-Бог накажет его...бог и тебя накажет, даже если не веришь...но ошибки человек всегда совершает...пойми..те. Вы сами сейчас совершите страшный грех.
-А он его не совершил? Что позволяет ему стоять в церкви, слушать молитвы?! Что? На его руках кровь...
-Он это знает. Возможно...сами посудите он ночами не спит...вспоминая каждого раненого, дети и взрослые стоят перед его лицом...преследуют его во снах...
-Очень на это надеюсь...но думаю, иного выхода нет, только смерть избавит нас, избавит народ и страну от мучений.
Мария отстранилась и пробормотала:
-То есть вы готовы убить кого угодно ради....вы не ради людей это делаете!
-Нет...как раз таки ради них, только у нас...у нас хватит...
-Чего? Смелости? Сил? Это же ужас...вы готовы брать на себя такой грех, но даже не знаете к чему это приведет.
Я задумался. На секунду, но все же. Мария была права, во всем...идеальным было бы послушать её, схватить за руку и вместе убежать, но нет...так тоже нельзя...это не то что нужно и я лишь коротко ответил:
-К сожалению, я не могу развернуться. Может быть, я бы и хотел это сделать...но не могу.
-Всегда можно отказаться, от всего.
-Не в этом случае. Спокойной ночи, Мария.
Сказал я и быстро вышел из комнаты девушки. Через минуту я уже стоял перед окном в своей комнатушке и сверлил взглядов верхушки деревьев, слегка посыпанные снегом.
ГЛАВА 6
Мне не спалось, на первом этаже звучали медленные шаги, видимо Георгий Петрович тоже не может уснуть и бродит по гостиной. Я же лежал на кровати и смотрел в белый потолок комнатки. Вдали завывали собаки, кричали редкие птицы, что охотятся в ночи, в окно светила огнем луна. Свет её проникал внутрь комнаты и освещал мои изрядно потрепанные сапоги. Я сел на кровать, мысли в голове путались, всплывая единым странным и пугающим образом. Сначала в голове снова и снова всплывали образы мертвой матери и сестры, затем они сменялись быстрыми мертвыми лицами, черты которых я не успел заметить, последним было окровавленное лицо Георгий Петровича, с подбитым глазом и запекшейся кровью на губе, рядом с ним было мое собственное, а рядом стояла и плакала Мария. И плечи её легкие одетые лишь в платье дрожали от каждого всхлипывания, ноги тонкие дрожали вслед за всхлипами. Вслед за этим пришел другой образ, типография Кибальчича.
Мужчина судорожно собирает бумаги, в дверь ломятся полицейские, несколько мужчин держат дверь из последних сил, дрожащими руками Кибальчич, мужчина лет 30, с не очень богатой бородой, одетый в легкую рубаху в стиле Джордано Бруно, протягивая мне небольшую сумку он сказал:
-Сейчас...они накроют нас, ты знаешь что делать?
Я кивнул, пусть и не до конца понимал о чем речь, я был молодым парнем, ещё только простившим Кибальчича за организацию бунта крестьян. Взяв сумку, я быстро вышел с черного хода, а точнее вполне себе черного лаза и выбрался на заливающуюся дождем улицу.
Образ сменился комнаткой Московской квартиры Георгия Петровича. Последний ходил взад-вперед по квартире то и дело, вздыхая и активно жестикулируя. Он бормотал нечто под нос, но все же остановился, устремил взор на меня и спросил:
-Значит"с...нам предстоит сделать это?
Я обессилено кивнул, нечего боле сделать было нельзя, в тот день силы все как одна покинули меня, сказалось тому физическое истощение от пробежки через весь город или это было нечто, более привычное, психологическое, что настолько съело меня...страх, вот...страх это то что тогда забрало мои силы, повлиял настолько что я говорить не мог.
Георгий Петрович тогда снова вздохнул, почесал ус и снова заходил по комнате. Так прошло несколько часов. Он то и дело ходил взад вперед, изредка задавая односложные вопросы, а также, бывало садился за стол и смотрел на чистый лист бумаги, бормотал что-то неразборчивое, а затем снова вставал. Когда я смог найти силы, дабы задать вопрос связанный с этой бумагой, он лишь сказал:
-Все...нечего страшного, нужно письмо дочери написать.
Но ведь...дочери у Георгия Петровича нет, да и не припоминаю я, чтоб он её упоминал. Вспомнил её только в поезде, и то видимо, не удержавшись. Почему он нечего не говорил мне о своей семье, я рассказал все, отчего тогда он по прежнему таит всю свою жизнь от меня. Неужели он боится? Или...нет, это точно бред.
Образ снова сменился, на обычную ночную улицу Москвы, освещаемую лишь фонарями. Редкие люди проходили где-то вдали, там же, отстукивали лошади с повозками, изредка были слышны крики из распивочной рядом, близ неё лежало несколько уже настолько пьяных мужчин и женщин, что они не могли даже встать. Я шёл здесь, а рядом шел ещё кто-то. Образ был не знаком, улица была темна, а как назло все фонари мы уже видимо прошли. Силуэт был женским, скорее всего, но кто это не ясно было по прежнему. Она нечего не говорила, лишь шла подле меня, я также нечего не говорил, вдали послышалась странная сирена, из распивочной начали выходить люди, дальше по тротуару также начали появляться один за другим мужчины и женщины, они все кричали, о чем то говорили между собой и весь этот шум разговоров разлетался по улице, я не понимал что происходит, посмотрел было на шедшую близ меня, но она ушла на другую сторону, ближе к распивочной и сейчас стояла там, в толпе других людей. Я случайно наткнулся на мужчину, подняв руки я извинился и протиснулся дальше, на брустчатой дороге лежало несколько тел, рядом с ними сидел парень лет 12, сидел и плакал. Вдали зашумели солдаты, зашумели полицейские, последние начали оттеснять нашу толпу, один из них подошел ко мне и затем все ушло во тьму.
Последний образ исчез и я открыл глаза. Передо мной предстала все та же комнатка в доме Евсея Григорьевича, все то же окно и луна в нем, зимняя прохлада потихоньку разливалась по комнатке из-за того, что я забыл закрыть окно. Я встал с кровати и пошатываясь подошел к окну. И замер. Небольшая, человека четыре, группа шла к дому со стороны леса, одетая в черные шляпы они о чем то переговаривались, то и дело указывая на усадьбу, я нервно сглотнул. Если это полиция...то как они узнали? Если это...Евсей Григорьевич сказал бы о товарищах...Не может быть.
