Я на подкашивающихся ногах пячусь назад.
Сердце бьется в глотке. Я впиваюсь ногтями в шею и сипло выдавливаю:
– Я… Не… Я не пойду.
– Нет, пойдешь! – кричит Марлин тычет в здание. – Хочешь, чтобы нам всем влетело?
– Я не пойду.
– И как можно было так его довести… Довела? Молодец. А теперь шагай.
– Я не пойду.
Марлин упирает руки в бока.
А я уже ничего не соображаю. В голове пустота. И одна-единственная фраза, которую я, как пластинка, повторяю.
– Нас не кормили! – вдруг нахожу я новую. – Я сначала поем, а…
– Сначала сходишь к коменданту, а потом поешь. Он сейчас же сказал тебя привести.
Я закрываю глаза.
Одиннадцать дней.
Ну, наступят они. А дальше? А дальше отчет по новой, я знаю. Всю жизнь работать на немцев? Всю жизнь быть чьим-то зверьком? Хороша жизнь!
Да и жить я хочу только ради мамки с Никиткой. Я ведь так и не попросила у них прощения.
И, наверное, уже не попрошу.
До побелевших костяшек сжимаю кулаки и иду в квартиру коменданта.
На какое-то мгновение теряю и страх, и голод. Странное состояние, будто сейчас я нахожусь внутри одного из снов, а все, что происходит вокруг – ненастоящее. Нет, правда, боль в мышцах настоящая… Очень настоящая.
Толкаю дверь квартиры коменданта.
Он стоит у окна. Смотрит в него и курит. Так… Спокойно курит… да и выглядит тихим…
– Доброе утро, товарищ ком…
Он так резко гасит папиросу, что я шарахаюсь.
В мгновение разворачивается ко мне. Кидается в мою сторону. Больно хватает за запястье и швыряет в сторону стола.
Деревянный край так вонзается мне в живот, что я скрючиваюсь и закашливаюсь, закашливаюсь чуть ли не до рвоты. А комендант грубо разворачивает меня к себе. Отвешивает пощечину.
Щека тут же вспыхивает жгучей болью… будто не рукой меня ударили, а крапивой… так жжет… а глаза слезятся…
– За что? – шепчу, а сама дрожу и задыхаюсь от страха.
– За что?! – вопит комендант. Сжимает мои волосы на макушке. С размаху впечатывает лицом в стол.
И боль как-то резко исчезает… Вообще все исчезает… И нос, и губы, и щеки…
– За что?! Ты не знайт, да?! Ты не понимайт?! Не знайт, за что?! Сука! Сука, русский сука!
Я обессиленно сползаю по ножке стола. Тихо взвываю от пульса в висках. Шмыгаю носом. Дрожащей рукой тру по онемевшему лицу и вижу на ладони… даже не кровь, а какую-то черную, густую массу, словно темно-бордовую слизь… Начинает щипать. Немного…
– Где мои часы?! – орет комендант. – Где?! Где они?!
Я сглатываю нечто кисло-соленое. Нешевелящимися губами пытаюсь произнести:
– А… разве… я виновата, что вы… потеряли свои часы?
– Не лгать! Сука! Не лгать мне! Не лгать коменданту!
Цепляюсь за стол и медленно поднимаюсь. Разворачиваюсь к нацисту.
– Я не лгу. Я не трогала ваши часы. Вы ошиблись.
– Где?! Где часы?!
– Я их не брала. Наверное, потерялись.
– Ищи! – вопит комендант. Опять рвет меня за волосы. Швыряет на пол.
На пол падать не так больно… На пол падать совсем не больно…
И совсем не страшно… Так… просто терпишь побои и ждешь, когда все это закончится. Но страха нет. Наверное, я просто устала бояться.
– Искать! Искать часы! Искать! Мои! Часы!
Он подымает меня за шиворот. Кидает уже в другой угол. Но сейчас я не падаю – в последний момент ухватываюсь за стену.
– Ищи! Ищи во весь комнат! Ищи везде! Искать! Я сказал: искать!
Забиваюсь в угол. Пытаюсь зацепиться хоть за что-то. Не получается.
Комендант отрывает меня от стены. Разворачивает к себе, до боли впивается пальцами в мои щеки. Кричит:
– Позорная русская шлюха! Ты держала меня за идиота, когда надеялась стащить часы прямо с моего стола? Я сдеру с тебя кожу, сука, пока ты, вонючая проститутка, не вернешь мне ворованное!
Разве есть смысл доказывать ему, что я не крала часы?
Он замахивается, и я в последнюю секунду успеваю прижать к лицу ладони.
Но вдруг дверь хлопает.
– Оберштурмбаннфюрер…
Комендант оборачивается.
На пороге стоит незнакомый немец.
– Чего тебе? – выплевывает комендант.
Вошедший мнется.
– Оберштурмбаннфюрер, я обыскал барак, как ты и просил. Вот это, – он кладет на стол те самые часы, – было найдено под одной из подушек.
Все это звучит настолько легко и просто, что я лишь потом соображаю: немец только что огласил мне смертный приговор.
Бояться уже не надо. Нет смысла бояться. Зачем? Разве мне это как-то поможет? Главное, бить не будет больше. Застрелит – и все…
– Благодарю, Юстус. Ты… не мог бы оставить нас одних? Сам понимаешь: нет тебе смысла видеть то, что сейчас будет.
– Конечно, оберштурмбаннфюрер, я все понимаю.
И дверь закрывается.
Вот сейчас тело холодеет, ноги подкашиваются, от ужаса тошнит, раскалывается голова…
Вот сейчас мне становится действительно страшно.
– Товарищ комендант! – визжу я, хоть и понимаю, что из-за кашля мою речь сложно понять. – Я не крала их! Честное слово! Я заляпала их в краске и отнесла в барак, чтобы почистить! Я хотела подбросить их вам! Пожалуйста, не бейте!
Комендант смотрит на меня в упор. Тяжело дышит. Медленно стаскивает с ладоней перчатки, складывает и засовывает в карман.
– Ну товарищ комендант! Сами подумайте: зачем мне их красть?! Что я с ними буду делать?! Мне ведь даже продать их некуда!
Он берет часы и рассматривает их с разных сторон. Щурится.
– Пожалуйста, поверьте мне! Товарищ комендант! Или убейте сразу, только не надо бить!
– Пошла вон, – вдруг устало выдает комендант и кладет часы на стол.
Я замираю.
– Что?..
– Убирайся отсюда! – рявкает он и падает на стул. Вымученно запрокидывает назад голову.
Срываюсь с места, выбегаю в дверь, кубарем скатываюсь по лестнице и вылетаю из здания.
Сшибаю всех по пути, спотыкаюсь, несусь… И случайно врезаюсь прямо в того самого немца, что принес коменданту часы.
Он мигом хватает меня, заворачивает мне руки и толкает в сторону здания.
– Ага, сбежать от коменданта решила! – противно смеется он. – Поняла же, чертовка, что он уже не мальчик за тобой бегать… Ну ничего, сейчас мы тебя быстренько вернем!
– Пустите! – ору я и извиваюсь изо всех сил.
Замечаю рядом с Юстусом еще одного нациста, лет сорока пяти, который с некой снисходительностью смотрит на меня и выдает:
– А что это за создание?
– От коменданта сбежала, сучка, – спокойно поясняет Юстус и тащит меня за собой.
Но я же не сбегала! Не сбегала я! Он сам меня отпустил!
– От коменданта? – вздергивает брови сорокалетний. – И как наглости хватило?
Я дергаюсь изо всех сил. Верчусь, пытаюсь лягнуть Юстуса.
– Он сам меня отпустил! – визжу. – Сам! Вот сейчас вам от него влетит, ясно?! Вот сейчас вы получите, что поперек его слова идете!
Юстус втаскивает меня по лестнице. Снова зашвыривает в проклятую квартиру. Вместе с сорокалетним преграждает мне путь, а я бьюсь, как муха в банке.
Комендант все еще сидит, мучительно подперев двумя пальцами голову, а в другой руке держа тлеющую папиросу.
– Товарищ комендант! – кричу изо всех сил. – Ну скажите же им, что вы сами меня выгнали! Они мне не верят, думают, я сбежала!
Он лениво поворачивается ко мне и застывает. Чуть прищуривается. Поднимается, гасит папиросу и неожиданно тихим голосом произносит:
– Доброе утро, бригадефюрер.
Сорокалетний смеется.
– Доброе, доброе… Как успехи с чертежом?
– Пока не готов. Не ожидал, что ты зайдешь сегодня.
– Нет, что ты, я же не с проверкой. Просто узнать. Вдруг ты вообще им не занимаешься?
– Чертеж почти завершен, – сухо произносит комендант, сомкнув руки за спиной и безотрывно глядя в глаза бригадефюреру.
– Молодец, хвалю и верю! Да, зачем, собственно, зашел… Нужно переговорить с тобой насчет тех документов из архива. Ну, сам понимаешь, нужен твой профессиональный взгляд. А! Что ж ты девочку так замучил, что она от тебя как полоумная неслась?
