***

Вечером завхоз выдала мне всё необходимое для учёбы и жизни в детдоме, и я до ночи раскладывала по местам свои вещи и обустраивала рабочий стол. Неплохо. Жить можно.

В это время года в гнёздышке становится некомфортно от холода, а здесь батареи шпарят, постельное бельё пахнет стиральным порошком и утюгом, да в окошках виден свет уличных фонарей. Благодать!

Только вот вторую ночь подряд мне снится тот, имя кому: ПРЕДАТЕЛЬ. Нет, ну это уже слишком! Кыш из моей головы! Ну вот и чего мой глупый мозг вспоминает о нём?

Погорячилась я тогда, пожелав остаться жить в Костиной квартире. Ну, оказался этот мужик не принцем на иномарке, а козлом распоследним. Так всё уже, проехали. Теперь мой дом на год и четыре месяца здесь. Буду учиться в школе и думать о будущем. И никаких там подлецов мне в голове не надо. Кыш, говорю!

***

На следующий день меня протащили по врачам. Точнее, Нина Алексеевна привела меня в поликлинику, проконтролировала, чтобы мне в регистратуре завели карту, и убежала по своим делам. Бросила меня на произвол судьбы.

И вот стою я посреди коридора с анализами в пакетике, а куда их девать – не знаю. В урну что ли бросить? Все так мельтешат, суетятся, толпятся в очередях, что фиг чего разберёшь.

Вдруг смотрю, парень с такими же баночками в пакетике, как у меня, свернул влево. Я – за ним. Ага, вот, значит, куда надо сдавать продукты жизнедеятельности! И зачем они сдались врачам? Им своих, что ли, мало? Или это такой ритуал откупа, чтобы меня пропустили дальше на медосмотр?

А дальше меня ждали терапевт, флюорография, ЭКГ и всё остальное. С первого этажа на четвёртый, с четвёртого на второй, потом обратно, и так десять раз… Вот откровенно не понимаю, зачем меня, пышущую здоровьем, заставлять сидеть в очереди.

Занявшая за мной очередь бабулька, еле живая, охающая, так жалобно на меня посмотрела, что я пропустила её вперёд. Потом все остальные бабушата, сидящие после меня, смекнули и последовали её примеру. Эх…

Последнего врача я прошла, когда на улице уже стемнело. Ощущения такие, будто я весь день пахала, как конь по весне.

После поликлиники, вернувшись в батор, я опустошила кухню. Съела и суп, и пюре с котлетой, и печенюшками закусила, а напоследок насовала за щёки карамелек.

– Чего у тебя с лицом? – спросила меня Таня, когда я поднялась на второй этаж, в нашу с соседкой комнату.

– Кафеты, – ответила я и плюхнулась на кровать.

Таня куда-то собиралась и одевала Машу. Это показалось мне странным: уже вечер, темно, поздновато для прогулок.

– Куда это вы? – поинтересовалась я.

– Да мы в соседнее крыло, в дом малютки, – сказала Таня. – Хочешь с нами?

– А что вы там делать будете?

– Как что? С детками водиться. Нянечки там зашиваются. Мы вот с Машенькой ходим, помогаем, когда получается.

Видимо, мало я сегодня напомогалась бабулям…

***Таня привела меня в большую комнату с самыми маленькими. С нами зашла молодая нянечка Алёна Евгеньевна.

– А кто это с тобой? – поинтересовалась у Тани нянечка.

– Это Наташа, моя новая соседка. Тоже вызвалась помочь с детками, – ответила Таня.

– Ну, хорошо. У нас тоже только что новенькую привезли. С заячьей губой, – сказала Алёна Евгеньевна и показала рукой. – Вон там, кроватка у стены между окнами.

– Ой-ёй, – вздохнула Таня. – Как её кормить-то?

– Да вот, покормила, и весь халат в смеси, – показала нянечка на свой воротник в желтоватых пятнах.

Пока Таня мило беседовала с Алёной Евгеньевной, я подошла к той самой малышке с заячьей губой. А когда увидела, то моим первым порывом было: сбежать подальше.

До сегодняшнего дня я не знала, что такое заячья губа, а, узнав, захотела развидеть и забыть.

«Ужасно… Это ужасно!» – плакал мой внутренний ребёнок.

Я пересилила страх и осталась стоять над малышкой. Она была гораздо меньше, чем Танина Машенька. Совсем крохотная. Голова с два моих кулачка. На лбу сквозь кожу просвечивает жилка.

– Недоношенная, – послышался нянечкин голос прямо у меня за спиной. – Мамка злоупотребляла. Сразу в роддоме и отказалась. Не повезло девочке.

– А у неё уже есть имя? – спросила я, лишь для того, чтобы не стоять, как немая дурочка.

– Да. Аришка. Деткам с нарушениями стараются давать красивые имена, чтобы у них был хоть какой-то шанс попасть в семью, – ответила Алёна Евгеньевна.

– Значит, у Аришки мало шансов?

– Скажем так: у неё больше шансов, чем у нашего Данилы, у которого синдром Дауна, но меньше, чем у всех остальных.

– А заячью губу лечат?

– Лечат. Но с этим не ко мне. Всё зависит от финансирования.

Таня позвала меня водиться с другими детками, которые, в отличие от малышки-Аришки, не спали. За вечер я научилась всему: кормить, подмывать, переодевать и даже делать детский массажик.

К девочке с заячьей губой я больше не подходила. Но ни на минуту не могла избавиться от мыслей о ней. Боженька, пусть у неё всё будет хорошо…

По дороге обратно в своё крыло я пустила слезу. Темно, никто не видит. А шмыганье носом можно списать на обычный насморк. Всё-таки как жизнь несправедлива к детям.

***

Перед сном мы с Таней разговаривали о детях. Она сказала, что мне обязательно нужно ещё раз прийти в дом малютки, потому что у меня дар ладить с малышами. А я вот в этом была не уверена. И вообще, моя жизнь так резко поменялась, что голова кругом. Пожалуй, возьму паузу, чтобы над всем поразмыслить.

Не сказать, что в детдоме мне хуже, чем в гнёздышке, но, чувствую, плакала моя свобода.

Нинок с дедой Васей наверняка переживают, куда я запропастилась. Они ведь оба такие переживательные. Надо бы их проведать… А вот по дядьке Сашке не скучаю. Кобель плешивый. Я ему ещё докажу, что не стану, как мама, и не дамся в лапы какому-нибудь козлу! И всё у меня будет хорошо!

Кстати, о козлах… пусть только попробует снова мне присниться. Всё. Не думаю о нём. Не думаю.

А на следующий день я в первый раз пошла в школу! В девятый класс, где я старше всех на год или два.

Школа была всего в километре от детского дома, так что я, прибившись к стайке сирот, ходила пешком. Младших водила в школу воспитательница, а старшие ходили кто кучками, кто по одиночке. А мне страшно было идти одной. С мелкашами и воспитательницей оно как-то поспокойнее.

Таня училась на класс выше меня и уроки у нас совпадали редко: то ей к третьему уроку, то мне ко второму. Так что вместе мы ходили только по пятницам, а после раздевалки разбредались кто куда и почти не пересекались.

***В классе я одна была детдомовская. Когда я впервые вошла в кабинет и села за парту, за моей спиной зашушукались. Мне всё казалось, что во мне что-то не так: может, петух вылез на голове или я где-то нечаянно испачкала белую блузку. Одежда-то на мне красивая, дорогая, козлом купленная. Вряд ли она стала предметом шушуканий.

Учебников в первый день мне выдали столько, что они заполнили весь рюкзак, да ещё в руках пришлось нести.

Вернулась я в свою комнату с языком на плече, сгрузила тяжесть на стол и только хотела плюхнуться на кровать, как заметила на ней пакет.

Таня, которая вернулась из школы раньше, сидела за своим столом и делала уроки.

– Это тебе просили передать, – сказала она.

Я заглянула внутрь, а там… а там…

– Моя пре-е-е-елесть! – чуть не плача, воскликнула я.

Они, они, родимые! Леопардовые, с карманами!

Я достала их из пакета и обняла, как самое родное существо на свете. Права была Таня: моё ко мне обязательно вернётся.

– Ого, какие клёвые! – оценила штанишки Таня. – Дашь погонять?

– Э-э… – не то чтобы я была жадиной, но делить с кем-то мою леопардовую прелесть мне как-то не хотелось. – А, может, я тебе другие свои брючки подарю? – предложила я.

– Ну хоть примерить-то дашь? – Таня сделала щенячьи глазки. Видать, все сироты профессионально умеют жалобно, умоляюще смотреть. Как тут не уступить?