Томми, я знаю, ты выберешься из этого дерьма. Ты ведь всегда был для нас героем, даже если не хотел им быть. Мы пошли за тобой не просто так. Как только ты показался в поднявшемся ящике, как только я увидел твои напуганные глаза, понял, что буду защищать тебя до последней минуты. И я пытался. Ты знаешь, я пытался оградить тебя от всего. Но мир гораздо жестче, чем мы думали. И я, кажется, теперь сломан. Я просто не вывез его тяжести. Но я многому успел научиться у тебя.

Ты знаешь, я искренне верю, что где-то существует место, где ты обретешь покой. Наши друзья отдали свои жизни, чтобы мы нашли это место и сейчас, пока я все еще могу соображать, я попытаюсь доставить тебя к нему как можно ближе. Я попытаюсь быть человеком, на которого ты можешь рассчитывать. Как всегда. Просто безумный хромой Ньют. Твой друг.

И пока мои мысли не скакнули в яростную пучину и вроде даже я могу сказать, что пальцы почти не дрожат, я должен закончить то, что начал. И ты, пожалуйста, закончи свое дело. Вытащи этих шенков. И самое главное, позаботься о себе. Ты единственный, кто действительно заслуживает настоящего, прекрасного будущего.

Я никогда не скажу тебе этого в глаза. И я надеюсь, это не станет для тебя трагедией. Я все еще помню каждый твой вздох, Томас. Каждый твой взгляд. Каждую улыбку. Каждый день, что мы провели рядом, просто наслаждаясь дружбой. Я не смею претендовать на что-то большее и я бы никогда не решился признаться тебе, но… сейчас все привычное летит в ад, и я чувствую, как лечу туда вместе с этим мусором. В моей голове раскаляется штырь, который сдерживал привычного тебе Ньюта, и я понимаю, что рано или поздно, металл сломается, так что… Томми, ты весь мир для меня. Мой прекрасный, охренительно далекий, знакомый лишь по отголоскам, но чудовищно, невыносимо любимый мир, в котором мне никогда не жить. Прости, что сейчас я позволяю себе так много слабости. Я обещаю, это в последний раз.

Я… неважно, что это означает. Томми, я надеюсь, что ты догнал все свои мечты и не жалеешь о том, что произошло с нами.

Береги себя. Спасибо, что был рядом, когда нужен был именно ты.

Прощай, парень.

Твой Ньют.»

…Он сидел на подоконнике искусственного окна, которое должно было разгонять возможную депрессию у работников лаборатории. Это было простое матовое стекло, под которым располагался источник света. Просто и гениально. Ньют прислонился лбом к углу, закрыв предательски дрожащие веки. Строчки письма горели перед глазами, расплываясь от набегающих слез. Ему было жаль того потерянного парня, сходящего с ума от Вспышки и разрывающих его изнутри чувств. Неужели он был таким? Неужели мог кому-то посвятить всего себя? Неужели Томас был для него тем, к чему он так отчаянно тянулся? Неужели он так сильно был дорог ему, что Ньют самолично признавался ему в собственной слабости?

Этого просто не может быть, но это абсолютно точно его почерк. К тому же, от письма глубоко внутри разлилась чернота, заставляющая стыдливо спрятать лицо в холодных ладонях. Единственным человеком в прошлом, которому нынешний Ньют мог доверять — это сам Ньют. И если это написал он, значит, Томас действительно был самым дорогим для него человеком во всей вселенной. Черт, угораздило же его так влипнуть.

Это письмо должно было заставить Томаса идти дальше, но на деле, топило Ньюта своей обреченностью. Разве мог он сейчас дать Томасу то, что испытывал прежний Ньют? И так ли он на самом деле отличался от парня, что писал эти строчки дрожащими пальцами при свете костра? Могло ли это письмо быть пропитано абсолютной ложью только лишь для того, чтобы наполнить душу давнего друга теплом? Мог ли Ньют надеяться, что все сказанное лишь фантазия больного парня, сражающегося со зверем в своей голове? Но он знал… как только начал читать, понял, с безнадежностью падающих дождевых капель, понял, что каждое слово написано от чистой души. Ньют искренне изливал свои мысли. Он хотел этого всей своей искалеченной душой и нынешний Ньют не мог винить его за эту слабость.

Ньют судорожно втянул воздух, и, задержав в своих легких жгущий кислород, медленно выдохнул. Внутри формировался столб торнадо, который хотел разметать все, из чего состоял прежний Ньют. Он хотел втащить в свои сети и нынешнего Ньюта. Смерч хотел разметать их обоих на атомы, чтобы создать нового человека — цельного Ньюта, каким он и был и должен был быть с самого начала.

Блондин растрепал волосы, грустно усмехнувшись своему отражению в стекле.

— Вот и все, парень, мы с тобой ждали трагедию, и она догнала нас, смыв в унитаз.

Каково это узнать, что ты давно любишь человека, которого только узнал и которого, кажется, без причины ненавидишь? И так ли уж ненавидишь или просто боишься? Это ломает. Рушит все твои мнимые заборы. Уничтожает всю выдуманную браваду. Заставляет прислушаться к настоящему себе, застрявшему так глубоко. И ты уже не можешь выкинуть из головы то, что услышал, как бы ни пытался сохранить свой маленький, относительно спокойный мирок. Ты сам себе шепчешь из глубины то, что всегда знал. И это снова возвращает в твою душу боль, от которой ты так надеялся избавиться.

Я его люблю.

***

— Том, можно войти?

Ньют в первый раз постучал в его дверь. С тех пор, как Томаса перевели в общий жилой отсек, он лишь ходил мимо, отчего-то замирая каждый раз, когда замечал силуэт брюнета за матовой стеной. Но сегодня остановился, когда услышал, что выбывших привели с наказания. Они всегда наказывали одним и тем же: попеременными разрядами тока, что раскаляли нервы и до безумия выжигали мозги, если ты сопротивлялся. Все сопротивлялись в первый раз. А потом просто укрепляли в себе мысль, что нужно добраться до конца игры, оглядываясь на этот чертов огонек на своей руке. Главное, чтобы не погас. Иначе снова вернут боль.

Сегодня Томас на собственной шкуре испытал последствия выбывания. Он лежал на кровати на животе, раскидав руки в стороны, словно устал бороться с ветром, что несет его в другую сторону. Его спина тяжело поднималась, как если бы он спал, но распахнутые глаза вновь и вновь пробегались по узору на подушке. Центрические круги идеальной формы, в центре которых расплывалась уродливая клякса. Он и сам чувствовал себя такой вот кляксой: во всем теле расползлась жуткая боль, напитывая каждый дюйм истощенного организма криками о пощаде. Горло драло от долгого стона, который он пытался глушить, пока Дженсен пускал ток через его внутренности. Он бы ни за что не позволил себе заплакать, только не теперь, когда исчезла сама причина его слез. Если он все еще чувствовал, значит, продолжал жить. А если жил — значит боролся. К тому же, у него теперь появился должок перед злобным крысиноподобным и он собирался вернуть его при первом удобном случае.

Ньют тихо прошел в его комнату, так и не дождавшись ответа. С замиранием вгляделся в лицо брюнета, отыскивая в нем признаки разрушения, но увидел только тупое равнодушие.

— Как ты? — Ему нужно было спросить хоть что-то, чтобы отвлечься от овладевших его сомнений. Он вспомнил свой первый раз после наказания и по лицу скользнула гримаса боли за брюнета. Это было чертовски неправильно, но разве Ньют не сам решил попытаться что-нибудь наладить. Сегодня он чувствовал вину за свой срыв, но понимал, что сорвался только из страха за Томаса. И это стало для него еще одним откровением.

— Зачем пришел? — пробурчал Томас глухо, уткнувшись губами в шершавую ткань подушки.

— Зачем ты сегодня спас его? — Ньют снова применил этот свой излюбленный шаблон: отвечая вопросом на вопрос можно было избежать нежелательных ответов.

— По крайней мере, я сделал что-то хорошее, разве нет? — Том со стоном перевернулся на спину, чувствуя жжение внутри себя. Ему было хреново, но показывать это Ньюту не хотелось. В любом случае, он почти гордился собой, ведь неосознанно смог уберечь ребенка от наказания.

— Это ведь не он?

— Нет, — Том подвинулся, когда Ньют осторожно присел рядом с ним. — Это просто еще один потерянный мальчик, которого назвали Чак. Еще одна игрушка для ПОРОКа.