Представляю, сколько беспокойства доставляла я родителям в детстве. При условии, что они у меня были. Взять бы да сбрить к чертям долбаное «сокровище», да только каждый свой волос я ощущаю как часть себя. В моих мутировавших волосах, видите ли, есть нервные окончания. Сбривать их болезненно и бесполезно, отрастают они с неимоверной скоростью.
Международной конвенцией запрещено лишать мутантов их гребаных мутаций. Это слишком часто приводит к смерти или бешенству. Если не ошибаюсь. Дикарь был последним, кому пытались удалить лишнюю голову. Операция даже прошла успешно. Но сбрендивший мутант прорвался сквозь стену, покинул запретный город и, прежде чем его поймали, перерезал больше трех десятков человек. Обычных, не мутантов. За них бы никто не вступился.
Теперь оперировать и изменять нас боятся.
Вот и доктор явно струхнул, косо глянув на мои волосы. Что ж, эту небольшую битву я выиграла. Но впереди еще решающее сражение.
– Я слышала, у вас освободилось место в библиотеке, – припоминаю вслух и скромно (вроде бы скромно и мило) улыбаюсь. Дожидаюсь задумчивого кивка и продолжаю: – Могу я занять это место? Понимаете, после случившегося мне немного страшно заходить в кабинку и работать с реактивами.
– О вашем желании станет известно директору, – соглашается доктор и поправляет очки. – Приложу к этому результаты вашего осмотра и свое ходатайство. Думаю, перевод в архив вполне вам показан.
Огромного усилия стоит подавить радостный вопль, рвущийся из груди. Теперь-то я узнаю, что собой представляет глава Правительства!
В архив переводят на следующий же день, и я иду туда, полная надежд и предвкушения. Хочу быть уверенной в том, что не ошиблась. Странно, но по главному монитору никогда не показывали его выступлений, даже упоминаний о нем не было. Что-то это да значит.
Первым делом достаю заветный кристалл и вставляю в анализатор голоса. Табло выдает всю имеющуюся информацию: Рон Купринг, глава Правительства с две тысячи триста второго года. Наследник и единственный ныне живущий потомок величайшего Говарда Курпинга, создавшего ныне существующий мир. Его изобретение позволило забыть об энергетическом кризисе и развиваться в новом направлении…
Перематываю – это неинтересно. Все мы знаем, что сделал созданный Купрингом миниатюрный ядерный реактор. Компактная установка питается низкообогащенным ураном и доступна каждому. Теперь такой агрегат в каждом доме, он производит свет, тепло, позволяет бесперебойно работать технике и даже транспорту. О том, что это скрытый убийца, которого мы приютили на своей груди, – всегда молчат.
Наш мир идеален. Не идеальны только люди. Не все.
Что ж, Рон Купринг, теперь я знаю, что это был ты. И, клянусь всем святым, что осталось на этой земле, я до тебя доберусь!
Информации о нем слишком мало, остальное засекречено. Чтобы узнать больше, придется вскрыть банк данных. А я, к сожалению, этого не умею. Да и, в принципе, выяснила достаточно. Осталось найти способ добраться до Рона. Он наверняка знает обо мне больше, чем я сама.
Вечером, во время традиционных посиделок в главном зале, плюхаюсь на диванчик к сто шестой и предлагаю ей тарелку с пирожными. Специально для нее взяла, сохранила и утреннюю, и дневную порции.
– Хочешь?
Глаза девушки загораются голубыми огнями. Она перекладывает поднос себе на колени и, пища от восторга, запихивает в рот целое пирожное. Кажется, в них специально добавляют нечто, что вызывает привыкание. По крайней мере, для сто шестой сладости – точно наркотик.
Она ест, а я вспоминаю о Купринге. На всех найденных мной снимках он производит впечатление безжалостного и беспощадного человека, всегда добивающегося того, что хочет. Даже через информационные кристаллы зрителям передается исходящая от него волна уверенности и силы.
Я видела его другим. В своих снах.
Ему чуть больше тридцати, и его виски посеребрила седина. Он мужествен и чертовски привлекателен, неудивительно, что женщины во время его выступлений падают в обмороки от восхищения. Лицо его властно и аристократично, но в нем нет и доли той утонченности, которой обладают большинство политиков. На фоне Рона остальные государственные мужи выглядят овцами, притихшими рядом со львом. Но я знаю, какими нежными могут быть эти крепкие руки. А эти вечно поджатые губы все же умеют улыбаться. И глаза при этом светятся и отдают в синеву.
– Сто седьмая! – окликивает соседка. – Эй!
– Да, я тут, – произношу, тряхнув головой. – Просто задумалась.
– У тебя было такое лицо… Слушай, ты ведь не просто так принесла мне угощение, верно?
– Так и есть. Мне нужна информация.
Сто шестая здесь с самого детства, иногда получает подарки от родственников. К тому же девушка явно не получает убийственных доз транквилизаторов и мозги ее все еще не превратились в капусту.
– Хочу вернуть память, – признаюсь шепотом, глянув на стоящих по периметру комнаты санитарок. – Это возможно?
Она смотрит так, будто видит впервые. Не боясь обжечься, заправляет мне за ухо прядь выбившихся из прически волос. Я дергаюсь, уклоняясь от этой ласки. Не оттого, что неприятно. А потому, что кристалл все еще там, в волосах. Я так и не нашла способ от него избавиться.
– В «Лазурите» память не стирают, ее блокируют, – также шепотом отвечает она. – Это рассказал мне один врач. Мы с ним… Он…
– Неважно! – перебиваю ее не грубо, но настойчиво.
Я давно знаю, что медперсонал не брезгует интимными связями с подопечными. При условии, что те не против. Иногда, проходя мимо спальни сто шестой вечером, я слышала доносившиеся оттуда сладострастные звуки. Спинка ее кровати часто билась о мою стену. Иногда по утрам я видела выходящего из ее комнаты врача – того самого, в очках.
Что ж, сто шестая сама выбрала свой путь. А я… Что-то мне подсказывает: Рона Купринга я не выбирала, это он не оставил мне выбора.
– Как разблокировать? – интересуюсь, внутренне дрожа от нетерпения. – Это вообще возможно?
– Обычно ключ остается у того, кто поместил тебя сюда. У моих родителей наверняка такой есть, но я не горю желанием возвращать детские воспоминания. Не хочу знать, как меня забрали из семьи и поместили сюда. Даже лиц родных не хочу помнить, так больнее. Пусть лучше они останутся для меня неведомыми существами, которые ежемесячно вносят за меня плату и передают подарки.
А я хочу помнить! И наверняка знаю, у кого есть ключ к моей памяти.
– Ты можешь помочь мне сбежать? – пру напролом. Иного просто не остается.
– А зачем тебе покидать «Лазурит»? – она искренне недоумевает. – Здесь лучше, чем….
– Чем где?
– Прости, но ты явно не из аристократии. Скорее всего, из беглых. Наверняка скиталась по трущобам вместе с какой-нибудь шайкой таких же отщепенцев. Их в запретном городе пруд пруди.
– С чего ты это взяла?
Сто шестая молчит как партизан. Смотрит на меня, поджав губы и прищурив глаза.
– Отвечай! – начинаю неслабо злиться. – Не бойся, я не выдам вашего с доктором секрета. Если что, он умрет вместе со мной.
– Когда тебя привезли, ты лягалась, кусалась и царапалась, – признается она, по-детски шмыгнув носом. – Орала и плевалась. Из твоего горла сыпались такие проклятия, что видавшие виды санитары краснели от стыда. Кстати, этих самых санитаров потребовалось с десяток, чтобы унять тебя. Двое из них еще долго лежали в койках после встречи с тобой. Один со сломанной рукой, а второй с разбитым носом.
– Заслужили!.. – усмехаюсь довольно.
Я давно чувствую в себе необычайную силу и ловкость. Сейчас особенно, ведь у меня появилась цель. Слишком долго пыталась быть как все, подстраивалась, изображала покорность. Но это не мое. Я готова умереть, но умереть свободной. Помня все о своей жизни и о людях, с которыми проводила дни и ночи. Особенно ночи.
– Так что, поможешь? – спрашиваю у соседки, кусая от напряжения губы. – Ну же, сто шестая, просто сделай это. Пусть в этом аду будет хоть один человек, который о тебе помнит. Не вымышленные истории, которые наверняка рассказывают твои родители друзьям и знакомым. Не ту любовную чушь, что шепчет тебе твой доктор ночами. Докажи, что ты человек. Настоящий, пусть и с некоторыми изменениями. Мы ведь не хуже других, верно? Мы тоже способны на сочувствие, преданность, любовь. И даже на подвиг.
