Аля была не одна. Расфокусировавшись, я заметила рядом парня с фотографии. Он был одет почти так же, как и поэтка, только у него на руках не было браслетов, поэтому я смогла рассмотреть его татуировку – слово «pride», выведенное черным курсивом на левой руке. Под словом был символ, который я не распознала, – знак бесконечности, пересеченный сердцем. Парень стоял ко мне вполоборота, потому что разговаривал с темноволосой девушкой чуть старше меня. Девушка была одета точно так же, как и Аля, только поверх футболки у нее был наброшен бежевый пиджак, широко расходящийся на груди. Все вместе они выглядели как подростки с плаката гитлерюгенд.

– Ты кто? – спросила Аля. Она, кажется, была удивлена не меньше, чем я.

– Маруся. – Я протянула ей руку.

– Аля. – Она пожала мою руку и обернулась к подруге: – Это Вера и Леша.

Вера улыбнулась и махнула мне рукой, на которой я увидела такие же белые браслеты, как у Али, а Леша шутливо поклонился. Я тут же повернулась обратно к Але, чтобы на него не смотреть.

Аля помолчала. Я не знала, что сказать, и поэтому улыбнулась.

– Ты тут в первый раз? – спросила Аля.

Я кивнула.

– Тебе Рита все показала, – сказал сбоку Леша. Это был не вопрос, и я не стала на него реагировать.

– Не обращай на нее внимания, – сказал Леша. – Она дура.

– Леш. – Вера, кажется, взяла парня за руку. – Отстань.

Леша заткнулся.

– Ты что-то ищешь? – спросила Аля. Я решила идти ва-банк. Мне уже совершенно не хотелось выполнять задание Лисетской, поэтому я не особенно боялась, что эти странные люди меня просто пошлют. «ИКС» меня страшно разочаровал, и я хотела поскорее уйти.

– Я фанатка Аркадия Васильевича Белова, – сказала я. – Приехала в Питер, чтобы с ним увидеться.

– А. – Аля кивнула. – Тебя Женя к нам направила.

Я кивнула. Предположение Лисетской оказалось верным – эта девочка была как-то связана с Васильевым, причем в такой степени, что меня могли к ней «направить» по этому вопросу.

– По адресу, – сказала Аля. – Только Аркадия Васильевича сейчас увидеть нельзя. Он в больнице. Ты не слышала?

– Я читала, – сказала я осторожно. – Я надеялась его навестить.

Аля задумчиво покачала головой.

– Прости, – сказала она. – Не знаю, возможно ли это, но я могу спросить Станку.

Это имя я помнила по афише. И помнила, как на него среагировала Рита. Чувствовалось, что я попала в место, в котором есть два разных лагеря. В одном полноватая женщина в цветастом платье, а в другом – отряд черно-белых пионеров.

– Подожди секундочку. – Аля улыбнулась и достала из кармана телефон. Это было не так просто, потому что ей пришлось задрать длинную футболку.

Я посмотрела по сторонам. Вера и Леша о чем-то увлеченно болтали. Мне очень хотелось спросить кого-нибудь о том, почему здесь находится парень, ведь кафе исключительно для женщин, по крайней мере до позднего вечера, но кроме нас в курилке никого не было. Я достала телефон и стала набирать сообщение Мари.

– Маруся? – спросила Аля. Я совершенно этого не ожидала и снова чуть не выронила телефон.

– Если ты правда хочешь повидать Аркадия Васильевича, это можно устроить. – Аля постучала по экрану собственного телефона. – Станка говорит, что может тебя к нему провести. Но нужно будет поехать прямо сейчас.

Я молчала.

– Нужно, чтобы ты сказала. – Аля повернулась к Леше и Вере, привлекая их внимание. – У нас концерт в одиннадцать. Если Маруся сейчас захочет, то я отвезу ее к Станке, и мы вместе скатаемся в больницу. Я успею к одиннадцати, но вам нужно будет самим найти и взять Киру. О’кей?

Леша поднял перед собой руки.

– Конечно, – сказал он.

– Езжайте. – Вера что-то смотрела в телефоне. – Только не опаздывай.

– А Кира уже тут, – сказал Леша. – Она писала, что зашла с Евой и Мишель.

Аля повернулась ко мне:

– Мы не заходим внутрь, потому что Леше туда нельзя. Мы просто договорились тут встретиться, поужинать и потом пройтись до концерта. Ну так что, ты хочешь поехать в больницу?

– Не нужно. – Я хотела сказать, что ей не нужно организовывать мою поездку. Все, что можно было узнать от Васильева, от него и так должна была узнать Лисетская. К тому же я не представляла, что буду говорить при встрече с Васильевым, – я ничего не знала о его работе и совершенно не горела желанием что-то на ходу узнавать. Мысли какого-то старичка о феминизме меня интересовали очень мало.

– Поехали, – сказала Аля. – Его только мы навещаем. Я уверена, что ему будет очень приятно!

Аля была, с запасом, самой интересной девушкой, встреченной мной в кафе. И улыбалась она по-доброму. Я, вообще-то, раньше всегда обращала внимание на красивых девушек, но с тех пор, как мы начали встречаться, если так можно было сказать, с Мари, я как-то совершенно отключилась от социального мира. В Москве у меня не было знакомых, интересующихся феминизмом (если не считать вечно занятой Тани), и мне на самом деле очень не хватало вот такой девушки в жизни.

– Давай, – сказала Аля. – Поехали.

– Ты только не удивляйся, – сказала Аля, – но ты услышишь много странного.

– В смысле? – спросила я. В такси было сумрачно и тесно – переднее сиденье было отодвинуто назад, и мне приходилось прижиматься к нему коленями.

Аля снова улыбнулась. У нее было такое странное лицо – она выглядела угрюмой все время, кроме тех моментов, когда ее лицо вдруг расплывалось самой теплой улыбкой, которую я когда-либо видела.

– Ты пользуешься феминитивами? – спросила она.

– Конечно, – сказала я.

– А почему? – спросила Аля.

– Потому что они точнее определяют реальность происходящего и позволяют мне не поддаваться давлению патриархата, – сказала я.

– Понятно, – сказала Аля. – Ты читала «Лингвистику активизма» Аркадия Васильевича?

– Конечно, – соврала я.

– Ну, тогда ты помнишь там такой фрагмент, – Аля моргнула и вдруг стала читать, будто с листа: – Активисты создают дискурс, который нарушает существующие структуры социализации. Эти структуры похожи на изнеженных любовников, которым удалось вырваться из шумного мира и уединиться на краю вселенной. Каждые их «люблю» и прикосновения естественны и не требуют согласия. Активисты же полицейские, проверяющие документы любовников. Их, активистов, присутствие не вызывает радости. Не может ее вызывать. Если активисты приятны, если их жесты вызывают чувство комфорта и безопасности, то место активизма занимает коррупция. Она не всегда сковывает – наоборот, в загнивающей культуре, в разваливающемся обществе коррупция остается единственным работающим инструментом индивидуальности. У тебя нет выбора вне этой системы.

– Ты это наизусть помнишь?! – Я и не представляла, какой планке мне придется соответствовать, когда назвалась фанаткой Васильева.

– У меня фотографическая память, – сказала Аля. – Но ты помнишь этот фрагмент?

Я задумчиво покивала. Я почти ничего не поняла из сказанного, потому что рассматривала Алино лицо – на время этого монолога оно из угрюмого стало каменным, прямо как у Лисетской.

– У нас принято все время пытаться менять язык, которым мы разговариваем, – сказала Аля. – Такая игра.

– Что-то я пока этого не заметила, – сказала я.

– Потому что я легко переключаюсь, – сказала Аля. – И могу с людьми карамельна разговаривать. А Станка, например, почти не говорит просто по-русски. Это чтобы ты не удивлялась.

– На каком же языке она говорит? – спросила я. – И почему ее так зовут? Это настоящее имя?

– Это от слова «stan», фанат, – сказала Аля. – И мы уже приехали.

Такси затормозило возле сложноустроенного четырехэтажного дома. Он походил на несколько московских хрущевок, склеенных в лабиринт и обрезанных по последнему этажу. Мы пропетляли по дворам и наконец подошли к обшарпанному подъезду. На металлической двери, поверх облупившейся зеленой краски, кто-то вывел красным баллончиком слово «ЧЁРТ». Аля набрала код на домофоне – две восьмерки, девять, три, ключ и ноль, – и мы оказались внутри дома.