Однако сейчас во взгляде внука было то настоящее пламя непокорности и уверенности в себе и своих решениях. По мнению Гинрея, именно таким и должен быть глава клана Кучики.
— Со мной всё хорошо, — Бьякуя выпрямился и застыл, как натянутая струна. Гинрей в ответ в подозрении прищурил глаза.
— Я вижу, — Кучики-старший удержал себя от усталого вздоха. Он лишь прикрыл глаза, помолчав несколько секунд. — Куда ты так спешил, мой возлюбленный внук, в такой поздний час? Тебе запрещено выходить из стен поместья.
— Туда, куда считаю нужным спешить.
Гинрей про себя удовлетворённо кивнул. Как он и подозревал, Бьякуя даже не собирался терпеть его домашний арест, не тот он был человек.
Немного пораздумав, Кучики-старший решил надавить на него и его чувства, чтобы убедиться в серьёзности намерений своего отпрыска. Мимолётный ли это порыв, несвойственный натуре Бьякуи, или решение истинного мужчины, который готов за то, что любит, по головам пройтись? Он должен выяснить это, как его любящий дед и единственный близкий родственник.
— Ты готов замарать честь клана, капитана и свою собственную ради какой-то девки? — без зазрения совести, но и без задней мысли окрестил нелестным в заданном контексте словом Нацуми Гинрей. — Она же бросила тебя. Растоптала твои чувства, ни во что их не поставила. Ты думаешь, что ей есть дело до тебя?
— Да. Готов, — упрямо, словно ребёнок, заявил мужчина. — Ты не понимаешь. После её ухода я есть не могу, спать не могу. Она мне везде мерещится, по ночам снится, а я чёртовых двадцать лет не видел снов!
— Она уже мертва, в любом случае, — надеясь на неверность собственных слов, озвучил худшие свои предположения Гинрей.
— Мы не можем этого знать наверняка.
Бьякуя сдерживал себя из последних сил. Ему уже хотелось кричать от безысходности и из-за того, что его эмоциональный, но тщательно взвешенный чувственный порыв смогли пресечь. Он был уверен, что никто его не остановит на пути к Сенкаймону, что он сегодня же уйдёт из Общества душ, отыщет Урахару Киске, вправит ему мозги и заставит открыть проход в Уэко-Мундо. Он ждал даже преграды в лице Генрюсая, но никак не деда. Это был удар под дых, ему понадобились все его оставшиеся силы, чтобы снести его. Действительно, Бьякуя никогда не мог противиться воли деда. Но не сейчас, не сегодня.
Отныне и навеки — никогда-либо ещё.
— А если она мертва? — умело, как могут только истинные Кучики, деланно холодно говорил Гинрей. И тут последние силы Бьякуи иссякли, нервы сдали и словесный поток бесконтрольно полился не изо рта, а из самого его сердца.
— Да мне плевать! Я люблю её, всегда любил, чёрт возьми! С её смертью ничего не изменится! Нельзя разлюбить человека, даже если он умер! А она была лучше всех, кого я знаю, лучше всех, кто продолжает жить. В тысячу раз лучше! Да!.. — Бьякуя осёкся, осознавая, что он не только повышает голос на деда, но и делает это необоснованно. Поэтому он снова взял себя в руки и дальше уже почти спокойно продолжал говорить:
— Да она жизнь отдала за всех нас: за свой отряд и за меня — идиота. Букашки лишней никогда не давила, только и делала, что помогала всем, кому не лень. И когда ей нужна была поддержка, я не понял. Когда то единственное, из-за чего она держалась за жизнь, уже утрачивало свои силы, я лишь быстрее это уничтожил. Я всегда думал только о себе — о своей гордости и своём долге — и никогда о тех, кто страдал из-за моего эгоизма. Она же думала только о других, всегда, каждую минуту своей жизни, даже в своих кошмарных снах. Даже тогда, когда Нацу устала о них печься, и задумалась о своём сердце, она не смогла долго уделять внимание себе и своей израненной душе.
— Поздно же ты спохватился… — Гинрей с сожалением смотрел на разбитого и измотанного внука. После своей речи он выглядел ещё более изнеможённым, особенно с этим выражением скорби и ужасной душевной боли на лице.
Бьякуя опустил голову, снова напрягаясь и сжимая кулаки. Его глаза больно щипало, а он так давно испытывал это чувства, что успел позабыть его. Горькое чувство боли в груди перед слезами безысходности. Последний раз он проливал их на могиле своей матери. Даже когда Хисана умерла, он сдержал себя и свои чувства.
«Она ворвалась в нашу жизнь так неожиданно… я боюсь, что вдруг однажды, она так же неожиданно и испарится… Я не хочу этого, но, кажется, только тогда ты поймёшь, какой ты идиот. Но будет уже поздно»
От воспоминаний слов Рангику стало только хуже. В конце концов одна единственная слеза скатилась по его щеке одновременно с тем, как он поднял свои глаза на деда. В них были отражены все его чувства вперемешку с не озвученным криком о помощи. Боль души всё усиливалась, что отражалось в мелкой дрожи, пробравшей его тела.
— Я думал, — почти шёпотом говорил он, еле находя в себе силы двигать языком и выдавливать из себя членораздельные звуки, — что у меня есть завтра, послезавтра, послепослезавтра. Вся жизнь…
— С чего ты это взял? — обречённо покачал головой Кучики-старший. — Неужели жизнь не научила тебя, что ценить надо каждый день, каждый момент? Скажи мне только одно, возлюбленный внук: почему ты всё это понял только тогда, когда потерял её?
— Я… я не знаю, — голос Бьякуи дрогнул. Резким движением руки он быстро стёр очередную одинокую слезу с щеки, словно стараясь скрыть следы своей слабости. — Наверное, это небеса обрушили на меня заслуженную кару: за непомерную глупость и отвратительный эгоизм.
— О, не сваливай свои грехи на небеса, Бьякуя, — Гинрей покачал головой, подойдя к внуку степенным шагом почти в плотную. — И не иллюстрируй этой «небесной карой» свою порочность. Попрекай ими себя в меру, ведь никто не безгрешен. Но это не значит, что нам дозволено творить всё, что захочется. Заплати же за свои грехи сполна, — Кучики положил руку на плечо внука и сжал его в поддержке; Бьякуя отвернул голову в сторону, чтобы спрятать под мраком ночи свои молчаливые слёзы, — очисти свою душу и освободи в ней место для животворящей и всепреодолевающей светлой любви. Лишь она исцелит ваши израненные души: твою и юной Нацуми.
Бьякуя судорожно выдохнул, подавляя подкатывающие к горлу рыдания, далеко не мужественные. Гинрей положил руку на его мокрую щёку и повернул его лицо к себе, тепло глядя в его поддёрнутые пеленой слёз глаза.
— Наберись сил. Они понадобятся тебе не только, чтобы спасти её, но и чтобы вымолить у неё прощение.
Накрыв затылок внука, Гинрей притянул к себе голову величайшего главы клана Кучики, который сейчас больше походил на маленького мальчика с ранимой душой, обнимая его. Старец чувствовал, что и сам согрешил, когда позволил своему наследнику попытаться уничтожить своё человеческое начало. В ошибках его отрока есть и его вина. Но он поможет своему внуку, своей плоти и крови. Ведь они семья. А в семье принято помогать друг другу. Даже в такой сильной, как семья Кучики.
Комментарий к Глава X. По кому плачут драконы? Последние несколько глав никто не комментирует эту работу, что очень меня удручает, ведь она моя самая любимая. В неё вкладывается больше всего моего времени, сил и души, и персонажи в неё мои самые любимые и самые живые, что у меня получались. Так что если вам нравится, то отправьте хотя бы смайлик: вам не сложно, а автору ой как приятно)
====== Глава XI. Лёгкие ожоги от собственных чувств ======
Болит меньше, когда тебе просто безразлично.
Доктор Хаус
Прошло ещё два дня. Я до сих пор ощущала тошнотворное послевкусие от той инъекции. Конечно, я кричала больше от страха, чем от боли, когда манипулятор медицинской капсулы всадил мне в сердце длинную иглу с размаха, но тошнило меня серьёзно и тогда, и сейчас. Но Гранц не забывал подкалывать меня каждые десять минут весь оставшийся день своего «дежурства». На самом деле мне понравилось с этим весьма импозантным мужчиной проводить время, потому что, во-первых, он уделял практически всё своё время мне и никогда не оставлял меня одну (за исключаем того разговора, на который меня вызвал Айзен и в течение которого мне стало плохо). Во-вторых, я не была в своей комнате взаперти целый день. Гранц водил меня по своим лабораториям, на которые было выделено невероятна огромная территория Лас-Ночес. Его апартаменты походили на ядерную смесь лабораторий Куроцучи и моего брата. Воспоминания о самом дорогом для меня человеке больно ранили. О человеке, для которого сейчас я лишь предательница, разочаровавший его эксперимент по помещению настоящей души в способный к биологическому развитию рейгай, который на какое-то время он считал сестрой. Сестрой, которая вот уже как сто с лишним лет умерла.
