Тако ста станции Чугунка – Елеватор на линии нашей, узле, Жизнь – Смерть.
И вот, с Тракту на Чугунку, линию-шпалы, с тройки на Паровоз, с амбаров на Елеватор!
Бывало: Малахов подаст, Анделов довезёт, а Гаврило-Рыло доставит на Грязи17, на Узлавую18, все с буденцами и колокольцами и колоколами, лихия кони, весёлыи голоса, удалые ямщички! А бывало и замёрзнут в пургу заколдова́нную – ямчик на облучке, седок – в сундучке, а кони на чисто в поле, алилуийаа!!
Бывало, дремлется под песню, чудни́лось и явни́лось у станции на перекладную жжиевайа!!
Песня:
– И-и-иэээх, тты-ы, дива-а-а, – иээхх,
Чудивва-а-а, – Мать пурга́, мать
Зима-а-мать-зима, бабушка сам-а!
– Деда-трахт, де́да-наш’ т —
Тётя т’ не наштья!
– Кнутовишшем трахну! —
Кони рывануть, – сердца
обырвуть! – аах, д’ песний
в небо я сядое ааххну-у!!
– Ииээхх, зима! – бабушка! сама – дедушка
д’ дед – а тобое я, милка, враз да
счас агрет!!
И эээххх! иий – о-о-о-о! сссццц-иии
Граааббб…ютть!!!
Бывало-бывало – а потом и взорвало – кончился трахт вот: станция, линия, шпалы…
И пошли Чугунки чернеть, искреть, оря, крича, как домовые по ночам в стойлах.
Поехало. И ссыпка – ссыпалась: пропал Хламычь, монах-растрыга, маслак-елдак, пьяница, раб Стуржиных, зазывала-спускала для их, четверыих.
Исчез и Мишь, красноносый акало19, сын поручика, матершшинник-ругатель, пианица тожь, раб Чудилиных, троих всех – Василисков, Павла и Иянвасильча.
Пропал Петь для Ефимлазрча. Сдунуло и Геть-Метя для Пудельврановых.
Настали Мохвшовичи – и Хуллерврановы.
И встал у Станции на часы – Елеватор в деннощных самосветных огнях. Вавилонстея башня20.
Начало: на одной стороне глянцевово, типографеи Попова21, билетца: – Иеремия Авраамович и Берта Львовна Мохвшовичи в день бракосочетания дочери своей, Розы Иеремиевны, с Иосифом Романовичем Хуллерманом, просят Вас на обряд брака, в молитвенный дом на Базарной улице, а затем в Собственный дом на Задней улице22, № 27, в 8 ч. на чай, бал и вечерний стол.
На обратной:
Их Высокоблагородиям, Господам Чудилиным Василиску Иоановичу, Волександре Васильевне и Тимону Василисковичу, Дворянская ул. собствен. дом № 13/1 марта 27 дня г. Тяпкотянь.
И теперь, се, в шесть часов вечера здание молитвенного дома на Базарной, двор, а там уж болдахин в цветах и зелени и веньчает казённый раввин города Танбова, господин Бланкман, Симеон Августович, пел хор певчих, под управлением господина Копштейна, с участием кантора г. Мессем-Зироты.
На балу играл бальный струнный оркестр из Ельца под управлением г-на Дири-Жора Безбородконзона Ильи Львовича. Танцы всю ночь до утра, до восхода.
На дворе молитвенного дома:
Усто…ст…навливають!! Посмотр… посмотрить: нивест! нивест!!! – Он ничиво, жиних, с бородкой. – Д’ ни с бородкой – с усами! с бородкой – шафир, женин брат! – Вона! Ет’ мы не знаем! мы всеех знаем! Шафир-то с усами, а жаних – с бородой! – Можа – ещщо в юбки, жених? Хы! – См-а… пошли! Пошллл… си.. смотрите!
А шёл особ-парад, древнего вида шевствие, двихался болдахин, подо коим цвела щастием и младостию венчальная пара; их окружала тесная чреда родни и друзей, шевствуя, как б плясали в медленном плыве и вечере, под звонн, певы и ливень младых голосков хора и мочного гласа канторе взивавшего его ввысь вниз – в бок – прям!
– Глянь, жеды т’ жеды, а как б и не жиды! прям! антирес какой! – Антире́еес, ет’ верно! Хуть б и нам. Свадьба богааатая, со всеми причиндалами! – Ну к подвиньсь! уютничек. – Вы ни безобразьте! малмест вам! Ну-ну, можь хошь со мной также? под оболдухин, хи, хо, го, го! – Физомондей не вышьли? вот! Кака там физгамония? Физгамония у меня чесь-чесь и всё остальное в порядке! Жалаете – удоставерим! хо-хо-хо!
Но шевствие ушло в дом и свадьба .. имела окончание – пошли и поехали к невесте на бал и вечерней стол гости званые и мы праздноглазейки!
Под окнами дома Мохвшовичей, на Задней улице, № 27, с аттическим украшениями и стрельщатостию23 окон:
– Д! Не толкайтесь! будьте благоприличны!! Вы не на бойне! Пусти-и-ити! – Д’ не видно, чорт!! Д’ не видн-ж! – Ах, ах, ах, какая Розочка антиресная… Прям!.. красавица! – Д’, дда! и плеч и хрудь и талья и такдалия!!! – И чтооо? И чегооо? – И чтооо вам от мене нааадо? Мишигерес! Гой и гой остался! Пфа!! – Ахх, не щипайтесь – в’ не в стрельцах!! Тут – ку-ль-туууррра!! А тибе место здесь, Швёвский? Ты хто – емназист? А то я – Зюзлесскому завтра!! – Вот – начали!! Ага! Ага! Ах, как антиресьн’ – ихний маюфес24 идёт! – И ничего подобного – ет палатнес! – Какой па-лат-нес! Ффу, это просто – вальс в два па! – Ах, с кем ск… да не плюитесь на сиртук, он дороже вас с потрохам – из крепу! – Где будушник!25 Где… – Караул-л-л!
Гевааалт26! Мать… мть… – Ах, што это будет! Как изья’чьноо! Ах, жаних .. какой ду-шон-чик!
– Пиют, пиют… шенпаньское! – Нет – пасаковку!
– Пью-са-ков-ку, дурак, идьот!! – И не пьюссыговку, а – пейсаховку, виноградннные выжимки-ст! идиёт вы! – Ну ддда! А Тимк’ т’ Чудилин, выблядк! с кем пляшеть! – Д’ с Анюткой Ефим’-лазрчв-й! какж! Вмисте за ширмой у Зинпалин Довгаль27 мочились: она – сидя, а ён – стоймя, хххха… – Брррысь, т! Чу! птел, ччорт каринфской!
– Д’ет исправников – суньбернай! – Какой губерняй – ет Вздох, помочников! – Какой чорт Вздоо-о-х! Не будьдохл, а и всево – Каток, – Юбернай Чудилинский!
– Сэньйя! проводите до дому? – С’ увеликим вдовольвствием, пжа! калачик-ручькю вашш!
Сма! ребь, Гольев, с Пудельврановым Ванькяй приехали, урра, урра! и уррра! вас!!!!
И всею ночь толпились, смотрели, шептались, кричали, волновались, глазки, глазейки. И всюю ночь топали, плесали, кадрилили, краковяками, мазурили – и елли, ппили, и пели до утра-а-а-а!
А утром открылся второй елеватор – у ярморочной площади.
6. Задвиженцы мученики
Наш город, Тяпкатань, выдвигал из себя, как из горячей печи пироги, особых людей – на весь город. Слободы, славно, – тоже. А трахтир Чудилина, Василискианча, теж пироги, людей – задвигал в свой испод и румяные от зари молодости, и красные, пурпурные, кумачные иные люди, задвинувшись – зеленели, серели, чернели и тлели тлом.
Хотите, Гаврилфёдрыча1, буфетчика и старшего трактирщика-прикащика? Сейчас, будет.
Утро:
– Захарч, камариные не приносили? Никакнетс, Гаврилфёдрыч, не виднос – Ты посиди, я к птицам – Слушаю с, идить-идите, ничого особенного!
На верху, где жила Волександрвасильна2 со своим штабом, всё тепер иначе. В её спальне, узкой, как келья, склад чаю-сахару и протчих бакалей, сухих немазанных. А в белом зальце, где сияла горка, где пел герофон и гармоньи, где изливались всю ночь звуки страстные и чудные Лермонтова-Тамарина замка3 игде молились днями-ночами ещё пуще, и страстней – там кенареечный завод.
– Ти-ти-ти-пиу-пиуу-у, тен-тень – тээннн, дррь, дрррр, дррр.
Дрррь – тиу-пиууу-дррръ, дррръ!!
Дззз-и-и, дрррь!!
– Здоровца, дружечки, кумочки мои, сестрёночки, братцы, деверьки! – зверьки божии!! Нету вам камариных, семечек, семечек ваших – ишьте, клюйте подсолнушки, шки!!
Сам кум вам и сват и брат и деверь, весь золотой, лён-волоса, бородка святая, как у мучеников святых, в белий кипенной рубашке, в чёрном люстринчике4, ходит, ходит, и органчики пускает – ученье-свет, птицам.
– А, кумочка, здравствуитя, дорогой птичек моих пришёл повидать? Не любишь их, Тимочка?
