Салана отчетливо помнила, как с ней долго торговалась стервозная соперница Сусанны по актерскому цеху. Требовала все и сразу: главную роль в сериале, режиссера в мужья, работу в новом шоу. После сделки она получила все, о чем просила – Салана держала свое слово. Роль Сусанны отдали этой профурсетке, вдобавок и режиссер радостно перепрыгнул в ее постель. Далее ее ждали пробы на место ведущей в очередном нелепом молодежном шоу. Карьера обещала быть громкой. Все испортил длинный подол платья, за который зацепился долбаный каблук. Актриска с грохотом летела вниз, вопя от страха, тихо хрустнула шея.

На следующий день газеты кричали о «проклятой» роли в сериале «Отравленная любовь», в котором сразу двух актрис коснулось несчастье: одна бесследно исчезла, вторая же сломала шею. Режиссер сетовал на свою судьбу и невезение с бабами. За кулисами его ждала новая кандидатка на яркие софиты и успех.

***

Жизнь шумного города продолжалась. На следующий день фигурка медсестры привлечет внимание русской покупательницы. Она долго будет выбирать между актрисой и медсестрой. Затем аккуратно снимет с полки медсестру, на ломаном испанском попросит упаковать и, не торгуясь, оплатит чек.

Салана возвратится в свой домик на окраине города. В нем нет даже света. Только свечи и керосиновая лампа освещают единственную комнатку.

Она любит допоздна сидеть и смотреть в окно на мириады огней неспящего Мехико. Она слышит голоса, споры, мысли этой громады. Сортирует и раскладывает доносящиеся до нее мечты и помыслы. «Хорошее, хорошее и это хорошее. Фу, такое пресное хорошее, карамель что ли? И тебя к ним. Стоп! По-моему, то, что нужно», – ноздри Саланы со свистом всасывают привычный тухлый запах, она прикрывает правый глаз. «Пахнет, пахнет. Ко мне, сюда!» Салана подзывает запахи зависти и ненависти, ее ноздри как надутые паруса. Она замирает на минуту и пристально смотрит в ту сторону, откуда ветер принес новую работу. «От ведьмы ничего не скроешь сеньора. Не лей дорогие духи на свою черную суть, все равно дурно пахнешь.»

Наступило утро и солнце быстро раскалило дорогу. Дышать тяжело, но нужно идти. Салана перекидывает через плечо звенящую колокольчиками торбу, ей нужно поспешать, ее ждут новые сделки.

В те дальние времена в его мир пришли другие люди, облачённые в чёрные ткани, подпоясанные белыми веревками. Среди них не было женщин. «Странно, где их бабы? Выгнали их, или все кучей померли?» – размышлял Машимон.

В руках новые люди держали деревянные кресты, созывали собрания и пели протяжно. Сперва колдуну чужаки показались забавными. Но после ему было не до улыбок, потому что эти смешные человечки принесли его народу другого Бога, а его самого потребовали сжечь. Машимон знал, что он бессмертен, но превратиться в ветер и огонь ему вовсе не хотелось.

Его слуги запаниковали, ведь времени почти не оставалось на принятие правильного решения. Тогда пришёл на помощь престарелый служка-индеец, шмыгающий носом. Он-то понимал, что без Господина всем придётся несладко. Новый Бог пока был «непроверен», а Машимон был их Отцом. Он решал и помогал во многих делах. Да и гнев Машимона был страшен, ведь когда дух колдуна перейдет в ветер и огонь, не избежать большой беды тому племени, которое не защитило его, Бога-отца. Он всех сожжет и развеет по джунглям.

Сейчас люди в черных одеждах забирали не только веру, но язык и обычаи, а это было очень плохо, очень. Они уже сожгли все кодексы майя, встречались племена, которые утеряли свой язык и забросили пирамиды. Большая их часть лишилась своих вождей и шаманов. Люди стали болеть и вымирать от заразы, что слезла с железных одежд конкистадоров.

В голову верткого не по годам индейца пришла мысль: а пусть Машимон будет Иудой, тринадцатым другом нового Бога. Плохим другом. Служка любил слушать истории, и тогда один из монахов поведал ему, что их Бог был предан своим другом.

От такого поворота дух захватило и у Машимона. Но и это было не все. В Страстную пятницу прислуга колдуна должна была пронести его по улицам городка, а после – повесить.

Машимон захохотал.

      В голове служки заскрежетал голос колдуна: «Меня повесить? Вы что, тараканы, совсем сбрендили? Ну повесите вы меня, сыновья мокриц. А что потом делать будете? Так и буду я висеть?» – чеканил Машимон в голове испуганного индейца.

– О, мой Господин, прости! – спешил с ответом он, – ты не будешь висеть ни часа. Мы тебя оживим. Ты станешь снова живой, как новый Бог Иисус!

Машимону стало так смешно, что он начал раскачиваться из стороны в сторону, пока не накренился так сильно, что с него слетели все праздничные ленты, повязанные вокруг коротенькой шеи. Затем его тело громко брякнулось о земляной пол и продолжило раскачиваться. Вокруг него бегал служка и в панике взмахивал руками. Он схватил деревянное тело Бога и поставил на место.

Машимон резко оборвал свой смех и с удивлением вперил маленькие глазки-угольки в человека.

–А ты умнее чем твой отец, и дед, и даже прадед. Еще те были тупни. Хорошо. Давай. Поиграем. Праздник. Виселица. Раз, два, три – и я новый Бог! – перечислял Машимон действия и события как детскую считалку.

Спустя несколько дней группа индейцев пришла к аббату, который и требовал уничтожения этого деревянного приспешника дьявола. Переводчиком выступил все тот же служка. Он первым освоил новый язык, и даже мог прочесть пару молитв на латыни.

Предложение индейцев сделать из Машимона сначала Иуду, а затем Иосифа аббата не впечатлило. Он почувствовал подвох и тут же принялся резко отчитывать мявшихся индейцев.

– Церковь Христа велит вам сжечь идола. Иначе гореть всем вам и вашим детям, и внукам в гиене огненной! О, Дева Мария, что они надумали! Вы глупцы, не знаете, что есть Святая Инквизиция, она-то защитит нашу веру от таких как вы! – визжал аббат, и его лицо при этом стало красным, как закат над джунглями.

Зашептали, загудели индейцы. Визг человечка в черной ткани им не понравился. Кто-то покрепче перехватил копье, и этот угрожающий жест не прошел мимо взгляда священника.

– Мы не будем его сжигать, – тихо и четко произнёс служка, – он сперва умрет, как предатель Иуда. Потом твой Новый и Великий Бог даст ему новую жизнь. Ведь ты сам нам говорил, что он всех простит, и всем даст еще жизни. Разве Машимон не заслуживает второй жизни? Он же тоже великий! – уже перешел на тон выше служка. Индейцы слушали его молча, не понимая ни слова.

– Твой Бог даст нашему новую жизнь и наречёт его своим Отцом! – закончил пламенную речь служка.

У аббата нестерпимо начала болеть голова и к тому моменту, когда тихий индеец закрутил эту хитрую историю с перевоплощением деревянного идола, головная боль разорвалась на тысячу мелких иголок, которые тут же воткнулись в его мозг.

– Чей отец? Бога нашего Иисуса, великомученика? – хрипел от боли аббат. – Вы там чего опять пили? Пошли вон отсюда, нелюди! С вами завтра по-другому поговорю! – выпалил и бессильно упал в глубокое резное кресло из чёрного дуба.

Индейцы стали громко переговариваться и даже покрикивать, и кивать в его сторону. Гнев заполнил небольшой притвор, и скоро должен был прорваться наружу.

– Господин наш, послушай! – продолжил служка, которого тоже напугал грозный настрой его братьев. – Машимон и есть наш Бог, как отец твоего Бога. Будет он Иосифом-плотником. Если ты заберёшь у нас Иосифа, мы уйдём. И войны твои в железных одеждах нам не преграда! И не будет тебе ни сыра, ни маниоки, ни коз.

Голова аббата дернулась в сторону, где стоял парламентер. Он понял, что поднимается бунт. И дай Всевышний, чтобы сейчас ему не вспороли брюхо. Вполне вероятно, что эти маленькие люди с разрисованной кожей и с дырками в ноздрях просто перебьют всех монахов и продолжат возносить своего Машимона. И закончится его путь на этой земле, а его тело и тела братьев так и останутся гнить без погребения под солнцем чужбины.