Меня уже тошнит от него. Как подумаю, так в желудке становится пусто, а в голове кавардак.

И, Дэн, ты извини, брат, за то, что узнаешь. Но мне надо кому-то сказать. Надо. Скажу – и полегчает.

Ну, давай, Геннадий, жги глаголом и просто жги.

Целая строка восклицательных знаков. Все чётко обведены, точки прорвали бумагу насквозь.

Однажды он наклонился, шнурок завязывал. У него поясница оголилась, белая кожа, холодно, наверное, ему было.

Ну ничего особенного, он же не девчонка, не на что там смотреть!

А у меня встал.

Вот такие дела, Данька.

Брат у тебя…

Лист вырван, смят, изорван в мельчайшие клочки и спущен в унитаз.

Привет, Дэн.

Честно, не думал больше тебе (зачёркнуто) в тебя (зачёркнуто) тут писать. Кстати, как правильно-то? В тебя – это, мол, в тетрадь. Но мне проще писать тебе – потому что невозможно писать в, то есть внутрь, братухи Дэна.

Перечитал – поржал. Какой бред я несу.

Ладно. Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо, на раз, два, мама, вызывайте санитаров, пациент готов, совсем готов.

Нарисована машина скорой помощи с включенной мигалкой. Рисунок перечёркнут. Всё написанное перечёркнуто крест-накрест.

Попытка номер два.

Зачёркнуто.

Привет, Дэн.

Сегодня мы ходили в кино. Витёк, его Катька и я. Ленка не пошла, она, кстати, словно чувствует что-то, второй месяц динамит. То болеет, то к бабушке в больницу, то ей к тестам готовиться надо. Как будто нам не надо.

Ну это ладно, всё путём, хорошо, что она не пошла, мне проблем было меньше.

Я даже не помню, что мы смотрели. Мясо какое-то. Погони, драки, крутые мужики, красотки. Что-то такое, наверняка, потому что фильм выбирал Витёк.

Нарисован голый торс молодого мужчины. Линии ровные, чёткие, уверенные, шесть кубиков пресса, бицепсы-трицепсы, грудные мышцы гипертрофированы.

Да, Дэн, я уже вижу твой укоризненный взгляд. Сейчас постараюсь короче.

Чёрт, как же хочется спать. Так что я по-быстрому рассказываю – и в кровать. Меня уже рубит, кстати, так что, Ира, в следующий раз я тебе честно и откровенно скажу: ты самая лучшая сестра на свете.

Нарисована девушка, держащая на руках младенца. Младенец вопит. Над головой девушки сияет нимб.

Дэн, прости, я опять отвлёкся.

Возвращаемся к мужикам. В этом фильме все они вечно ходили полуодетыми. Или полураздетыми. И вообще раздетыми, прикинь.

Я не следил за сюжетом, хотел понять: мне нравится смотреть на полуголых-голых мужиков или нет.

Ясное дело, с порнухой было б надёжней. Но у меня сессия на носу, не до неё, да и вообще, никогда не любил все эти искусственные охи-ахи и рабочий инструмент на весь экран. Так что с этим боевичком мне конкретно повезло.

Сижу смотрю, прислушиваюсь к реакции. Рядом народ то вздыхает, то стонет, то ржёт, так что реакция у меня среднестатистическая, без отклонений.

И так мне похорошело от этой мысли, брат.

Я полфильма просидел, себя проверял, и всё чётко: как все.

Да и тот мой незнакомец на остановке. Ну что такого, встало разок, ну с кем не бывает?

Может, с кем и не бывало, но мне уже всё равно, я уже весь такой сижу, улыбка от уха до уха, к сюжету даже начал присматриваться.

И тут эти экстремалы во весь огроменный экран показывают мужскую жопу. Булочки туда-сюда переваливаются, пока парень идёт к кровати. Всего пару секунд, но мне хватило, и сомнения поднялись во весь рост. Ну, ты понимаешь.

Я ладонью лицо прикрыл, мечтаю это дело развидеть, но тут Витёк меня внезапно бьёт по плечу и орёт: «Не, ну ты это видел?!» Я аж зарычал: «Видел, а что?» Тот: «Ничего», стушевался, уши покраснели, глаза прячет. Он к Кате своей потянулся, руку ей на коленку положил. Ага, ну конечно, так я ему и поверил.

В общем, Дань, я тут подумал, что зря загоняюсь. Не один я такой придурок на свете, тот же Витёк, возможно… Нет, ну всё возможно, и неважно, что у Кати номер семьдесят пять, ну или какой там у неё номер в списке Витька.

Мы потом вышли, Витёк начал оправдываться, что, мол, никогда, и т.п., и т.д. Сдал себя с потрохами.

Спирали и линии занимают как минимум полстраницы.

Дэн, я не знаю, что делать. Мне не нравится это всё. Теперь я почему-то замечаю, кто как выглядит, как одет, как двигается, и мысленно сравниваю со своим парнем – ну, с тем самым, который о моём существовании не подозревает.

Он выигрывает.

Но это херня. Время идёт, а меня всё не отпускает. Раньше я замечал только девчонок, теперь замечаю парней. Можешь мне смело врезать.

И…

Почерк становится неровным, едва разборчивым, от нажима бумага кое-где рвётся.

В общем, есть кое-что ещё. Ты только сильно на меня не гони.

Я потом, после фильма, вернулся домой и полночи смотрел порнуху. Такую и не такую. И знаешь, Дэн… Нет, ты не хочешь этого знать.

Вырванный из тетради листок занимается от огонька зажигалки и сгорает дотла.

Привет, Данька.

Каждый раз удивляюсь, когда вот так приходится тебе писать. Тупое занятие. Чувствую себя идиотом.

Я б не писал, но что-то совсем тоскливо, так что, брат, терпи.

В углу страницы – большой знак вопроса, обведен несколько раз, заштрихован до черноты.

Сижу на кухне, пью чай. За окном – голодная тьма. Хотя нет, там просто тьма, это мне хочется жрать и урчит в животе.

Нечего. Вернее, немного жареной капусты осталось, но я ж не заяц, чтоб её так любить.

Сейчас бы колбаски. И картошечки. Или макарон. И пельменей. И борщ. Но за борщом – это только к Ирке, а я не могу, не хочу мелкого заразить. Да и не дойду. Из аптеки вчера еле-еле домой дотащился. Надо было и в магазин заглянуть, но как-то в голову не пришло, а теперь в живот приходить нечему, в холодильнике – один маргарин, капуста и трёхлитровая банка огурцов. Но я выжил: оказывается, жареная капуста – не так уж и плохо, если хорошо присолить и не жрать её на завтрак, обед и ужин без ничего.

Интересно, что получится, если пожарить огурцы?

На полях страницы – рисунок кота, поедающего сосиски. Кот толстый, полосатый, усатый, сосисок много и выглядят они хорошо.

А нечего было на остановке торчать в такой холод. В обычное время он не пришёл, и я решил подождать, потом ещё немного подождать, потом автобус долго ехал, в общем, теперь второй день сижу дома с красным носом и дурной головой.

Ладно, простыл, с кем не бывает. Но я ж не только соплями обвешался и кашляю, как мотор-старпёр. У меня, Данька, крыша едет. Как поехала, так и едет, не меняя маршрута. И таблеток, похоже, от этого нет.

Рисунок кота дополнен изображением черепичной крыши, ощетинившейся телевизионными антеннами.

Прикинь, сижу весь в раздумьях.

Где он?

Чего не пришёл?

Может, с ним что случилось?

Ага, Дань, именно, я тут отжигаю по полной. Одно хорошо – ты этого тупого воя от меня в реальности никогда не услышишь. Ты б меня сейчас с говном смешал и был бы прав на все сто.

Рисунок дополняется серпом луны и несколькими звёздами.

Мне самому не по себе от того, в кого я за какие-то пару дней превратился. Смотрю на снегодождь, бьющий в стекло, и почти что рыдаю: как же ты там, миленький, где ж ты, родной? Противно (зачёркнуто).

Последний абзац перечёркнут крест-накрест.

С другой стороны, о тебе, Дэн, я тоже думаю. У нас батареи чуть потеплели вчера, сегодня опять как ледник, у вас, уверен, холодно на все сто. Я жёг газ целый день, так что мне сейчас ещё ничего в трёх свитерах. А как там ты?

Да, надо бы к тебе съездить. Увольнительную же тебе должны дать, ну хоть когда-нибудь. Завтра позвоню, разузнаю, как-то так.

Куб, ромб, треугольник, несколько эллипсов, параллелепипед. Всё обведено несколько раз, линии жирные и чёткие.