На одно короткое, практически незаметное мгновение, его губы ломаются в какой-то странной улыбке. Но этой секунды для Евы хватает сполна, чтобы практически задохнуться от резко нахлынувших чувств. Потому что она любила его, любила так глупо и совершенно необъяснимо, и осознание его недосягаемости убивало.
— А если не понимает? — Дима даже придвигается ближе, словно ему это действительно интересно. Сердце у девушки снова заходится каким-то лихорадочным стуком, эхом отдаваясь в висках.
— Значит найди другую, умную, — всплёскивает руками Бестужева, нехотя ставя точку в этом просто ужасно неловком разговоре.
Они смотрят друг на друга несколько долгих, слишком уж растянувшихся секунд, и этот момент становится последним для их негласного боя. Кажется, они оба проиграли.
— Не хочу, — едва заметно буркает Коваль, умудрившись сказать так, чтобы этого не было слышно в микрофон, и отворачивается от Евы.
Лёша прокашливается, стараясь привлечь к себе внимание и вернуться к обсуждению книги. Правильная атмосфера медленно возвращается, заполняя собой каждый уголок комнаты, разговор снова течёт в нужном русле, вот только о чувствах Дарси они больше не говорят. На одно короткое мгновение Ариана тянется куда-то через стол, заслоняя собой Еву и незаметно сжимая её колено. Это действие мимолётное, практически неощутимое, но переполнено уверенностью и поддержкой, которой девушке так не хватало где-то на подсознательном уровне.
До самого конца выпуска Бестужева чувствует, что сердце у неё уже бьётся так сильно, что, кажется, начинает стучать где-то в горле, но значения этому не придаёт. И в сторону Димы больше не смотрит.
***
Сумерки опускаются на город стремительно, пусть никогда не спящую и сияющую огнями Москву поглотить полностью так и не удаётся, только самые отдалённые части города. Благо, девушка жила в довольно тихом районе, где гробовая тишина наступала обычно не позже десяти вечера, вместе с последним убежавшим со двора домой мальчишкой, и это было даже удобно. Раскрытое на створку окно впускает в кухоньку вечернюю свежесть и отдалённый шум улиц. Ева слегка улыбается, наслаждаясь царящей атмосферой.
В квартире у неё тихо и спокойно, лишь слегка жужжит холодильник и едва слышно мурлыкают Битлз, напевая из допотопного радиоприёмника, стоящего на подоконнике. Кажется, он достался ей от дедушки, но сейчас это уже не имеет совершенно никакого значения.
Бестужева загружает в разогретую духовку пирог и вытирает руки, просто невероятно довольная собой. Пусть на различные программы и подкасты её приглашали редко, свободного времени всё равно было не так уж много, и ничего не могло быть лучше тихого вечера, уже плавно перетекающего в ночь, полностью посвящённого готовке и приправленного хорошей музыкой. Это было именно то, о чём девушка так отчаянно мечтала, наверное, больше месяца.
Утром она списывалась с Лёшей, и тот сказал, что отснятый вчера выпуск «Книжного Клуба» уже ушёл на монтаж и скоро будет готов. В этом вопросе Квашонкину девушка доверяла, как никому другому, но спросить, войдёт ли в выпуск их странная, до конца непонятная даже ей самой, и так сильно не вяжущаяся с привычном тоном их ссор перепалка с Ковалем, почему-то не решилась.
Весь этот день она вообще всеми силами старалась отгонять от себя любые мысли о Диме, которых в её голове и без того было чересчур много, в конце концов переключившись на долгожданную готовку. Это всегда помогало отвлечься и забыться, хотя бы на какое-то время отстраниться от навязчивых, крутящихся в голове заевшей пластинкой мыслей. Мыслей тяжёлых, порой настолько сильно начинавших давить на плечи, что становилось тошно. Поэтому теперь девушка вытирала со стола оставшуюся муку, самозабвенно постукивая ногой в такт музыке. Ей бы очень хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался.
Вот только уже через несколько минут, когда девушка позволяет себе опуститься на табуретку, а пирог в духовке почти готов, по маленькой однушке проносится звонок. Кто-то звонит в дверь, и уж слишком настойчиво для незваного гостя, потому что Ева действительно никого не ждала. Она пересекает небольшой коридор в смятении, словно ведомая интуицией и ещё одним чувством, исходящим откуда-то изнутри. Она прекрасно знает, что непонятно кому двери открывать нельзя, но когда дёргает за ручку, даже не смотрит в глазок. Нарисованная масляными красками сова с картины в коридоре смотрит на девушку осуждающе.
Сердце у Евы всё равно против воли ёкает, когда в дверном проёме оказывается высоченная фигура в чёрной толстовке и с капюшоном на голове. Потому что прямо сейчас, в двенадцатом часу ночи, Дима Коваль стоит на её пороге и неловко мнётся, явно не ожидавший, что девушка откроет ему дверь. Такая немая сцена хорошо выглядела бы в какой-нибудь романтической комедии, а вот в реальной жизни ощущается довольно нелепо.
— Ты чего тут…? — Бестужева не решилась бы заговорить первой, но вопрос срывается с её губ скорее сам по себе. Дима опускает голову чуть ниже, кажется, мечтая слиться с темнотой подъезда, в котором сегодня умудрились выкрутить лампочку, и смотрит на неё исподлобья, — Проходи.
Девушка вжимается лопатками в стену, пропуская Коваля в квартиру. Он стоит на пороге ещё несколько долгих секунд, словно в сомнении, после чего всё-таки проходит в коридор и в таком же гнетущем молчании следует за Бестужевой в кухню, после того, как она закрывает входную дверь. Он никогда не бывал у неё в гостях, так что теперь с интересом осматривался, пока Ева этого не видит. Вся квартира была целиком и полностью ей пропитана, пронизана, словно являлась частичкой Евиной души, негласным продолжением её самой.
Дима чувствовал себя крайне некомфортно, словно влез туда, куда ему проход закрыт, но пути назад уже не было. Бестужева стояла перед ним растерянная и уж слишком домашняя, ожидая, пока он скажет хоть что-нибудь, хотя бы попытается объяснить свой неожиданный ночной визит.
— Я хотел извиниться, — слова скребутся в горле, так что Коваль резко замолкает, совершенно не зная, что ещё сказать. Мысленно парень уже готовится к тому, что его сейчас выставят за дверь, и совершенно заслуженно. Потому что ведёт себя как дурак, и даже двух слов связать толком не может.
— За что? — этот вопрос ставит в тупик. Действительно, а за что? Потому что Квашонкин его надоумил, а Ариана весь оставшийся после съёмки вечер промывала мозги, уверяя, как сильно он обидел Бестужеву. Вот только Дима и сам никак не мог понять, чем же её мог обидеть, ведь вчера разве что только сам сболтнул лишнего, но не больше.
А теперь он стоит в её кухне, всего в каком-то несчастном метре от самой Евы, и никак не может подобрать слов, чтобы объясниться, словно пятнадцатилетка. Тягостное, нависшее грозовой тучей молчание всё давит, давит, давит, окончательно выбивая из головы все мысли и слова. Первой в себя приходит девушка:
— У меня пирог есть, — она словно отмирает, выключает духовку и ловким движением достаёт оттуда противень, поставив его на столешницу, — будешь?
Голос Бестужевой звучит так, словно ещё секунду назад не было этого давящего молчания и неозвученного ответа, словно вчера на самом деле ничего ужасного не произошло, и Дима сам постепенно начинает в это верить, слегка расслабляясь. Только теперь он вспоминает, что ел в последний раз в двенадцать дня, так что пирог действительно оказывается очень кстати.
Коваль слегка улыбается девушке, усаживаясь на предложенную табуретку и подбирая под себя ноги. Пока Ева крутиться по кухне, доставая два блюдца, ставя чайник и разрезая пирог, тишина, разбавленная лёгким мотивом очередной песни Битлз, уже не кажется такой гнетущей. Скорее, спокойной и умиротворённой. Правильной.
Молодой человек наблюдает за каждым лёгким движением, а в груди разливается приятное, умиротворяющее тепло. Будто именно ради этого момента каждый из них и жил, будто судьба свела их именно для того, чтобы потом они могли вот так просто сидеть в кухне ночью и есть пирог. Главное — рядом.
