прежде не виданное чувство — восхищения.
— Тогда поможешь мне. Побудешь его опорой на какое-то время.
Оба парня странно заухмылялись и попрятали глаза, кто куда. Ньют старался не слишком пялиться на то, что под съехавшей простыней обнаружился упругий, весь в синяках и кровоподтеках, но все еще прекрасный торс Томаса, а тот, в свою очередь, всячески пытался сосредоточиться только на действиях женщины, не беря в расчет тонкие теплые пальцы Ньюта на своих плечах, что подозрительно сбивали мысли с намеченного курса.
Женщина ловко управлялась с ножницами, отсекая один бинт за другим, что-то рассказывала парням о тяжелых врачебных буднях и искоса поглядывала на пунцовое лицо Ньюта.
— Ишь какой пугливый, — проворковала она, срезая бинт с затылка, — в первый раз в больнице что ли?
— Не приходилось как-то, — пробурчал Ньют, уже всем нутром искренне ненавидя этот вечер.
— С таким дружком-то как не приходилось? Уже в который раз здесь валяется, — не унималась она, — все гонки его, убьется же в конце концов.
— Не в который, а в третий, — так же недовольно пробормотал-простонал Томас, сжимая зубы и от этого лишь ближе прижимаясь к Ньюту, чувствуя, как хватка на его плечах стала жестче. — Я больше не буду. Ньют за мной присмотрит.
— Присмотришь? — медсестра недоверчиво заглянула Ньюту в лицо, точно так же расслышав в голосе Тома насмешку, — привяжешь его что ли к себе?
— Если надо будет — привяжу, — парировал блондин, понимая, что разговор принимает какой-то странный оборот, как будто парни говорят то, о чем не сказали бы, не будь здесь медсестры.
— Девчонка в прошлый раз тоже обещала, — заворчала снова женщина и стянула последний бинт, уложив его в стальную миску на подносе. У Томаса от неудобного положения жутко ныл шов на левом боку, кружилась голова и по телу бежала отвратительная слабость. Он вчера успел осмотреть все свои повреждения и самым неприятным оказались даже не сломанные пальцы на левой руке и потеря некоторой части внутренностей, сколько осознание, насколько сам Томас испуган подобным поворотом судьбы. Ньют, словно чувствуя настроение сидящего парня тоже притих, сжав челюсти. В голове сразу же всплыл образ заплаканной Терезы, что ждала Томаса дома. Снова захотелось сбежать. — Давай еще шов посмотрим, и я от тебя отстану, — медсестра потянула Тома лечь, и Ньют на автомате придержал его за плечи, помогая. Как только женщина откинула голубую простыню, Ньют отвернулся и принялся собирать вещи, с особой тщательностью укладывая инструменты в переносной чертежный планшет. Рич тихо скулил рядом, как будто чувствуя настроение парня.
— Отдыхай, — услышал он голос медсестры и следом тяжелый, глубокий вздох Томаса, означавший, что процедура потребовала от него больше сил, чем у него было. Медсестра шумно удалилась из палаты, забрав с собой резкий запах спирта, инструменты и решительность парней.
— Ньют? — голос Тома, слегка охрипший от частого дыхания, звучал непривычно интимно, — спасибо еще раз.
— Не за что, — не поворачиваясь к парню, блондин пытался добавить в голос как можно больше радушности, но у самого внутренности переворачивались, как будто устроили себе карусель, — мне работать надо, извини, я поеду.
— Конечно, прости, что задержал и отвлек, — Том елозил по кровати, не находя удобного положения. Ньют опять залюбовался, не выдержав и обернувшись. Темные, почти черные взъерошенные волосы обрамляли бледное лицо гонщика, оттеняя карамельные радужки и ужасно прекрасно гармонируя с рассыпанными по лицу родинками и веснушками. Синяк под правым глазом медленно менял окрас в желтизну, опухоль спадала, а белок, покрытый сеткой красных лопнувших сосудов, понемногу очищался. Слегка вспархивали черные ресницы, такие пушистые и густые, что казалось, будто парню подвели глаза черным карандашом. Вид у Томаса действительно был ошеломляющий, даже с копной грязных волос, отросшей щетиной и мешками под глазами.
