За окном уже вечерело, через часов 8 мы будем на станции, Георгий Петрович спал, уткнувшись головой в грязное и пыльное стекло, я посильнее завернулся в пальто и продолжал рассматривать дали и природу своей страны, обычную такую, лес как лес, наверняка там, где-то под камнем муравьи, где то близ камня лежит еж и ждет пока муравьи выползут, дальше ходят туда-сюда по веткам различные птицы и поют свои песни, перекликаясь друг с другом, в деревеньках наверно уже готовятся ко сну, зовут детей с поля поближе к огню и еде. Печка греется сама и греет весь деревянный дом. В доме этом спокойно, несмотря на все проблемы обрушившиеся на мир, а мне по прежнему не спокойно на душе, ведь понимаю что...что все неправильно. Неправильно происходит жизнь, моя, граждан и вообще всех, даже этого ежа, что стоит близ камня, даже муравьев под оным камнем. Все идет не так как должно идти, живем мы не чувствуя нечего, завтра может и не будет нас, а толку, что убудет? Что изменится? Да нечего...
Люди умирают от голода, болезней, избиений. Власть нечего не хочет менять, лишь обогащается ещё больше, все псевдо реформы эти, бред и ширма, скрывающая за собой очередной убийственный приказ. Стрельба по невинным рабочим, стрельба по людям на рынках, аресты в типографии, все это знаки, знаки грядущих перемен и ежели мы, свободные люди, люди народные исправим это, поможет переменам придти раньше, то может...может пустота уйдет?
Пустота затмевает собой все пространство, как туман накрывающий Петроград, она накрывает и меня. В белой пелене нет больше мыслей, кроме одной,
в звенящей болью голове лишь она отражается и мигает как огонь свечи: Мы едем туда, чтобы убить Императора.
ГЛАВА 2
Поезд замедлил ход, часть курящих пассажиров, уже вставала с мест, держа в руках небольшие чемоданы с немногочисленными вещами. За стеклом прошла небольшая станция, название которой я не увидел, вокруг не было нечего лишь ряд троп уходящих в разные стороны от "тела" сей станции. Я внимательно осмотрел платформу, но никого не увидел. Не было здесь заходящих к нам, не было встречающих, не было никого и нечего, только пыль и редкая листва прыгала по платформе и всей пустой, упаднеческой станции.
Георгий Петрович проснулся от резкого торможения поезда, глаза его бегали по салону и осматривали выходящих. Удивительно, но один из следящих за ними, также выходил на этой станции, тем не менее, собеседник его и товарищ по-прежнему сидел у окна, уперевшись головой в стекло и относительно громко храпя. Георгий Петрович посмотрел на меня:
-Странно, знаете"с, если слежка то отчего же раздельно, а Вениамин Алексеевич?
-Я же откуда знаю, может и обознались мы, просто товарищи едут, один вот...
Я посмотрел в окно и заметил, что товарищ следящего идет по тропе куда то вглубь леса, уже изрядно отойдя от станции.
-Один вот ушел, Георгий Петрович...второй спит, ну и бог с ним, какая уж разница, нам ещё не скоро выходить.
-И то верно Вениамин Алексеевич...пожалуй ещё подремлю, знаете голова так болит.
Я кивнул Георгию Петровичу, а сам встал с места и направился в тамбур, дабы наконец подышать воздухом куда более чистым и не захваченным дымом табака. В тамбуре стоял вагоновожатый, глаза его были закрыты, да и видно было, что гражданин изрядно кивает носом и ежели не упадет, то будет аки лошадь стоять и спать прямо здесь. Близ окна прошло несколько других вагоновожатых, дыша себе на руки и жмясь друг к другу они обходили состав и проверяли его работоспособность. На некоторых этапах пути может произойти что угодно, вдруг Михайлов и его товарищи снова выйдут в открытую. Выступят с атакой. Убьют притом кого угодно кроме него....
Я вздохнул и посмотрел на лес, выглядывающий вдали. Вглубь его как раз шло несколько человек, только, что сошедших с нашего поезда, я смотрел на их фигуры пока они вовсе не скрылись среди деревьев и кустарников где то вдали. Мимо окна вновь прошли рабочие, смеясь и по-прежнему грея руки, они поднялись на поезд. Через минуту прозвучал свисток, все вагоны тронулись и поезд, дребезжа, направился дальше. Вагоновожатый, стоящий близ меня лишь пошатнулся, так и не открыв глаза.
Вернувшись в салон и снова усевшись у грязного, замутненного дымом и пребываниями тысяч людей окна, я посмотрел на Георгия Петровича. Довольно тихо похрапывая, он сидел с повисшей головой и видел наверняка какой-нибудь нный сон. А я...я боюсь спать, сны никогда не приносят мне радости, никогда не приносят мне успокоения. Исключая конечно биологическое, ведь человеку нужно спать иначе можно и умереть, но сны, сны для меня это враждебность, это первобытный страх и ужас.
Возможно с этим связана старая травма, пришедшая ко мне прямиком из моего довольно бедного, страшного детства, с лишениями и трудностями. Как сейчас я вспоминаю эти обеды, а точнее сказать ужины среди таких же оборванцев, жителей грязных окраин, как я. Мыши, иногда голуби или собаки, с собакой сложнее, она может дать отпор, а наши худые, бледные и слабые детские тела не смогли пересилить бы и самую худую, всеми брошенную дворняжку, поэтому многие собачьего, да и вообще мяса не видели. Зимой уходили, прямо как солдаты эшелонами на небеса, несколько раз видел, как дворники сметали в кучку тела моих, бывших некогда товарищей по несчастью в одну кучку, а затем увозили их на каретах. Хоронили ли их? Этого доподлинно не было известно мне, знаю лишь, что с улиц городов таких убирали, убирали бы и живых, но к счастью нельзя было совершать такое. Я же...я же просто чудом выжил и попал к Кибальчичу, тот выходил меня, обучил грамоте, легкой арифметике и вот я уже полноценный, можно сказать...полноправный гражданин нашей необъятной страны, а ещё вчера я мог есть мышь в подворотне, а может не есть мяса пару месяцев, перебиваясь лишь украденными овощами с рынков. Кибальчич сделал все для меня и я ему благодарен, пусть я не смог спасти его от налета полицейских, но я продолжу его дело, доведу до конца все...и наконец спасу всех, да, спасу это точно, ещё немного и все пойдет по нормальному пути, наконец в конце тоннеля будет свет и счастье, которого не было годами, десятилетиями у меня и многих других обычных людей, да...я стану Прометеем...нет Наполеоном...в общем героем в глазах людей, да только...только убийством ли мне строить дорогу. Отъявленного мерзавца стоит убить, с этим будет согласна мать, чье дитя этот мерзавец истязал, с этим будет согласна выжившая жертва, но некоторые люди не настолько погружены в горе, ситуация, устрашающая всем своим видом их не коснулась и для них это просто преступник, следовательно уподобляться ему не стоит, кровь за кровь это признаки первобытности в нашем обществе, а этого нам только не хватало, но разве не лучше лишить отъявленного негодяя жизни, нежели кормить его и защищать в темнице на территории страны? Не проще ли срубить ему голову? Не проще убрать его с лица земли? Но что чувствует тот, кто совершит это? Очищение? Ему то какое дело...а если дать сделать это горюющим? Это уже совсем кромешный ужас, это будет взрыв, это будет лишение, это будет отрицательным явлением на душе горюющего, а если не выйдет, а если лучше не станет? Будет ли отрицать он то, что стал таким же, пусть даже лишил жизни не неповинное дитя, а мерзавца. Грань эта размыта, неясна для многих, в том числе и для меня, можно ли стать героем совершив убийства? Оправдывая их только тем, что те кого ты убил, этого заслуживали, за ужасные деяния, за пролитую кровь своего же народа? Не стану ли я таким же впоследствии? Не убьют ли героя, по его же примеру, когда он сойдет с ума? Может подобное будет и со мной?
