В комнату прошла женщина лет пятидесяти, с идеальной укладкой из закрученных светлых волос. Она чуть улыбнулась алыми губами, прищурила глаза, спрятанные за тонкими стеклами изящных очков и присела на край стильного стула. Ее внимание было приковано к нему, он даже спиной чувствовал ее напряженный взгляд, скользящий по его голым плечам. Ему не хотелось поворачиваться. Он не хотел знать, что ничего не закончилось. Не хотел снова лишать себя надежды, хоть и давно завязал с этим проклятым делом. И он не хотел видеть ее. Единственным желанием было вцепиться ей в лицо и, схватив за челюсть, разорвать руками ее сухо улыбающиеся красные губы. Он помнил ее улыбку: притворную, жесткую, с напускным сочувствием. Он верил этой пластиковой улыбке когда-то, считая ее истинной и реальной. До тех пор, пока она с такой же улыбкой не отправила его друзей в Глэйд, прекрасно зная, какой ад их ждет там. Он ведь считал и ее своим другом. Пытался соответствовать ее ожиданиям, радуясь, как идиот, если в ее глазах мелькала гордость за него. Только намного позже он понял причину ее гордости: не он сам, не его способности, не его ум. Только гордость за то, что он принадлежит ей, как редкая и дорогая игрушка.
— Ты все еще удивляешь меня, Томас.
В ее голосе слышался знакомый металл, приукрашенный и задрапированный лживой заботой. Она искренне развлекалась, наблюдая за его мучениями.
— Я рад, что в вашей жизни еще есть место удивлению, — жестко ответил он, полоща рот холодной водой из-под крана. Он бы мог кинуться на нее прямо сейчас, но какой смысл, если за стеклом отчетливо угадывались фигуры с автоматами.
— Ты не оставил нам выбора.
— Конечно, — он рассмеялся, сухо закашлявшись. — Вы всегда делали выбор за меня. — В отражении ненастоящего зеркала на него смотрел человек, чьи мысли он пытался забыть.
— Ты сам пошел по этому пути, Томас. — Женщина встала, складывая накрашенные губы в тонкую жесткую нить. — Если бы ты слушал меня, смог бы избежать многих потерь. И смог бы спасти Ньюта.
— Даже не смейте говорить про него! Вы, жалкая… — он захлебнулся в своей ярости. Только не она. Только не о нем. Какие угодно пытки, только не его имя из ее паскудного рта. Последние воспоминания набросились на него, как стая голодных волков, за секунду разрывая его тело на сотню шипящих кусков чистой боли. Когда это было? Час назад? День? Два? Может, он провалялся здесь целый год, прячась от реальности за толстой ширмой комы?
— Ты никогда не умел гасить свои эмоции, — она стряхнула несуществующие пылинки со своей белоснежной юбки. — Прости, но придется тебе напомнить, что нужно быть хорошим мальчиком.
— Да пошла ты в сраку! — конечно, он рванулся к ней, и конечно, его тут же скрутили двое охранников, а третий сделал едва заметный укол в плечо. Сознание вновь поплыло масляными кусками, разрываясь под натиском его сопротивления. Как же так? Он только решился, наконец, все это закончить, и они снова опередили его на какую-то чертову долю секунды. Она всегда была под защитой своих верных церберов и даже сам Томас когда-то защищал ее, отстаивая ее интересы. Когда-то он так рьяно защищал ее и, в итоге, она стоит перед ним, нагло ухмыляясь его нелепым попыткам вмешаться в их планы. Он не смог. Опять не смог. Как же так, Ньют?..
Он дернулся, направляя всю силу воли в затухающий разум, но тело сдалось, и он повалился на кровать безвольным набором костей.
***
— Сегодня снова идет дождь, — ее голос не выражал никаких эмоций, простые бесчувственные звуковые волны.
Томас разглядывал потолок и отражающиеся на его белизне световые блики от гудящих ламп. Он старался абстрагироваться от ее слов, от ломоты в затекших мышцах, от сведенных, плотно сжатых челюстей, от тесноты грубых кожаных ремней, туго стягивающих его тело и приковывающих к койке. Они боялись его непредсказуемости, а он боялся самой простой вещи — памяти. Он лениво пытался выкарабкаться из плавно текущих внутри головы мыслей, скользя по ним затуманенным сознанием. Он чувствовал, что находится на самом краю, плавно съезжая к острым граням своей адекватности. Он не боялся, что упадет вниз, только жалел, что скользит слишком медленно. Но они снова не отпускали его.
Врачи каждый день что-то кололи ему, а она каждый день просиживала возле его койки, пока он продолжал изучать потолок. Иногда она говорила о прошлом, вспоминая, как начиналась история организации, какие цели преследовались самой могущественной компанией в мире, какие планы они строили, но по большей части она просто признавала свои заслуги еще раз.
Иногда она размышляла о будущем, живо рисуя картины нового мира перед сонным взглядом Томаса. Словно безумный писатель, свято верящий в свою фантастическую белиберду в голове, она придумывала новые миры. Как будто хоть один из этих миров был небезразличен Томасу.
Реже она вспоминала о детях, которые принесли себя в жертву ради ее грандиозных замыслов. Она безучастно проговаривала их вымышленные имена, вспоминала достижения, даже демонстрировала вспышки фальшивого сочувствия, пока он пытался прогнать жуткое ощущение пустоты внутри. Он все повторял и повторял про себя: Уинстон, Алби, Чак. Ньют. Ньют. Ньют. Почему именно он? Это ведь всегда был он. С этого имени все началось для него и этим именем все и закончилось. Он только позволял себе крохотную искру надежды, что Ньюту больше не больно. Он готов был терпеть за них обоих. Скорее бы укол, и тогда можно будет вновь залить эту пустоту обычным глубоким сном. Он бы все отдал, лишь бы она заткнулась.
Но когда она умолкала, тишина в комнате становилась такой осязаемой, что проникала в горло молчащего Томаса и начинала душить его своей вязкостью. Он дышал, безостановочно сглатывал, облизывал губы, но она неумолимо затекала в каждый его атом, обосновываясь там, словно у себя дома. Он задыхался, беззвучно кричал, срываясь и дрожа в молчаливых рыданиях. У него не было сил на новую порцию разрывающей боли, хотя он и пытался держаться.
И тогда она заговаривала снова. И для него раскручивался новый круг ада.
— Я ненавижу вас, — прошептал он в ее спину, когда она в очередной раз поднялась в конце своей ежедневной пытки. Он ненавидел каждую букву в ее имени. Ава Пейдж. Ненавидел каждую клетку в ее теле. Невысокая блондинка с острым носом и злыми глазами. Он ненавидел каждую ее мысль. Жажда власти и всесилия.
Застыв и, абсолютно точно услышал его послание, она послала ему натянутую улыбку, отраженную сквозь матовое стекло стен палаты.
— Я всегда ожидала от тебя других решений, Томас. Не подводи меня.
***
Он постоянно спал. Во сне он видел один и тот же зацикленный сон: собственной рукой он убивал своих друзей. Бах, и от выпущенной пули Алби замертво падает на черную землю. Бум, и из жуткой раны на груди Минхо течет багровая кровь, заливая его белоснежную футболку. Этот сон, со скоростью зажевавшей видеопленки, проигрывался в его сознании, изводя и без того измученный разум.
Если он не спал, то пялился в сумрак пустого пространства над ним, пытаясь прогнать вязкие мысли. Он не утопал в глубоком сне, но и не бодрствовал на самом деле.
Изредка его отвязывали, хотя он и не делал попыток сорваться. Куда уж там, с головой, набитой булькающей кашей и мышцами, которые растекались, словно желе в солнечный день. Он чувствовал себя выпотрошенной куклой, которой вырвали органы и напихали вместо нее горелой соломы, которая колола его изнутри своими острыми концами. Беспрестанная боль стала его жуткой спутницей, сменив на своем посту всех, кто был ему дорог.
Он даже не замечал, когда ремни исчезали, и тогда он на негнущихся ногах плелся в туалет или подолгу таращился в кусок пластикового зеркала над раковиной, задавая себе одни и те же вопросы. Кто я? Где я? Может быть я давно мертв, и это просто промежуточная станция, место, где застряли души тех, кто предал сам себя. Или я все же продолжаю жить и зря тратить чей-то кислород?
Ему казалось, что он застрял где-то в срединном мире, не живой и не мертвый, пытаясь отыскать тот взгляд, который смог бы вывести его отсюда. Он был готов, к какой угодно жизни, к любым испытаниям, лишь бы мягкий луч этого взгляда освещал его путь. Но тех глаз больше не было. Смерть плотно залила его веки своим отравленным клеем, навсегда отрезав мир от тепла его медовых радужек.
