Погладив ее по макушке тыльной стороной ладони, бабушка продолжила защипывать края теста вокруг фарша и серьезно сказала:

– Главное, чтобы и ты все поняла. Наше условие – никакой не журналист. Мы на пенсии собрались работать не для того, чтобы выучить тебя непонятно чему. Так что быстрее определяйся и начинай готовиться. Год всего остался. Если надо репетитора какого, скажи. Точно не хочешь в медицинский? На аптекаря?

Фая упрямо закачала головой «нет».

Бабушка не стала настаивать:

– Дело твое. Хорошим вариантом будет юридический или экономический: и денежно, и престижно. Еще Михаил говорит, все его важные начальники своих детей устраивают на факультет государственного управления. Видимо, перспективно. Что думаешь?

Фая плохо себе представляла, чему учат государственных управителей, но само сочетание слов применительно к себе ей не нравилось.

– Баба Вера, а, может быть, лучше поступить на лингвистический? Мне же нравятся и английский, и французский.

– Ну и что потом будешь делать с дипломом иняза? – поморщилась Вера Лукьяновна. – В школе работать? Да ну ее. Учителя сейчас, кого ни возьми, злые и нищие. Оно и понятно, за такие копейки пахать. Светлана Викторовна твоя не в счет. Она для души старается, не за зарплату. Может себе позволить с мужем бизнесменом.

Бабушка подождала, захочет ли внучка что-нибудь добавить, но та молчала, и она продолжила:

– Володя со Светой советуют тебе юридический. Дед не против, а вот у меня душа не лежит. У прокуроров работа собачья, нечего женщинам туда лезть. В адвокаты тоже не хочу, чтобы ты шла – не хватало еще бандитов да насильников всяких защищать. Да и судьей быть нынче опасно, стреляют их. Хотя Володя говорит, что юристом в фирму можно устроиться. Если в фирму, то хорошо: чистенько, спокойно – все-таки с бумажками, не с уголовниками.

Если ее отпускают в Петербург, рассуждала Фая, то и она была готова согласиться сделать выбор в пользу какой-то более практичной, понятной профессии. Юристы, стоило признать, на нее всегда производили особое впечатление: и адвокаты в фильмах, и папа Аюны – судья арбитражного суда, и даже старшеклассники, которые поступили после школы на юридический. Все их, по ее мнению, отличала подкупающая манера красиво говорить, а также казавшаяся безупречной логика рассуждений и неуловимый шарм состоявшегося или будущего успеха. И все же самой ей совсем не хотелось учиться на юрфаке. Уж лучше на эконом, решила она. В конце концов, математика – один из ее любимых предметов, а специальность Эдуарда, пример которого по-прежнему воодушевлял, – финансы.

Через год Фая подала документы в Финэк[15].

Ей единственной из подруг предстояло пройти вступительные испытания, предсказать результаты которых никто бы не взялся. Катя заняла второе место на всероссийской олимпиаде по русскому языку и по льготе призера была зачислена на филологическое отделение Петербургского госуниверситета. Отец Эльвиры, желая сберечь себе и дочери нервы, настоял на том, чтобы оплатить ей учебу. Так она без стресса и переживаний стала первокурсницей юридического факультета того же СПбГУ. Аюна не поменяла своего намерения остаться в Бурятии и, не прилагая больших усилий, поступила учиться на биолога в Улан-Удэ.

Фая же, получив высшие баллы по всем предметам, в день объявления итогов в списке зачисленных абитуриентов себя не нашла. Снова и снова пробегала глазами по фамилиям на букву «С», но в конце концов пришлось признать – Сапфировой в списке не было. Ее не приняли.

Не замечая происходящего вокруг, она доехала до Черной речки, дома с порога сообщила о своей неудаче Елене Демьяновне и тут же в коридоре спустилась по стене на пол, дав, наконец, волю застрявшим в горле рыданиям. Плакала отчаянно, громко, пока не начала вздрагивать от дыхательных спазмов. Признать поражение оказалось не просто, в первую очередь потому, что подобной несправедливости с Фаей прежде не случалось: учителя всегда ставили заслуженные отметки, не придирались и, даже наоборот, относились к ней чуть менее строго, чем к другим ученикам. Возможно, памятуя о ее круглом сиротстве. В семье тоже, если и ругали, то только по делу. Поэтому-то сейчас и не хватало мужества принять случившееся: она усердно готовилась и все делала правильно, раз так хорошо сдала вступительные экзамены, только, выходит, ее старания, как и оценки оказались никому не нужны и перед ней хлопнули дверью, не дав ни объяснений, ни второго шанса. Выть хотелось не только от несогласия с этой вопиющей несправедливостью, – в конце концов, про блат и коррупцию в вузах слышать приходилось не раз, – а прежде всего от нежелания признать, что с ее петербургской мечтой придется прощаться. «Не поступишь в Питере, устроим тебя в БГУ, – сказала тогда за буузами Вера Лукьяновна. – Или если дед договорится, иркутский в НарХоз. На платное отделение до конца августа принимают. Ссуду, возможно, придется брать, но в здешних университетах цены не столичные, справимся как-нибудь». На что внучка ей пообещала: «Если я не поступлю там, то вернусь в Улан-Удэ и не пикну. Помоги мне только, пожалуйста, деду убедить».

Фая закрылась в своей комнате и долго из нее не выходила. О дальнейших планах думать не получалось, в голове была тяжелая пустота. К вечеру, понимая, что у бабушки и дедушки скоро полночь, а признаваться им, что ничего не получилось, придется не сегодня, так завтра, она подошла к телефону и уже набрала восьмерку, как Елена Демьяновна остановила: «Подожди пока, не звони. Дождись моего возвращения. Я вернусь часа через три, не позже».

Бабушка надела свой парадно-выходной костюм, перед уходом брызнула за ушами духами, что делала только по особым случаям, и, не говоря больше ни слова, оставила растерявшуюся внучку одну в квартире. Вернулась она через два с половиной часа. С довольным видом, бутылкой Хванчкары и коробкой «Птичьего молока».

– Успокаивайся, Фаечка. Будешь учиться где хотела. Гады зажравшиеся. Нашли на ком отыграться!

Оказалось, что в Петербурге жили их дальние родственники по дедушкиной линии, о существовании которых Фая даже не знала. После смерти мужа Елена Демьяновна виделась с ними крайне редко и, по всей видимости, поддерживать семейные отношения особенно не стремилась. Однако, работая во времена затянувшего дефицита в магазине, помогала им с детской одеждой – откладывала для них под прилавком вещи, «достать» которые считалось большой удачей. В качестве отсроченной благодарности эти самые родственники и откликнулись на ее просьбу помочь Фае с поступлением. «Гоша, сын двоюродного брата дедушки и тебе, выходит, дядька, хорошо дружил с твоими родителями, – рассказывала Елена Демьяновна. – Свидетелем на их свадьбе был. Видела на фотографиях, наверное. Теперь он важная шишка в какой-то нефтяной организации. Я потому к нему и пошла, больше не к кому. Гоша говорит, у них в бюджете для каждого года предусматриваются расходы на благотворительность. Из этих денег кривым каналом и будут тебе учебу оплачивать. Не мытьем, так катаньем. Если уж от государства нашего помощи не дождешься… Сволочи, сиротке не дали учиться!.. То пусть хоть капиталисты помогут!»

Без преувеличения оговорюсь, что в основном своих жизненных успехов и исполнения желаний Фая добивалась исключительно благодаря собственным способностям, трудолюбию и напористости. Однако и судьба бывала к ней щедра, изредка посылая помощь, как в тот день – в виде неизвестного доселе дяди Гоши с кривым каналом на благотворительность.

Через месяц она встречала Катю на вокзале. Та, радостно озираясь, шагала навстречу, волоча большую спортивную сумку с вещами и какой-то угловатый предмет, завернутый в узел из старой простыни.

– Что это такое? – спросила ее Фая.

– Телевизор японский, – подмигнув, ответила Катя. – У вас же дома только черно-белый. Я подумала, что пригодится.

Договорились, что в начале учебного года она поживет вместе с Фаей и Еленой Демьяновной на Черной речке, затем со временем подыщет себе соседку и съемную квартиру.