Погрузившись в размышления, Эмили внезапно увидела, как дверь медленно приоткрылась, и тут же услышала в дальнем конце комнаты странный шелест. Показалось, что в темноте что-то промелькнуло. При теперешнем тревожном состоянии духа, когда воображение отзывалось на малейшее впечатление, ее обуял суеверный страх. Некоторое время Эмили сидела в холодном оцепенении, пока разум не возобладал, а вместе с ним возник вопрос: «Чего я боюсь? Если души дорогих людей вернутся, то только с любовью».

Воцарившаяся тишина заставила ее устыдиться недавних страхов. Эмили решила, что стала жертвой собственного воображения или испугалась одного из тех необъяснимых звуков, которые часто раздаются в старых домах. Однако шорох повторился, а потом что-то двинулось к ней и в следующий миг оказалось совсем близко, в кресле. Эмили вскрикнула, но тут же поняла, что это милый Маншон сидит рядом и ласково лижет ее руку.

Поняв, что сегодня она вряд ли в состоянии осмотреть остальные комнаты, Эмили вышла в сад, а оттуда направилась к террасе, обращенной на реку. Солнце уже скрылось, но на западе, из-за склоненных ветвей миндаля, на темном пространстве неба сохранилось шафранное сияние. Бесшумно промчалась летучая мышь; издалека донеслась неуверенная соловьиная трель.

Эмили вспомнились стихотворные строки, которые отец однажды прочитал на этом самом месте, и сейчас она повторила их с грустным наслаждением:

Эмили пошла дальше и остановилась возле любимого платана отца, под которым они с матушкой часто сидели и беседовали о будущем. Сен-Обер не раз говорил, что с радостью думает о встрече с супругой в ином, лучшем мире. Охваченная воспоминаниями, Эмили вернулась на террасу, в задумчивости облокотилась на балюстраду и заметила пляшущих на берегу реки крестьян. В вечернем свете Гаронна невозмутимо несла свои благодатные воды. Как разительно отличалась их жизнь от одинокого, унылого существования Эмили! Эти люди оставались такими же жизнерадостными и беспечными, как в то время, когда сама она тоже была счастливой, когда отец с удовольствием слушал их удалую музыку. С минуту посмотрев на беззаботную компанию и не в силах вынести воспоминаний, Эмили отвернулась. Но увы! Куда посмотреть, чтобы не найти новых поводов для горя?

Подходя к дому, она встретила Терезу.

– Дорогая мадемуазель, – взволнованно заговорила экономка, – вот уже полчаса я повсюду вас ищу. Даже испугалась, не случилось ли чего дурного. Зачем бродить так поздно? Скорее идите домой. Только подумайте, что сказал бы мой бедный господин, если бы увидел, как вы одна бродите в темноте? После смерти госпожи он горевал так же глубоко, и все-таки редко можно было застать его в слезах.

– Пожалуйста, Тереза, прекрати, – попросила Эмили, пытаясь положить конец этим добродушным, но крайне неуместным рассуждениям.

Однако красноречие экономки не поддавалось увещеванию:

– А когда вы горевали, он объяснял, что это неправильно, потому что госпожа счастлива на небесах. А раз счастлива она, значит, счастлив и он тоже. Не зря говорят, что молитвы бедных возносятся к небесам.

Эмили молча вошла в дом, и Тереза проводила молодую госпожу в гостиную, где уже накрыла ужин на одну персону. Эмили не сразу поняла, что оказалась не в своей комнате, однако подавила желание уйти и спокойно села к столу. На противоположной стене висела шляпа отца. При взгляде на нее Эмили едва не стало плохо. Тереза, заметив ее реакцию, хотела было убрать шляпу, но Эмили покачал головой:

– Нет, пусть останется. Я пойду к себе.

– Но, мадемуазель, ужин готов.

– Я не могу ничего есть. Лучше поднимусь в свою комнату и лягу спать. Завтра почувствую себя лучше.

– Так нельзя! – воскликнула экономка. – Дорогая госпожа, непременно надо поужинать. Я приготовила прекрасного фазана. Старый месье Барро прислал птицу сегодня утром. Вчера я его встретила и сказала, что вы возвращаетесь. Никого печальная новость не огорчила так, как его!

– Правда? – переспросила Эмили, ощутив, как сочувствие постороннего человека наполняет сердце теплом.

Наконец, немного успокоившись, она ушла к себе.

Вскоре после возвращения в Ла-Валле Эмили получила письмо от мадам Шерон. После банальных выражений сочувствия, утешений и советов та приглашала племянницу в Тулузу и добавляла, что, поскольку покойный брат поручил ей воспитание дочери, она считает себя обязанной следить за ее поведением. Сама же Эмили хотела одного: оставаться дома, в родных стенах, напоминавших о прежнем счастье в окружении ушедших родителей, там, где ничто не мешало сколько угодно плакать и каждую минуту представлять милые образы, – но ничуть не меньше стремилась избежать недовольства мадам Шерон.

Хотя преданность отцу не допускала сомнений в правоте Сен-Обера поручить судьбу дочери заботам сестры как единственной родственницы, Эмили прекрасно понимала, что этот шаг поставил ее счастье в зависимость от прихотей тетушки. В ответном письме она просила позволения на некоторое время остаться дома, в Ла-Валле, и ссылалась на крайний упадок сил, душевное истощение, потребность в тишине и покое. Она знала, что в доме тетушки не найдет ни того ни другого, поскольку благодаря унаследованному от мужа крупному состоянию мадам Шерон вела чрезвычайно рассеянную жизнь. Отправив письмо, Эмили немного успокоилась.

В первые же дни после возвращения ее навестил месье Барро – бывший друг отца, теперь искренне его оплакивавший.

– Моему горю нет предела, – сказал он, – так как не найти на свете человека, хоть в чем-то равного Сен-Оберу! Если бы я увидел ему подобного в так называемом светском обществе, то никогда бы не уехал в глушь.

Восхищение месье Барро вызвало глубокую благодарность Эмили. Она впервые почувствовала облегчение, беседуя о родителях с человеком, которого глубоко почитала как за доброту сердца, так и за деликатность.

Несколько недель прошло в тихом уединении, и постепенно острота горя стала притупляться, сменяясь привычной меланхолией. Эмили уже могла обращаться к книгам, которые прежде читала с отцом; сидеть в его кресле в библиотеке; любоваться посаженными им цветами; прикасаться к струнам того инструмента, на котором играл он, а порой даже исполнять его любимые произведения.

Эмили поняла, что праздность растлевает ум, и постаралась ни часа не проводить без работы. Именно сейчас она в полной мере осознала ценность данного отцом воспитания: развивая творческие способности дочери, Сен-Обер обеспечил ей спасение от безделья и скуки без обращения к легкомысленным развлечениям и предоставил богатый выбор занятий в стороне от светского общества. Положительные стороны воспитания не ограничивались эгоистичными преимуществами: сердце Эмили постоянно обращалось ко всему, что происходило вокруг, стараясь если не избавить людей от несчастий, то по крайней мере облегчить их участь сочувствием, поддержкой и благожелательностью.