Катя намеревалась возразить, отшутиться, но передумала и только застенчиво улыбнулась. Жаль, что тогда на ее скромную улыбку не обратили внимания: имелся бы повод посмеяться в недалеком будущем.
Сама Фая испытывала переживания другого рода, не столь очевидные. Петербург поразил ее не меньше, чего она никак не ожидала, будучи уверенной, что помнит и узнает город, в котором родилась. На самом деле очень многое забылось, а большую часть исторического центра девочка, как выяснилось, никогда и не видела. Елена Демьяновна, весьма равнодушная к культурным ценностям Северной Пальмиры, ограничивалась в своей жизни передвижениями между магазином, где работала, продуктовым рынком, школой, администрацией и поликлиникой, а потому редко выезжала с внучкой за пределы Приморского района. Разве что на дни рождения к сыну, невестке и внуку, когда те жили на Елизаровской. Фаю не покидало ощущение, что за несколько лет в Бурятии Петербург стерся в ее памяти до выцветшей картинки с белыми пятнами, и вот эта картинка оживала, наполняясь недостающими образами и свежей насыщенностью красок. Она уехала, едва ей исполнилось десять, и с обидой на саму себя была вынуждена признать, что в том возрасте попросту не замечала, не осознавала, не ценила ни красоту, ни богатство города. Тем с большим удовольствием и рвением проникалась ими сейчас.
Светлана Викторовна подготовила для них очень активную, временами даже утомительную программу, но поскольку умела интересно рассказывать, Фая следовала за ней как завороженная, жадно стараясь все запомнить и ничего не пропустить. Так азарт, охвативший ее в Русском музее, не имел ничего общего с унылой скукой в тот день, когда она впервые посетила его с классом еще в начальной школе. Узнавая и рассматривая в деталях оригиналы картин, уже хорошо знакомых им из занятий со Светланой Викторовной, девочки проверяли, кто вспомнит больше – названий, художников и примечательных фактов. После нескольких залов они потеряли интерес к игре – явное преимущество оставалось за Катей. И все же Фая не без удовольствия отмечала про себя, что пусть она и не так, как подруга, но все же хорошо знала коллекцию петербургской галереи; это возвращало ей ощущение близости с большим красивым городом, в котором чувствовала себя теперь лишь провинциальной девочкой, приехавшей издалека навестить родственников.
К слову о родственниках. Дядю Сережу в конце предыдущего года перевели в военкомат Красногвардейского района – корабль, на котором он служил, постановили утопить ввиду недостатка в бюджете средств на содержание. Его жена тетя Таня работала в библиотеке на Ладожской, а сын Витя собирался поступать на химический факультет. Жила семья без приключений но, похоже, не огорчалась их отсутствию.
Куда более волнительно прошла для Фаи долгожданная встреча с Эльвирой.
По всей видимости, в семье Лебедевых теперь водились хорошие деньги. Во всяком случае, их квартира преобразилась до неузнаваемости: кожаная мебель, глянцевый гарнитур, крепкий линолеум, заменивший во всех комнатах паркет, огромный плюшевый медведь в гостиной, небьющаяся китайская посуда вместо сервантных гэдээровских сервизов. На журнальном столике стояла чаша с фруктами, и не просто с яблоками-грушами, а с персиками и виноградом. Фая не помнила, когда в последний видела их у кого-то в таком количестве.
Эльвира, жалуясь на жару и неработающий кондиционер, достала из холодильника сок – самой дорогой марки, баба Вера не покупала такой даже по праздникам, а не по праздникам ее внуки довольствовались растворимыми «Зуко» и «Юпи». Заглянув в буфет, чтобы взять стаканы, Фая несколько секунд не могла отвести взгляд от стопки плиток «Алпен Гольда» с орехами на нижней полке. Точно не меньше десяти. Молочными шоколадками ее время от времени баловали, но не так часто, чтобы их можно было накопить и обнаружить в шкафу нетронутыми и никому не интересными. Она захотела попросить одну и тут же почувствовала себя неловко. В ее школе тоже учились дети обеспеченных родителей, но близко общаться с ними не доводилось. В то же время бабушка с дедушкой зарабатывали по местным меркам достаточно, жили они не хуже большинства, а одевалась Фая даже лучше многих девочек в классе. Хотя подумала она, таких модных вещей, как у Эльвиры, в Улан-Удэ даже в магазинах не нашлось бы. И от этой мысли растерялась еще больше.
Подругу же, казалось, ничего не смущало. Она радостно трещала, выкладывая Фае все, что приходило на ум из последних событий, и стараясь не забывать иногда поглядывать на Катю. Спустя какое-то время всплеснула руками, что-то вспомнив, и повела девочек в свою комнату, где у стола под окном их ждали четыре красиво упакованные коробки.
– Тебе подарки, – небрежно, будто скрывая волнение, бросила Эльвира. – На каждый день рождения с тех пор, как ты уехала… Почтой решили не отправлять, стопудово бы ничего не дошло. Да и думала, раньше увидимся.
В первой коробке была Барби. Фая, зажмурившись, прижала ее к груди – она уже почти не играла в куклы, но такая, с гнущимися ногами, до сегодняшнего дня так и оставалась несбывшимся новогодним желанием.
В другой, самой большой, – мягкая игрушка. Тигр. Только не яркий, дурацкий, какими были завалены рынки «китайки» в Улан-Удэ, а совсем как настоящий: правильной формы и матовых цветов. Роскошный. И совсем как живой.
Из третьей коробки Эля вынула пакет с миниатюрной железной дорогой.
– Обычно мальчики их просят, но ты же любишь поезда, – пояснила она. – Это не просто игрушка, я ее на блошином рынке нашла, у торговца типа антиквариатом. Должно красиво в комнате смотреться.
Обалдевшая от происходящего, Фая потянулась развязывать четвертый бант. Увидев содержимое упаковки, смешно ойкнула, спешно обняла Эльвиру и в замешательстве заплакала. Та шутливо толкнула ее, дескать «Спокойно, не рыдай!», и довольная произведенным эффектом пустилась в сбивчивые объяснения:
– Ты ведь сама говорила, что несколько раз отправляла письма на «Звездный час» и очень хотела туда поехать. Пусть не выиграть, а, главное, ящик киндер-сюрпризов получить! Ну вот, можешь считать моего папика твоим личным Сергеем Супоневым.
Фая действительно очень давно мечтала об этих чертовых шоколадных яйцах!
– Это папа тебе столько денег дал? – шмыгнув носом, спросила она.
– Кто ж еще?
– Он знает, что ты их мне на подарки потратила?
– Да, но ничего страшного. Он даже рад. Ему главное, чтобы не на сигареты и наркотики. У его лучшего друга сын снаркоманился в старших классах, вот и папуля за меня дрожит. Что я спутаюсь не с теми людьми, СПИДом заболею и тэдэ. А ты ему всегда нравилась.
– Он на Кронштадтском заводе так много… получает? – осторожно спросила Фая.
– Нет, конечно, – хмыкнула Эльвира. – Он там уже тысячу лет не работает! Ваучеры удачно купил-продал, а потом денег занял тете Миле. Сестре его, помнишь? Занял в долларах в девяносто втором и потребовал тоже в долларах, только спустя полтора года. Сама знаешь, что за это время с рублем сделалось. В общем, тети у меня, считай, больше нет, зато папа ее доллары на рубли поменял и бизнесменом стал.
Она почесала нос и неохотно добавила:
– Папы, похоже, скоро тоже не будет.
– Что ты имеешь в виду?
– Мама разводиться с ним хочет. За тетю Милу простить не может. И за паркет. Его поменяли, пока мы с ней в Болгарии отдыхали. Хоть и старый был, но в хорошем состоянии, из красного дерева. Мама злится постоянно, что отец такие вещи ценит, а тот злится, что она не ценит его стараний. Как-то так…
Фая не знала, как поддержать и что говорить: в первый раз родители кого-то из ее друзей разводились, и сама она в похожей ситуации оказаться не могла – бабушка с дедом хоть и поругивались регулярно, но, понятно, ни о каком разводе не помышляли. И потом Эльвира совсем не походила на страдающего ребенка. Надувала пузыри из бледно-розовой жевательной резинки, не прекращала веселую болтовню и, казалось, все в ее жизни было хорошо. Даже очень хорошо. Настолько, что Фаю впервые с досадой подумала, что не какие-то миллионеры в телевизоре, а ее собственная подруга живет лучше, чем она. Нет, Фая не завидовала, но совершенно ясно осознавала теперь свое желание во взрослой жизни, – когда у нее будет зарплата, – иметь все то, что видела сейчас у Лебедевых: чтобы в холодильнике всегда были персики и виноград, чтобы она могла также модно одеваться, проводить каникулы в Болгарии и жить, в конце концов, в Санкт-Петербурге, а не в глубинке на границе с Монголией.
