Щурюсь от слепящего глаза солнца. Вижу Тамару, которая мчится ко мне со всех ног, спотыкаясь.
Смеюсь:
– Ты чего, фюрера увидала? Прикатил к тебе на блестящей машине?
И она оказывается около меня. Сгибается, хватается за сердце, пытается отдышаться. Я даже вижу, как часто-часто пульсирует ее горло, а с волос струями бежит пот.
– Верка! – сипло орет и закашливается. – Вера! Ой, Вера… Там… Там…
– Иди ты, Том! Мне стол докрасить надо да к скамейкам приступить, а то от Вернера влетит.
– Вера! Там… такое! Там… Ой, Вер, ты просто не поверишь! Ой, Вер…
– Да чего случилось-то? Отдышись сначала, а после рассказывай.
Тамара заглатывает воздух, стряхивает со лба мокрющие волосы. Шарахается ко мне и свистящим шепотом выдает:
– Верка, иди со мной! Ты рухнешь, как увидишь! Вера! Только скорее… и тихо!
– Да некогда мне! Вон, Вернер вечно на меня зыркает да плеткой трясет, попробуй отлучись… Ты словами скажи. Ну, чего случилось-то?
Тамара вдруг прижимает руки к горлу и пучит глаза.
Оборачиваюсь, но ничего не вижу.
Злюсь:
– Том! Ты специально, да? Я же тебе гов…
– Иди со мной! Сейчас же!
Поджимаю губы. В который раз кидаю кисть в банку, оглядываясь на Вернера. Так, тот бутылкой какой-то увлекся… Ну, если быстренько…
Поспеваю за Тамарой. Она впихивает меня в гараж, больно поцарапав запястье.
Кричу:
– Что ты творишь вообще? Дура, что ли?! Что я здесь забыла?!
Здесь еще больше пахнет пылью. А еще свежим деревом и кислым металлом. Только темень такая, что разбить лоб проще простого.
– Тихо, – шипит Тамара. – Меня здесь машину мыть заставили.
– И ты хочешь, чтобы я тебе помогла? Том, я же тебе говорю: мне некогд…
– Молчи!
Я ее не вижу. Слышу только, как ударяются друг о друга под ее ногами доски. Что-то звякает – видимо, она опрокинула какую-нибудь железяку.
И вдруг раздается скрип – и открывается дверь, а солнечный свет падает на черный силуэт Тамары.
Другая дверь. Дверь, ведущая из гаража не в штаб, а на улицу. Та самая, в которую заезжают машины.
Та самая труба, ведущая из аквариума в океан.
– Они обычно ее снаружи запирают, – взволнованно шепчет Тамара. – А сейчас не заперли почему-то…
А я молчу.
Мы молчим.
Смотрим на мир, не ограниченный колючей проволокой. Смотрим на огромное-огромное поле, минуя которое, можно сбежать наконец домой. Смотрим, как высокая трава прогибается под горячим ветром.
Смотрим.
Но ничего не говорим. Тяжело дышим.
И смотрим.
– Ну?.. – шепчет Тамара, а моя рука оказывается в ее горячей и потной ладони.
Молчу.
– Вер? Ты со мной?
Сглатываю и отшатываюсь от дверей.
– А вдруг…
Сбиваюсь и хватаюсь за свою пульсирующую шею.
– Что «вдруг»?!
– Ну… Вдруг… Вдруг нас поймают… и тогда уже все…
– Ты думаешь, у нас еще такой шанс будет?!
Вжимаюсь в стену.
А что, если труба ведет не в океан, а прямиком в кастрюлю рыбаку?..
Хоть так сверкает и манит свободой…
Жмурюсь и вжимаю кулаки в глаза.
– Вера! Быстрей! Ну же! Сейчас кто-нибудь увидит!
– Но… Вдруг мы по дороге повстречаем немцев, и они нас схватят…
– Вера! Живей!
– Я… Я не смогу, наверное… Я… Я боюсь…
Тамара подлетает ко мне и хватает за запястье, но рука выскальзывает из ее мокрой ладони.
В полном отчаянии кричу:
– Но это же рискованно, Тома! Они убьют нас! Комендант нас убьет!
– Жить здесь лучше, да? Так. Ты, однако, выбирай. Либо идешь со мной прямо сейчас, либо я пойду одна.
Я с шумом вздыхаю.
Сжимаю губы и уверенно выхожу из гаража. Тамара улыбается и догоняет меня, а потом и вовсе перегоняет. Кричит из-за плеча, мол, быстрее, а то заметят…
А то заметят…
А мир вокруг кружится. Сухая трава немного колет босые пятки. Они не смогут нас догнать… Даже если увидят – догнать не смогут.
Если только не достанут пистолет…
Резко останавливаюсь.
Тамара уже перегнала меня метров на десять. С каждой секундой ее фигура уменьшается, сливается с желтым горизонтом…
– Я не смогу, Том, – одними губами шепчу я и сжимаю подол юбки. – Я не хочу умирать… Том, постой!
Но она меня, конечно, не слышит.
Она уже далеко.
А я пячусь назад. Снова оказываюсь в гараже. Закрываю двери и выползаю. В штаб.
Опираюсь затылком в стену. Даже в голове раздается сумасшедший пульс. Даже в глазах темнеет из-за него. И щиплет. Из-за пота и, наверное, слез…
Я ведь все еще вижу ее убегающую фигуру…
Но что-то упрямо тянуло меня назад. Словно какая-то невидимая стена воздвиглась вдруг передо мной и не давала сделать и шага.
Но это так глупо и трусливо! Так, насколько глупо и трусливо вообще может поступить человек в такой ситуации!
Сползаю по стене на землю. Вонзаю отросшие ногти под кожу коленей и взвываю. Вою, вою от собственной трусости и разочарования. Я могла бы бежать сейчас по полю с Тамарой, но…
– Эй, ты! Ты почему сидейт, когда тебя ждайт фажный дело?
Вдавливаю лицо в руки. Трясусь от гнева, в мясо раскусываю губы и впиваюсь пальцами на ногах в землю.
– Русиш! Ты быйт глухой?!
Медленно поднимаю на Вернера глаза. Сглатываю слезы.
Он хмурится.
Подходит к гаражу и толкает дверь.
Вскакиваю, хватаю его за край кителя и визжу:
– Стойте! Не надо, Вернер, остановитесь! Верн…
Он резко разворачивается. Стегает меня по руке концом плети.
Ладонь мгновенно немеет. Кожа покрывается водянистыми волдырями. Я падаю на колени и в отчаянии дергаю себя за волосы. Хоть бы Тамара успела сбежать… Хоть бы ее не поймали… Ведь если ее поймают – ее поймают из-за меня, а я себе этого никогда не прощу… Она должна быть уже далеко, ведь прошло…
А на земле лежит оса.
Свернутая в кольцо. С первого взгляда мертвая. И со второго – мертвая. С третьего пошевелит ниточками-лапками, с четвертого – дернет жалом…
Она лежит прямо около двери в гараж. Тонет в мусоре. Наверное, пыталась когда-то вскарабкаться на прилипший к земле леденец, а сейчас сдалась. Не потому, что у нее нет сил, и не потому, что она больна или ранена.
А потому что она нашла смысл своего существования.
Она нашла леденец. И сейчас, вдоволь насытившись, она просто умирала. И большего ей и не нужно…
– А ты знайт, что бывайт за побег?!
Как красиво горячий ветер вздымает обрывки опавших листьев. Они кружатся, словно приглашают меня к себе в танец, зовут, манят… Они тоже хотят сбежать отсюда – и тоже не могут. Слишком слабы. Наверное, в этом и выход. Наверное, нам всем помогает умение видеть красоту в природе. Я должна была улететь с ними. Но у меня слиплись крылья от сахарной конфеты.
Обжигающий ветер забирается под юбку. Босые ноги тонут в холодной земле, а мы стоим перед Вернером, который одной рукой держит за волосы Тамару, а другой размахивает перед нами хлыстом.
Вернер никогда никого не убивает. Никогда и никого. Нет, он не убьет, а лишь изувечит кнутом, который кажется уже продолжением его руки. Он просто боится, но не лишить человека жизни, а сделать это вопреки комендантскому слову.
Я твердо знаю, что Тамара выживет.
Правда, на остальное смотреть не хочу.
Оса не виновата, что не вернулась в гнездо. У осы просто слиплись в сахаре крылья, и она не смогла взлететь. Она умерла, но кому какое до этого дело?
Я не слушаю Вернера.
Я лишь смотрю, как красиво он вписывается в пейзаж.
Как обволакивают его ослепительные зеркала листьев. Желтые бабочки… они ведь его любят. Кружатся вокруг него и хотят одарить коротким поцелуем, а после – поднять и завлечь за собой в танец… Каждый мечтает с ним вальсировать, в эстетичном соперничестве они жаждут завладеть его вниманием, в плавном вальсе играются, смывая пыль с очерствевшего сердца штаба. Их преимущество – золотое чрево, и они рассыпают солнечное сияние на тысячи крохотных капелек света…
Вот только для Вернера это просто сентябрьские листья.
