– Офигеть! – выдыхает Чарли. – Откуда вы знаете?

– Это долгая история, но если в общих чертах, то мы убили одного чувака клинком Азраэль, а так как у него была старая папина монета, он вернулся назад и сказал, что видел там женщину, похожую на маму, которая велела ему передать папе «когда все остальное обратится в прах».

Ответные слова, выгравированные на его кольце, прожигают ему палец, и Люцифер неосознанно покручивает его.

– Наша любовь останется неизменной, – тихо заканчивает Чарли. – Я помню.

– Так сможешь ты это сделать? – снова спрашивает Люцифер, потому что сомневается, что осмелится надеяться и мечтать, только чтобы потом вновь всего лишиться. – И привести ее с собой? Когда мама возвращалась, у нее не было достаточно сил на то, чтобы задержаться.

Он помнит, как Габриэль вызвала ее, помнит их трогательные признания в любви перед тем, как она вернулась обратно с отцом.

Чарли пожимает плечами.

– Папа теперь Бог. Может, он сможет это изменить.

Люцифер кивает, ощущая ком в горле.

– Ты в порядке? – Рори читает его, словно открытую книгу, озабоченно хмуря брови.

– Да, – бормочет он, – просто… много всего разом навалилось.

Она отвечает нежной, грустной улыбкой и снова сжимает его ладонь.

Они ненадолго погружаются в молчание, беря передышку для осознания всей серьезности ситуации, и просто прислушиваются к белому шуму волн, разбивающихся о берег.

– Дядя Люци… – в конце концов бормочет Чарли, – ты уверен, что хочешь это сделать?

Люцифер моргает, словно придя в себя ото сна, и смиренно пожимает плечами.

– Она моя жена, – шепчет он, и другого ответа и не требуется.

***

– Ладно, в чем проблема? – раздраженно спрашивает Рори, видя, что он по-прежнему в каком-то странном настроении несколько часов спустя. Он сидит за пианино, но не играет, а просто держит пальцы над клавишами.

– Не понимаю, о чем ты.

– Мама жива. Ты должен быть счастлив. Ты должен быть в гребаном восторге, а вместо этого выглядишь несчастным.

Он так сильно стискивает зубы, что на челюсти начинают ходить желваки.

– Разумеется, я счастлив, – настаивает он, потому что это правда. Он так счастлив, что просто ошеломлен этим. Он так счастлив, что боится этого чувства.

– Так в чем проблема?

– Я чувствую себя виноватым! – Признание срывается с его губ прежде, чем он успевает себя остановить, сжав руки в кулаки. – Ясно? Да, я счастлив. Разумеется, я счастлив. То, что она где-то там, делает меня таким счастливым, что я едва могу дышать… но если она была жива все это время, это также означает, что она была одинока. Она была там одна и, вероятно, напугана на протяжении двенадцати лет. У меня была ты – мы были друг у друга, тогда как у нее никого не было. Никого, кроме нелепых свекра и свекрови и выводка чертовых кентавров.

Удивленно моргнув, Рори вздыхает и опускается на скамью рядом с ним.

– Ад и преисподняя, – фыркает он, бросая бесполезную книгу об измерениях на стол.

Он оседает в кресле и устало проводит рукой по волосам, а потом – по щетине на подбородке. Год. Прошел целый год, а он так и не может успокоиться. Он по-прежнему не прекращает отчаянных поисков, цепляясь за возможность того, что его жена, возможно, не сгинула навсегда.

Он все еще на взводе после ссоры с Азраэль – бурной перепалки, в результате которой он буквально умолял отдать ему клинок. Он хотел изучить его, сказал он ей, и выяснить, есть ли хоть призрачный шанс того, что он сделал нечто помимо полного уничтожения его жены.

Когда он сможет думать яснее, не ослепляемый скорбью и болью, то, вероятно, будет благодарен сестре за отказ отдать ему клинок. Памятуя об Авроре, он с ужасом думает о том, что мог бы с ним сделать.

– Помяни дочь Дьявола, – бормочет он, когда она появляется с листом бумаги в руке.

– Почему не спишь? – спрашивает он, ведь уложил ее в кровать несколько часов назад. Его терпение на пределе, и он готов взорваться буквально по любому поводу.

– Хотела тебе кое-что показать, – лепечет она, размахивая листком.

– Не сейчас, Рори, – вздыхает он, по-прежнему ощущая себя, словно сжатая пружина.

Она недовольно надувает губы, трясет листком и кричит:

– Сейчас!

– Нет, – резко возражает он, – иди спать.

– Не хочу! – визжит она, заставляя его вздрогнуть от пронзительности звука. – Не хочу, не хочу, не хочу!

– Аврора, хватит! – повысив голос, твердо прерывает он ее вопли.

Она резко замолкает; ее нижняя губа начинает дрожать, глаза наполняются слезами.

– Извини, малышка, – бормочет он, ощущая укол вины.

– Не кричи, папочка, – журит его она, прищурившись.

Он издает безрадостный смешок и снова проводит рукой по лицу, после чего разворачивается в кресле и похлопывает по бедру. Радостно просияв, Рори ковыляет к креслу, а потом залезает к отцу на колени.

Он прижимает ее к себе и целует в щеку.

– Прости за то, что накричал, – бормочет он. – Папочка просто устал.

Она фыркает, выглядя при этом очаровательно рассерженной, но смягчается, стоит ему спросить:

– Что ты хотела показать?

Она кладет листок бумаги на стол и расправляет тоненькими ручками. При виде рисунка на нем у него сжимается сердце.

Переместив ее, он указывает на пятно с красными крыльями.

– Хм, это, наверное, Чарли, – дразнит он.

– Нет! – хихикает она. – Это я.

– А-а… – Он кивает и указывает на более крупную фигуру с большими белыми крыльями. – А это папочка?

Она кивает, прижимаясь к нему и утыкаясь личиком ему в шею.

Он сглатывает ком в горле, когда его палец перемещается на другую фигуру, на этот раз без крыльев.

– А это мамочка?

Рори кивает и отодвигается, смотря на него с таким неизбывным терпением и доверием.

– Когда она вернется? – невинно осведомляется она.

Люцифер делает глубокий, успокаивающий вдох.

– Ты по ней скучаешь? – бормочет он.

Она снова кивает. Он опять вздыхает и прижимает ее к себе, надеясь, что объятие ее утешит. Она обвивает его руками за шею, а когда он встает, также обхватывает ногами за талию. Она цепляется за него, как обезьянка, снова пряча лицо в изгибе его плеча.

– Давай-ка я тебе кое-что покажу, – бормочет он и несет ее на пляж.

Он садится вместе с ней, не обращая внимания на прилипающий к одежде песок. Рори, однако, та еще жеманница и определенно его дочь, потому что недовольно морщится. Он удивленно хмыкает, когда она взбирается ему на плечо, неуклюже похлопывая его по голове, пока устраивается.

– Ой, – жалуется он, когда она тянет его за волосы, и поддерживает ее за бедра.

– Плавать? – спрашивает она. – Летать?

– Нет, – качает головой он. – Я не поэтому тебя сюда принес.

Она молчит, не убирая ладоней с его головы.

Он вслушивается в шум волн, мягко набегающих на песок, наблюдает за приливами и отливами и формированием пены на берегу. Он чувствует запах соли и океана и слышит… слышит ее голос.

– Я знаю, что ты скучаешь по маме, – в конце концов говорит он, – и знаю, что тебе трудно понять, но ты должна знать… то, что ты ее не видишь, не означает, что ее нет.

Рори продолжает хранить молчание, но он знает, что она слушает.

– Я тоже по ней скучаю, – с болью в сердце признается он, – но я постоянно ее вижу: во снах, и в воспоминаниях, и во всех ее любимых вещах. Я вижу ее в тебе. И я слышу ее. Если ты закроешь глаза и прислушаешься к волнам, может, ты тоже ее услышишь.

Рори не отвечает. Он перемещает пальцы на ее лодыжки и оставляет невесомый поцелуй на одной из ее стоп.

Когда она наконец заговаривает, ее голос разносится ветром.

– Я слышу ее, папочка.

– Я должен был знать, – бормочет он пристыженно, но Рори качает головой.

– Ты никак не мог этого знать, – настаивает она, – мы до сих пор не знаем, почему – почему клинок отправил ее туда. Прекрати казнить себя. Прекрати винить за то, что тебе неподвластно.

Слова Рори напоминают ему о том, что некогда сказала ее мать.