В 1905 г., когда имя Бербанка гремело по всему миру, известнейший в Америке институт Карнеги ассигновал 100000 долларов (на 10 лет) для частичного покрытия расходов Бербанка с тем, чтобы освободить его от необходимости вести коммерческое садоводство, и главным образом на организацию записей бесчисленных опытов Бербанка и научной их регистрации. Одним из условий этого ассигнования была помощь Бербанка научным сотрудникам института, прикомандированным для изучения его работ. Бербанк очень неохотно согласился на сделку с институтом Карнеги, и его опасения оправдались. Прикомандированные к нему научные сотрудники не могли в Санта-Розе и Севастополе шагу сделать без объяснений самого Бербанка. И он терял бесполезно много времени; кроме того, на содержание прикомандированных молодых ученых едва хватало ежегодного ассигнования, выдававшегося институтом Бербанку, и он вынужден был попрежнему сам изыскивать средства для своих расширявшихся из года в год опытов. Ученые, изучавшие методы и работу Бербанка (Холл и др.), оказывались в очень затруднительном положении. Огромная работа Бербанка не имела строго научного документально точного учета. Груды записных книжек Бербанка — его черновые записи — были понятны только ему самому. Времени для подробных объяснений и справок у Бербанка, вечно занятого своими опытами; не было, да и не всегда он умел объяснить точно и правильно то, что было верно по наблюдению и практическому решению. У него трудно было учиться, его не легко было понимать. Ученые специалисты, приступившие к изучению научно-творческого богатства Бербанка, вынуждены были отказаться от этой работы.
Роскошно изданное двенадцатитомное описание 1250 наиболее замечательных новых растений, выведенных Бербанком, с цветными изображениями цветов, плодов, овощей, фруктов, орехов, ягод, деревьев, кустарников и трав больше похоже на беллетристическое, очерковое повествование о бесчисленных опытах Бербанка, живо и увлекательно написанное, но лишенное необходимых точных документально-научных данных. Чтение лекций в университете также мало удовлетворяло Бербанка, так как он не мог и не хотел отрываться от поглощавших его целиком опытов над растениями.
Н. И. Вавилов совершенно правильно сказал, что хороший учебник по селекции даст читателю значительно больше знаний, чем 12-томное сочинение Бербанка. Однако необходимо учесть, что хороших учебников по селекции, которые были бы не только «хороши теоретически», но и полезны для практического осуществления селекционных работ, не создано еще до сих пор. До сих пор не установлены точно и бесспорно первоосновы селекции как науки — важнейшие элементарные положения, на основе которых можно приобрести прочные и практически эффективные знания. До сих пор селекции в ее теоретическом обосновании подменялась формальной генетикой, а практика опытных полей покоилась на накопленных эмпирических данных. Без всяких преувеличений можно утверждать, что почти все полученное человечеством богатство культурных форм растений создано практической селекцией или, вернее, практиками-селекционерами, «опытниками», и только малая часть новых растений создана теми, кто разрабатывает теорию селекции. Баланс пока на стороне селекционеров, которые сами искали для себя пути, опираясь на общую теорию дарвинизма и прочные биологические данные, помогающие разобраться в вопросах, какие ставит само растение в полевой обстановке, и создавали ценнейшие новые растительные формы, доверяясь прежде всего своим наблюдениям жизни растений, а не их теням в абстракциях «теоретиков».
Теоретическая селекция должна целиком оправдываться практикой полевой селекционной работы. Теория, обосновывающая практику, должна помогать практике продвигаться вперед, совершенствоваться. Можно ли противопоставлять неудачливые теории победоносной практике? Ведь успех селекционной работы — это не «наитие свыше», а прежде всего результат действительного и глубокого знания, гармонично слитого воедино с трудолюбием и творческим талантом. Только в таком синтезе рождаются удивительные произведения человеческого гения. Длинный ряд замечательных результатов (новых растений), исключающий какую бы то ни было случайность, разве уже не предусматривает существующую, по крайней мере продуманную (если не опубликованную), теорию? Нельзя представить себе практику, опередившую теорию, если не видеть в этой практике новую теорию, более совершенную, чем обойденная ею.
Так было с Бербанком. Его огромные заслуги в области селекции признаны были не только на родине особым постановлением конгресса Соединенных штатов, но и во всем мире. То, что он написал о своей работе, не может удовлетворить теоретиков селекции, но безусловно полезно практикам-опытникам, которые хотят сами продолжить работу Бербанка. Теоретической основой бербанковской практики был правильно понятый им дарвинизм. Принципы, положенные им в основу своих широких опытов, представляют собой стройную систему, усвоенную теперь всеми селекционерами, вне зависимости от того, говорят они об этом или умалчивают. В общей сложности идейное наследство Бербанка представляет собою (вместе с мичуринским) самостоятельное направление, плодотворное и способное воздействовать на дальнейшее развитие селекции. Ученых, создавших в науке новые, свои направления, «школу», способствующих дальнейшему развитию знания, заслуженно высоко чтят в науке. Бербанк не только создал свое, основанное на дарвинизме направление в селекции, но и плодотворно осуществил его на деле. Нужна ли лучшая рекомендация для исследователя, открывающего новые горизонты и практически доказывающего плодотворность своей теории? Был ли Бербанк ученым исследователем? Да, он был глубоким исследователем-натуралистом, иначе была бы невозможной его «власть над растениями», но он был чужд и даже враждебен той «учености», которую измеряют количеством опубликованных научных работ вне зависимости от их действительной научной ценности. Понятно, и самый скромный научный труд достоин всяческого поощрения, но только в том случае, когда он — продукт самостоятельного творчества, а не плод только абстрактных «профессиональных научных занятий».
2. Художник-натуралист
«Кроме ранней юности, я всегда учился в университете природы. Я записался на факультет садоводства, по секции коммерческого садоводства, но я быстро расстался с этим колледжем и стал заниматься в лаборатории, в которой природа обучает разведению растений... Если бы я был полнейшим дилетантом, я мог бы прочесть целую библиотеку без большой пользы, но так как я был ревностным посетителем школы природы, то, прочитав всего один раз, я сейчас же усваивал самое существенное и приобретал достаточные сведения».
Так Бербанк характеризовал свою постоянную, жадную наблюдательскую натуралистскую работу, которая была для него неотъемлемой частью бытия.
Каждый человек такого самостоятельного и оригинального склада, каким был Бербанк, идет своим путем, ищет «нехоженых троп», но только наиболее способные и одаренные преодолевают бесчисленные трудности, которые неминуемо вырастают перед таким смельчаком. Невольно возникает вопрос: почему Бербанк не избрал для себя более легкий путь профессионального ученого, а пошел наугад, «напролом», непосредственно на выучку к природе, с боя добывая каждую крупицу знания? В детстве Бербанк получил достаточную по тому времени подготовку, чтобы учиться дальше. В числе друзей его семьи был не только прочно запомнившийся ему двоюродный брат — педагог-естественник, но и такие выдающиеся натуралисты, как Эмерсон и Агассис. В те времена Америка еще была достаточно демократичной, и для молодого Бербанка не исключена была возможность попасть в университет и стать профессиональным ученым, если бы он этого стал настойчиво добиваться. Однако он предпочел полный труда и лишений «университет природы», которому посвятил всю свою жизнь. С последовательностью, присущей только гениям, Бербанк шаг за шагом овладевал «тайными природы», с бесконечным терпением накапливая наблюдения и пополняя их самообразовательной работой. Он одновременно учился, исследовал и осуществлял творческие опыты. По натуре своей Бербанк был тонко чувствующим, живо и глубоко воспринимающим мир художником.
