– Ах, понимаю! – воскликнул Валанкур после долгой паузы, во время которой Эмили начинала то одну, то другую фразу, но оставляла их незавершенными. – Я вижу, что надеяться не на что: страхи мои оказались ненапрасными: вы не считаете меня достойным благосклонного внимания. Роковое путешествие! Дни, которые я считал самыми счастливыми в жизни, омрачили все мое дальнейшее существование! Как часто я вспоминал о них с опасением и надеждой, и все же до этого момента ни разу не сожалел об их волшебных последствиях!

Голос его сорвался. Валанкур быстро встал и принялся ходить по террасе. Охватившее его отчаяние не оставило Эмили равнодушной. Симпатия одержала верх над робостью, и когда молодой человек вернулся к скамейке, она ответила с плохо скрываемой нежностью:

– Говоря, что я считаю вас недостойным благосклонности, вы обижаете и меня, и себя. Должна признаться, что благосклонность давно живет в моей душе, и…

Валанкур с нетерпением ждал завершения фразы, но слова замерли на ее губах, а истинные чувства отразились во взгляде, и молодому человеку хватило мига, чтобы перейти от отчаяния к радости и нежности.

– Ах, Эмили! – воскликнул он пылко. – Моя дорогая Эмили! Научите навсегда сохранить этот миг, запечатлеть его как самый священный в жизни!

Он прижал ее руку, холодную и слегка дрожащую, к губам, а подняв глаза, увидел, как возлюбленная бледна. На помощь Эмили пришли слезы, и Валанкур смотрел на нее в тревожном молчании. Спустя несколько мгновений она взяла себя в руки и, грустно улыбнувшись, спросила:

– Сможете ли вы простить мне эту минутную слабость? Боюсь, я еще не окончательно оправилась после недавно перенесенного потрясения.

– Я не готов простить себя, – ответил Валанкур. – Но постараюсь больше не затрагивать волнующей вас темы. – Затем, забыв о своем недавнем решении, снова заговорил о себе: – Вы не представляете, сколько тревожных часов я провел вблизи от вас, когда вы думали, что я далеко, если вообще вспоминали обо мне. Я бродил вокруг замка в ночной тиши, когда никто не мог меня заметить. Было так восхитительно представлять, что вы рядом, и особенно приятно думать, что я охраняю ваш сон. Эти земли знакомы мне. Однажды я проник за ограду и провел один из счастливейших и в то же время самых меланхоличных часов в моей жизни, пока бродил под вашими окнами.

Эмили поинтересовалась, как давно Валанкур появился в этих местах.

– Несколько дней назад. Я хотел воспользоваться приглашением месье Сен-Обера. Не знаю, как это объяснить, но несмотря на то что искренне желал нанести вам визит, я почему-то постоянно откладывал этот момент. Я жил в деревне поблизости и бродил с собаками по прекрасному краю в постоянной надежде встретить вас, но не осмеливаясь явиться в замок.

Увлеченный беседой, Валанкур совсем не замечал течения времени, но наконец спохватился и грустно заключил:

– Мне пора. Но я удаляюсь с надеждой на новую встречу и на разрешение предстать перед вашими родственниками.

– Мои родственники будут рады познакомиться с другом дорогого отца, – дипломатично заверила Эмили.

Валанкур поцеловал ее руку на прощание, но не нашел сил уйти. Эмили сидела молча, опустив глаза, и, глядя на нее, он подумал, что еще не скоро сможет увидеть ее прекрасные черты. В этот миг за платаном послышались торопливые шаги. Обернувшись, Эмили увидела мадам Шерон. Покраснев и задрожав от внезапного наплыва чувств, она немедленно поднялась навстречу тетушке.

– Итак, племянница! – начала та, бросив на Валанкура удивленный вопросительный взгляд. – Как поживаешь? Впрочем, незачем спрашивать. Твой облик красноречиво свидетельствует, что боль утраты давно прошла.

– Значит, мой облик обманчив, мадам, ибо боль утраты никогда не притупится.

– Да-да! Не стану спорить. Я знаю, что ты унаследовала характер отца, но позволь заметить, что с другим характером жизнь бедняги прошла бы более счастливо.

Эмили слушала бестактные рассуждения мадам Шерон со сдержанным неудовольствием. Она не ответила на обвинения, но представила тетушке Валанкура, который с трудом скрыл негодование и вежливо поклонился. Мадам Шерон ответила легким реверансом и высокомерным, оценивающим взглядом. Спустя несколько мгновений молодой человек удалился, хотя и не желал оставлять Эмили в обществе этой особы.

– Кто этот юноша? – осведомилась тетушка тоном, в котором смешались любопытство, недоверие и осуждение. – Полагаю, какой-нибудь праздный поклонник? А я верила, что чувство приличия не позволит тебе принимать молодых людей в нынешнем одиноком положении. Позволь напомнить, что общество замечает подобное поведение и подвергает его строгому осуждению, причем незамедлительно.

Обиженная грубой речью, Эмили хотела возразить, однако мадам Шерон продолжала с напором, явно наслаждаясь новой властью, говорить:

– Необходимо, чтобы за тобой следил кто-то взрослый и разумный. У меня, конечно, много других забот, но поскольку твой бедный отец перед смертью попросил о тебе позаботиться, придется найти время и силы на твое воспитание. Только позволь заметить, что, если ты не будешь безропотно слушаться, я больше не стану беспокоиться о твоем благополучии.

И опять Эмили не решилась перебить мадам Шерон. Горе и уязвленная гордость невинности заставляли ее молчать.

– Я приехала, чтобы забрать тебя с собой в Тулузу. Мне жаль, что твой бедный отец скончался при столь удручающих обстоятельствах, и все же я возьму тебя к себе. Ах, несчастный! Он всегда проявлял больше щедрости, чем предусмотрительности, иначе не оставил бы дочь на милость родственников!

– Надеюсь, он и не сделал этого, – спокойно ответила Эмили. – Да и денежные затруднения возникли не от той благородной щедрости, которая всегда его отличала. Полагаю, дела месье Моттевиля могут уладиться без особого ущерба для клиентов, а я пока с удовольствием осталась бы в Ла-Валле.

– Не сомневаюсь, – с ироничной улыбкой подтвердила мадам Шерон. – И даже соглашусь на это, поскольку вижу, насколько спокойствие и уединение необходимы для восстановления твоего душевного равновесия. А я и не представляла, племянница, что ты способна так искусно лицемерить. Прочитав в письме ваши доводы, чтобы оставаться здесь, я наивно поверила в их искренность и даже не подумала о присутствии такого приятного утешителя, как этот месье Ла-Вал… забыла, как его зовут.

Эмили не выдержала грубых нападок:

– Доводы были вполне искренними, мадам. И теперь больше, чем прежде, я ценю уединение, о котором просила. Если цель вашего визита – оскорблять меня, то я вполне могла бы обойтись без вашего внимания.

– Я вижу, что взяла на себя очень неприятную и неблагодарную миссию, – покраснев, заявила мадам Шерон.

– Уверена, тетушка, – пытаясь сдержать слезы, ответила Эмили, – что дорогой отец не мыслил опеку такой. Я имею счастье думать, что своим поведением неизменно вызывала его одобрение. Тем печальнее сопротивляться распоряжениям сестры такого прекрасного человека. Если вы действительно считаете вашу задачу неприятной, то мне жаль, что она досталась именно вам.

– Что ж, племянница, от красивых слов мало толку. Из уважения к бедному брату я намерена не обращать внимания на твое неприличное поведение.

Эмили попросила объяснить, какое неприличное поведение она имеет в виду.

– Какое! – возмущенно воскликнула мадам Шерон, не думая о том, что ее нескромные подозрения выглядят гораздо неприличнее. – Разумеется, речь идет о встречах с кавалером, незнакомым твоей семье.

Щеки Эмили покрылись слабым румянцем; гордость и тревога боролись в ее душе. Думая, что такая реакция до некоторой степени подтверждает обвинения тетушки, она не могла унизиться еще больше, оправдывая свое совершенно невинное и непреднамеренное поведение. Она просто упомянула об обстоятельствах знакомства Валанкура с отцом, о ранении и о последующем совместном путешествии, а также о случайной встрече вчера вечером. А в заключение добавила, что молодой человек признался в расположении к ней и попросил позволения познакомиться с родственниками.