Она кивает, благодарная за это отвлечение, что, разумеется, входило в его намерения. Он знает ее лучше, чем она знает саму себя. Ему прекрасно известно, что делает ее счастливой и успокаивает − от черной соски (не розовой), когда она была малышкой, до дней на пляже теперь, когда она уже подросток.
Она садится за пианино, порхая пальцами по клавишам, и начинает играть.
Начальные ноты «Сердцем и душой» разносятся по пентхаусу, и Рори весело усмехается ему, наигрывая этот простой мотив. Она жестом приглашает его присоединиться к ней, что он и делает, касаясь ее плеча своим, когда берется за исполнение чуть более сложной части мелодии. Он смотрит, как их пальцы скользят по клавишам в идеальной гармонии, чувствуя стеснение в груди при воспоминании о всех тех случаях, когда играл с ней или с ее матерью.
Он помнит, как играл, а Хлоя сидела рядом с ним, держа совсем крошку Рори на руках и осторожно двигая ее маленькими пухлыми ручками в такт музыке, воркуя при этом «какой у тебя талантливый папочка». Он помнит, как учил Рори в детстве, помогая развивать ее природные таланты, пока она не научилась играть почти не хуже него. Он помнит все уроки, когда он просто лопался от гордости или, наоборот, в гневе устремлялся прочь − когда они оба в гневе устремлялись прочь: взрывные, упрямые и слишком похожие друг на друга для своего же собственного блага.
Но они всегда возвращались друг к другу и всегда будут. Когда они переходят к следующему исполнению дуэтом, на этот раз куда более сложного произведения Франца Шуберта, Люцифер переводит взгляд с клавиш на нее. Ей приходится концентрироваться чуть сильнее, чем ему, так что она не отрывает глаз от своих рук, но когда он останавливается, и последняя нота неоконченной повисает в воздухе, Рори нахмуривается.
− Почему ты остановился?
Теперь, когда пыль улеглась, так сказать, и он в полной мере осознает последствия своего присутствия в этом времени, на него снисходит мрачное осознание.
− Рори, − нехотя начинает он, − нам нужно вернуться.
Она растерянно моргает.
− О чем ты?
− Не знаю, как нам это сделать, но нужно найти способ.
Она еще сильнее нахмуривается.
− Мы тут всего пять минут пробыли. Мы даже не видели маму. Как ты можешь так легко сдаться?
− Ты знаешь, как сильно я любил твою мать. Я всегда буду ее любить, − начинает он, и его улыбка наполняется грустью при последующем признании. − Я люблю ее так сильно, что без раздумий отправился назад во времени, чтобы попытаться спасти. Я не думал о последствиях своих действий, а следовало бы.
Рори качает головой, все еще не понимая, к чему он ведет.
− Каких последствиях? Все они не имеют значения, если мы сможем вернуть ее.
− Нет, − не соглашается он, − не все.
Выражение ее лица становится раздраженным, почти ожесточенным. Она явно до сих пор не понимает, а потому он наконец говорит прямо.
− Рори, в этом времени тебя не существует. Мы понятия не имеем, что твое пребывание здесь означает для тебя в будущем, и, по правде говоря, дорогая, я довольно сильно привязан к будущей тебе.
Она перемещается на скамейке, поворачиваясь к нему лицом.
− Но мы не знаем, что это как-то на меня повлияет, − пробует возразить она.
− Мы можем попробовать снова, − без особого энтузиазма предлагает он, − если найдем способ вернуться. Возможно, мы сможем снова попытаться, когда Чарли лучше научится управлять своими силами и точно доставит нас в 26-й – или по крайней мере в год, когда ты уже существуешь.
− Но все уже произошло, − настаивает она. – Пап, пожалуйста… я знаю, как важно это для тебя.
Он качает головой и касается ее щеки ладонью.
− Для меня нет ничего… ничего важнее тебя, − твердо заявляет он, и в его глазах вспыхивает непреклонная решимость.
− Пап… − выдыхает она, явно пребывающая в нерешительности, но тронутая его словами. Когда она наклоняется и обнимает его, он без колебаний обнимает ее в ответ, давно позабыв о том времени, когда объятия заставляли его кривиться, напоминая о невысказанной травме. Хлоя, Трикси и затем Рори это изменили. Они излечили его, когда он был сломлен. Он знает, что Хлоя тоже поставила бы Рори на первое место, и что если бы они поменялись местами, и это он исчез бы из их жизней, она стала бы лучшей матерью, готовой на любые жертвы, чтобы обеспечить безопасность дочери.
Он полагает, что она бы разозлилась, если бы увидела его сейчас, беспечно пошедшего на поводу у своей скорби. Чувство вины, словно яд, разливается по его венам.
«Прости, дорогая, − покаянно думает он, обращаясь к воображаемой Хлое, − прости, что снова подвел тебя».
− Уверена, все будет в порядке, − бормочет Рори ему на ухо, когда чаши весов вновь меняют свое положение, и теперь уже она становится самой спокойной из них двоих, − здесь нет прошлой версии меня, с которой я могла бы пересечься и тем самым поставить под угрозу собственное существование.
Люцифер на миг замирает, а потом отодвигается от нее.
− Точно, нам надо уходить, − повторяет он, внезапно ощутив необходимость поторопиться, и переводит взгляд на лифт. Поднявшись со скамьи, он тянет Рори за собой с явным намерением покинуть пентхаус.
Однако прежде, чем они успевают сделать хоть шаг к выходу, двери лифта раздвигаются, и в комнату ступает она.
***
За все эти годы Люцифер представлял возвращение жены бессчетное количество раз.
Он представлял ее молодой, и пожилой, и промежуточного возраста. Когда они были вместе, то ловко уходили от обсуждения проблемы бессмертия и того факта, что она в конце концов постареет и умрет, тогда как он останется словно бы застывшим во времени. Ему так и не представилась возможность сказать ей, что для него это не имеет значения. Он любил ее, когда ей было за тридцать, и будет любить, когда ей перевалит за девяносто. Он представлял, как держал бы ее хрупкую, покрытую морщинами и возрастными пятнами руку, пока она медленно угасала, а потом последовал бы за ней во тьму и воссоединился бы с ней в загробной жизни.
Он представлял, как снова встретил бы ее в раю или аду, хотя ему пришлось бы здорово постараться, чтобы вообразить причину, по которой она бы оказалась в его прежнем царстве, будучи столь хорошим человеком. Он даже представлял ее в пустом пространстве космоса, в зияющем провале небытия, куда ее отправил кинжал Азраэль. Он представлял, как добирается до нее, неприкаянно парящей там, и возвращает домой.
Но он уж точно не представлял – какие бы невероятные, безумные, отчаянные способы воссоединения с ней ни подкидывало ему воображение – что столкнется лицом к лицу с той ее версией, которую не видел уже двадцать лет, прямо посреди пентхауса.
Он жадно всматривается в нее, начиная с лица, обрамленного распущенными светлыми локонами волос, и заканчивая ее неизменными удобными коричневыми ботинками.
Она выглядит подозрительной, и любопытной, и точно такой же, как и прежде, и он просто не в состоянии думать. Не в состоянии дышать.
Почти двенадцать лет тоски по ней обрушиваются на него разом, вызывая столь сильные эмоции, что он просто не может с ними справиться. Он только осознает, что Рори делает шаг вперед.
− У меня лучшие оценки в классе, − выпаливает она, − и лучшая посещаемость. Я очень люблю рисовать и подрабатываю волонтером в приюте для бездомных по выходным. Я люблю летать… − она медлит, а потом поправляется, − … то есть путешествовать по миру. И музыка Кловера просто отпад, ты и представить себе не можешь, и мне кажется, я хочу стать охотником за головами, когда вырасту, и еще, возможно, я лесбиянка.
Выслушав эту тираду, Хлоя широко распахивает глаза и растерянно моргает в полнейшем недоумении.
− Э… здорово? – медленно произносит она, переводя взгляд на Люцифера.
Она вопросительно выгибает бровь, без слов прося объяснить, что происходит. Он не может ей ответить, потому что Рори делает еще один шаг вперед, подергивая пальцами.
Она собирается обнять мать, но потом передумывает, опускает уже начавшиеся было подниматься руки и принимается их нервно теребить.
