Правда, до этого никому нет дела. То, что вычеркнуто из памяти, не доставляет неудобства и не приносит раскаяния.

– Пс… Энтони! – окликиваю парня, – разговор есть.

Он недобро косится на Эльзу, придвигается плотнее, чтобы старая чертовка не прочла разговор по нашим губам.

– Тофько быфтро, – произносит он, жутко картавя. – Чаво надо?

– Свободы, – бормочу я. – У меня есть таблетки. Много.

Он хмурится и смотрит на меня так, словно увидал призрака. Его белесые кустистые брови ползут на покатый лоб.

– Футиш? – переспрашивает Энтони, щербато лыбясь.

Я не сразу поняла, о чем он. Послышалось: кукишь. В принципе, подобной реакции я и ожидала.

– Футка такая? – снова спрашивает Энтони, немного посерьезней.

– Не-а, – догоняю наконец, о чем он. – Я серьезна как никогда. Мне нужно выйти из «Лазурита», чем быстрее, тем лучше.

Пока пронырливые докторишки не поняли, что память моя стерта не полностью. Прознают – лишат последних крох прошлого, так тщательно собираемых мной по отрывкам из снов и внутренним ощущениям.

Энтони чешет затылок, на его простоватом лице отображается работа мысли. Лоб его морщится, становясь похожим на причудливые рисунки на прибрежном песке, оставленном волнами.

Стоп! Какие, к дьяволу волны?!

В запретном городе нет водоемов, тут вообще с водой туго. Где же я видела волны и песчаный пляж – ту картинку, что так не вовремя подбросило воображение?

Рон Купринг – разумеется, он показал мне это сокровище. Показал, а потом стер начисто воспоминание о нем!

– Чтоб ты сдох! – зло рычу сквозь зубы.

Энтони дергается, решив, будто обращались к нему. Перестает увлеченно чесать затылок и торопливо проговаривает, точно скороговорку:

– Это не так профто, фама понимефь. И таблетки… этого мало.

Я до крови прикусываю губу, смотрю на санитара со смесью раздражения и отчаяния. Он моя единственная надежда обрести свободу. Зачем он так со мной?

– Мне больше нечего предложить, – произношу обреченно.

Он тянется, чтобы вновь почесать затылок, но вдруг протягивает руку к моим волосам. Вовремя останавливается и лыбится во всю ширину рта:

– Твои волофы… За них мофно выгучить немало, много арифтократок мефтает о таком пагике.

Подумать только. Аристократы ненавидят нас, но при этом хотят быть похожими? Полный бред!

Впрочем, если их идиотские прихоти помогут мне сбежать, я не стану противиться. Соглашаюсь. Лучше лысой, но свободной.

– Эй, чего это вы там шушукаетесь?! – зло замечает Эльза. – Я все слышу!

Да уж конечно… Даже если под нами взорвется один из реакторов, эта злобная кочерга не вздрогнет. А вот то, что наши с Энтони плечи соприкоснулись, не могло не укрыться от ее внимания.

– За тобой придут!.. – успевает шепнуть Энтони, прежде чем отойти на приличное расстояние.

Он убеждает старуху, что я всего лишь помогала заправить постель. А я пытаюсь сдержать ползущую на лицо улыбку. Вот это да! Неужели моя мечта и впрямь осуществится? Я покину эту постылую обитель и обрету свободу?!

А там и до Рона Купера недалеко. Обязательно его отыщу, хоть на другом конце этого гребаного мира! Найду и заставлю ответить на мои вопросы – их накопилось слишком много.

Следующие два дня я только и делаю, что жду. Считаю секунды до того мига, как смогу вырваться из «Лазурита». Тщетно пытаюсь попасться на глаза Энтони, жду от него малейшего намека. Но он будто не замечает меня и моих активных попыток приблизиться. Молчит и не смотрит в мою сторону. Вот уже и сто шестая получила от него комплект нижнего белья, которое надеется надеть вечером для встречи со своим доктором.

– Не понимаю, как ты можешь с этим очкариком, – говорю ей, наблюдая, с какой скоростью она поглощает за завтраком пирожные. – Он такой неприятный. И от него постоянно пахнет лекарствами.

– Я привыкла. – Она пожимает плечами и тянется за пончиком, политым фиолетовой глазурью. – И не зови его очкариком, у него есть имя. Доктор Вэнс Вэукхан.

– Звучит так, как будто тебя сейчас стошнит, – произношу ворчливо.

Но тут вспоминаю отрывки из своих снов и поспешно прикусываю язык. Я ведь тоже поддалась дьявольскому очарованию Рона Купринга, человека, которого должна ненавидеть всеми фибрами души. И пусть между нами явно было что-то кроме страсти, это не оправдывает моего поведения. Я наслаждалась его прикосновениями. Сходила с ума от счастья, когда он меня трахал, и держалась, чтобы не признаться ему в любви. Глупая… Какая же я была глупая и легковерная!

– Прости, Стош, – произношу, касаясь руки соседки. – Я не хотела тебя обидеть. Если этот Вэнс тебе нравится, то никто не вправе тебя осуждать. Тем более я. Наслаждайся жизнью так, как можешь. Хочешь еще пирожное?

Протягиваю ей эклер с помадно-розовой начинкой и замечаю на ее лице счастливую улыбку.

– Как ты меня только что назвала? – спрашивает она мечтательно. – Стошей?

– Да, это сокращенно от сто шестой, – смеюсь я. – Почти как имя.

– Чудесное имя. Если бы я могла выбирать, но назвалась бы Стошей. Красиво звучит! Жаль, Вэнт не сможет звать меня так. Он говорит, что нам нельзя давать имена. Иначе к нам будет слишком легко привыкнуть. И тем тяжелее потерять.

Многие из нас не живут подолгу. Некоторые погибают еще в детстве из-за врожденных мутаций внутренних органов, несовместимых с жизнью. И к нам, как к безнадежно больным животным, медперсонал боится привязываться.

А Рон Купринг?

Он ведь тоже не называл меня по имени. Ни одного долбаного раза! Малышкой, деткой, девочкой, даже красавицей. Но ни разу по имени.

И как я сразу не поняла почему?..

– Я пойду, а ты ешь, – произношу подавленно и поднимаюсь из-за стола. Аппетит пропал окончательно. – Увидимся после дневного сна за полдником.

В своей белоснежной келье ложусь на узкую постель и складываю руки на груди. Тупо смотрю в потолок, словно мечтая найти там хоть какую-то подсказку к моему прошлому. Хочу помечтать, что стану делать потом, когда окажусь за стенами «Лазурита». Но не позволяю себе подобную прихоть. Мечтать надо об осуществимом, о том, что может стать возможным, приложи ты усилия. А пустые фантазии лишь сильнее ранят, ведь, очнувшись, ты поймешь, что ничего изменить не в силах. Чем больше напридумываешь, тем больнее будет понять, что это только мечты.

– Сто седьмая!.. – кто-то зовет глухим басом.

Кручу головой по сторонам, пытаясь определить источник звука. Но он будто бы раздается отовсюду.

– Сто седьмая!.. – звук повторяется вновь.

Вскакиваю и мечусь по комнате. Прикладываю ухо к стенам, к полу, присматриваюсь к потолку. И вот тихий скрежет раздается за бутафорским окном. Ногтями пытаюсь содрать голографическое покрытие, подцепить край и отодвинуть в сторону.

– Отойди! – слышится приказ.

Едва успеваю отпрыгнуть, как по экрану, что транслировал покрытые снежными шапками горы, бежит рябь. И вот он становится прозрачным, являя убогую картину реальности.

Из моего окна отчетливо виден запретный город. «Лазурит» стоит на внушительном возвышении над остальными зданиями. А внизу, в горах мусора, в полуразрушенных и возведённых заново зданиях, под навесами и на захламленных улицах копошатся люди. Как муравьи они суетятся, придавая своим заученным телодвижениям весьма и весьма важный характер. Никто из них, кажется, не понимает, что роется в грязи и никогда ничего не увидит, кроме этой самой грязи.

Отчетливо просматривается Стена, отделяющая мир настоящих людей от тех, кто не достоин быть им равными. Крепкая преграда, словно в насмешку, отливает всеми цветами радуги. Периодически по стене пробегают разноцветные всполохи. Завораживающее зрелище!

Если не знать, что прикасаться к стене сродни самоубийству. Стоит дотронуться, и вот ты уже и не человек, и даже не мутант, а всего лишь груда пепла, которую в считаные секунды развеет по запретному городу ветер.

Слышала, от безысходности, многие специально тянулись к стене. Кто-то пытался найти выход, а кто-то избавиться от опостылевшей жизни. Результат в обоих случаях был одинаков.