Калейдоскоп его жизни набирал обороты. Любому покою он предпочитал движение. Как только оказывался на открытом пространстве, его тянуло бежать. В четыре года весной бежал как ветер по стадиону «Авангард» наперегонки со стаей уток, которая летела в метре над головой мальчика.

Этим же летом поехал с дедушкой в Сибирь. В сибирской деревне рядом с городом Заводоуковском Саша познакомился с мальчиком из семьи ссыльных немцев года на два старше его. Они гуляли по единственной улице и вели бесконечные разговоры. Отто говорил только по-немецки, а Саша – по-русски. Это не мешало им прекрасно понимать друг друга.

Вместе они учились стрелять из ружья. Саша рисовал мишени: в центре три яблока, а по краям бутылки с молоком. Вместе спасались от разъяренного быка. Пришлось спрятаться в старой, заброшенной баньке с пауками. Вместе запускали воздушного змея. Саша разукрасил его в точности как пластмассового попугая, прикосновения к которому отчетливо помнил.

Вот только с дядей Толей на его «Запорожце» и на тягаче Саша катался один. Отто побоялся садиться в машину с пьяным мужиком, который постоянно икал, косил глазами и клялся, что все менты у него знакомые, а потому никто не остановит. Расставаясь, Отто и Саша обещали писать друг другу, но не договорились, кто сделает это первым.

В детском саду музыкальными работниками были две сестры-близняшки Светлана Станиславовна и Елена Станиславовна. Они разучивали с детьми песни и танцы, готовили утренники и подыгрывали во время физической зарядки. Стройные, аристократически утонченные сестры проводили с детьми и другие занятия.

Они устроили соревнования за роскошный набор карандашей в двадцать четыре цвета. Всем детям показывали по одному карандашику и просили назвать цвета. Никто не смог назвать всех, кроме Александра. Он придумал свои обозначения для оттенков, безошибочно точно передающие их суть. Лягушачий, молодой травы, мышиный, малиновый, апельсиновый, сливовый, кирпичный – звучало весело и верно.

Дети постоянно путали сестер. Но Саша Трипольский их хорошо различал. Именно Светлана Станиславовна была подругой его мамы, часто задерживалась у низенького столика, на котором он рисовал, и долго смотрела, как под его карандашами рождаются наполненные светом рисунки. Однажды она пригласила мальчика вместе с мамой к себе в гости.

После чая с печеньем и мороженым, которое пахло цветами, Светлана Станиславовна кивнула маме и заговорила с мальчиком серьезно, как со взрослым:

– Александр, я давно наблюдаю за тем, как ты рисуешь. Ты показываешь необычное не только для твоего возраста знание цветов и оттенков. Они слушаются тебя. Я хочу тебе заказать «Мадонну Литту» Леонардо да Винчи. – Она протянула открытку. – Нарисуй ее карандашами.

Мальчика очень смущало рисовать кормящую Мадонну. Он старательно копировал ее теми цветными карандашами, по которым его проверяли. И увидел, что их соединение может давать новые оттенки, превосходящие по красоте нанайские орнаменты.

Заказ был вовсе не из праздного любопытства и не из желания украсить интерьер детской работой. В гости к близняшкам приехал их дедушка, преклонных лет старичок, потомственный художник из Палеха. Его сын – отец близняшек – прервал семейную традицию, сразу после войны пошел по инженерной части и теперь был заместителем начальника большой ТЭЦ. Зрение у почти девяностолетнего Александра Окользина было отменным, но руки начали подрагивать. Лаковые миниатюры он рисовать больше не мог. Вот и приехал к сыну, чтобы помириться с ним перед смертью.

Как и все настоящие мастера Окользин не мог без работы. Без ремесла он тосковал, томился, не находил себе места, хандрил и угасал. Огоньки в его глазах меркли. Чтобы заняться полезным делом, передать свой бесценный опыт, он попросил в художественной школе дать ему учеников, которых он будет совершенно бесплатно обучать лаковой миниатюре. Его восторженно поблагодарили, пообещали достойных учеников и назначили время встречи с ними.

В указанный час старый мастер вошел в класс и подумал, что в первый раз в жизни глаза его жестоко подвели. Вместо детей перед ним сидели шестеро стариков-пенсионеров, конечно, моложе, чем он, но уже в том возрасте, когда учить человека чему-либо можно, но без надежды на успех. Под взглядом мастера они начали жевать губами и втянули головы в плечи, словно боясь нахлобучки. Окользин молча развернулся и вышел.

В региональном отделении Союза художников его тогдашний председатель Пердосрак – человек без какого-либо образования, мастерства и таланта, но с солидным партийным стажем – прочел целую лекцию. Громыхая поставленным на лжи голосом, он сообщил о том, что молодежь следует растить (он оговорился – растлить) на образцах пролетарского искусства, а не на лаковой миниатюре, которая и не искусство вовсе, а прикладной промысел для иностранцев. Из его речи выходило, что Окользин должен быть благодарен за то, что из уважения к его заслугам и имени ему дали не под зад, а старых художников для поднятия их профессионального уровня.

Окользин этой дешевой риторике не внял, посоветовал Пердосраку: «Чтобы ваш талант пономаря не пропал даром, запишитесь в церковный хор» – и отказался переводить свое мастерство на пенсионные книжки. Выслушав горький рассказ старого мастера, внучки-близняшки решили помочь деду: подобрать учеников.

Саша Трипольский стал первым и единственным. Аккуратный, подчеркнуто строго одетый старичок торжественно сидел за столом. Перед ним стояли круглые, овальные и квадратные шкатулки с тонкой росписью. Солнце из высокого окна отражалось в их лаке десятком зайчиков. Он касался их тонкими пальцами и глухим голосом говорил, что его работы есть в московских музеях, но не это главное:

– Главное – не обертка, а конфета. Умей выстроить композицию – расположить предметы так, чтобы все было видно и связь одного с другим понятна. Оседлаешь ее, тогда в миниатюру сможешь поместить двор, город, вселенную. Люби формы без лишних деталей, формы сути. Верно очерченный контур – основа фигуры. Цвета должны быть определенными.

Каждое слово мастера раскрывало гордость за свое ремесло. Когда Саша слушал наставления человека, который, не считая годы взросления и ученичества, больше семидесяти лет только рисовал, ему казалось, что он говорит со сверстником. Спрессованный позитивный опыт обладает способностью оставаться молодым и понятным. К тому же он сам по себе родственник вечных младенческих истин.

Только мальчик научился правильно держать тонкую кисть в руках, как старичок умер. Он продолжал свои рассказы и наставления во снах. Они бродили вдвоем по застывшему невесомому сказочному миру, погруженному в очарование хрупкой вечности.

Тройка под кнутом ямщика взмывала в воздух и оставляла под копытами села и города. В одном из них три девицы пряли в роскошных хоромах. У крыльца стоял Конек-горбунок, готовый выполнить приказания. Рядом с городом в лесу на полянке Лель играл на дудочке. Через полянку текла речка, которая впадала в море, где Садко плавно водил по своим гуслям. На берег из моря выходили витязи. И над всем этим и многим другим в сиянии горней славы Георгий-Победоносец поражал змия.

Чем больше мальчик под мерные рассказы Окользина всматривался в жителей этого мира, тем больше он понимал, что они лукавят. Что черный цвет неба вовсе не черный. А все люди и звери ждут только того, когда мальчик и мастер пройдут мимо. Тогда они продолжат движения, чудеса и разговоры, заживут прежней не подвластной времени жизнью.

После конкурса в детском саду и рисования «Мадонны Литты» цветные карандаши надолго вошли в жизнь мальчика. До конца школы он рисовал ими. Везде смешивал их цвета.

В шесть лет обошел с дедушкой все дворцы в Крыму, разложил их на цвета и тут же начал искал тождество этим цветам среди клумб и парков. Но, сколько он ни искал, точных копий не находилось. В облицовке дворцов господствовал цвет белых с прожилками голубей, но и он был не совсем тот, что у настоящих птиц, – бледнее и менее выразительный. Обои, обивка мебели, наборный паркет и люстры, при всей своей красоте не дотягивали до самых неказистых мелких лепесточков и стеблей. После этих сопоставлений диорама в Севастополе, хоть и поразила его размерами, но тоже показалась бледноватой.