Вглядевшись в образы, прочувствовав их, он выдохнул с облегчением — Санхи, сделавшая все по-своему, направила ритуал вначале в прошлое. События, которые она решила показать ученику, произошли шесть лет назад.

— Это Интри из рода Орла, — в трансе голос шаманки стал низким и гулким. — Мэдлэгч уже почти не связана с его родом магией, как жена с мужем, след блекнет и к концу этого месяца испарится. Траур подойдет к концу. Но пока связь можно использовать, чтобы показать тебе это.

Образ хмурого одноглазого каганатца с решительным взглядом пропал, из пламени на Триена смотрел молодой мужчина. Приятная внешность, умные глаза, легкое превосходство на лице — и этот каганатец умер не своей смертью, ощущения Триена не обманывали. Из-за усилившегося запаха полыни на сердце было пусто, словно кто-то скорбел по убитому так сильно, что готов был мстить до самой своей смерти. По коже прошел мороз, когда образ молодого каганатца сменился видением, в котором ожесточенные, жаждущие отмщения мужчина и женщина стояли у могильного камня.

— Один из братьев Интри-орла повздорил с Ираимом из рода Хараал, с проклинателем. И убил единственного потомка сразу двух родов, — каждое слово Санхи казалось ударом похоронного колокола. — Родители убитого, их ты видишь сейчас, прокляли весь род Орлов, всех живых, всех нерожденных, всех магией связанных.

Триену подумалось, что многие родители, будь у них подобные силы, поступили бы так же.

— Интри знал о проклятии, когда женился? — уточнил Триен. Он и до этих откровений был о муже Алимы невысокого мнения, но не хотел, чтобы оно упало еще ниже, чтобы неприятие стало презрением.

— Знал, — осклабилась Санхи. — Поэтому женился на мэдлэгч, надеялся, что магия ее рода убережет его. Поэтому и уехал так далеко от родной земли, надеялся, что сила заклятия ослабнет в чужой стране.

— Не ослабла, — зло выдохнул Триен.

— Нет, знамо дело. Интри-орел с самого начала был обречен. И жена, которую он взял, тоже. Теперь проклятие настигнет и ее.

— Осталось лишь до конца месяца потерпеть, она не будет больше связана с Орлами, — возразил Триен. — А когда я разрушу метку, Алима будет в безопасности. Фейольд не сможет ее отследить.

— Приятно, что ты внимательно слушал, — усмехнулась Санхи. — Что ж ты так печешься об этой мэдлэгч, а?

— Она ничего не сделала, чтобы заслужить смерть. И плен она тоже не заслужила.

— Ты все еще веришь в равновесие? В равноценный ответ? — удивилась шаманка.

— Конечно. Это вряд ли изменится, — отрезал Триен.

Санхи злорадно рассмеялась:

— Смотри!

Свеча вспыхнула вновь, в ее пламени появились новые образы. В видении Алима спрыгнула с мерина во дворе большого дома, со слезами на глазах бросилась обнимать какую-то женщину, похоже, мать. Ошейник снять удалось, это Триен увидел в следующей сцене. В которой Алиму, безропотную и подавленную, выдавали замуж опять. Но второй женой уже женатого мужчины.

Никакая пресловутая безучастность, обусловленная ритуалами, больше не имела над Триеном власти. Умом он понимал, что в Каганате у вдовы, не забеременевшей за три года брака ни разу, год прожившей в плену у бесчестных северян, было лишь две возможные судьбы. Жизнь с родителями до конца дней или такой вот брак. Брак давал хотя бы надежду на материнство, на благорасположение мужа, на подобие счастья. Ρодители хотели дочери добра и потому решили ее судьбу таким образом.

Но сердце Триена бунтовало, в душе поднимались злость и решимость. Он смотрел на потухшую, будто омертвевшую Алиму и бесился из-за невозможности что-либо изменить. Она ведь всегда была решительной, целеустремленной! В ней чувствовался стержень! Всегда!

Почему же она позволила решать за себя? Почему сломалась?

— Вот равноценный ответ мироздания той, на которой нет вины! — в голосе Санхи, постоянно высмеивавшей упрямую веру ученика в равновесие, слышалось торжество. — Вот как ее родители позаботятся о благополучии дочери. Вот как они утешат ее!

В пламени появился новый образ: старшая жена попрекала Алиму тем, что мужчина взял вторую жену не по любви, а лишь потому, что родители девушки предложили богатое приданое. Алима, отяжелевшая от нового мужа, не плакала, но слезы стояли в ее глазах. С одного взгляда было ясно, что «несчастна» стало ее вторым именем.

Триен молчал, стиснув зубы. Санхи не нуждалась в словах, и без них чувствовала гнев и отчаяние ученика, ведь в какой-то мере она была с ним одним целым. Оттого ухмылка шаманки, показавшей на примере важного для Триена человека, что вера в равновесие наивна, стала воплощением злорадства.

— Конечно, родители могли оставить ее в доме, — в голосе Санхи слышалось легкое осуждение. — Могли. Но у них на шее и так одна женщина, которую никуда не пристроить.

Триен вопросительно вскинул бровь, и шаманка милостиво пояснила:

— Невестка. Она ведь родила им внука, стала полноценной частью их рода, а муж ее погиб на войне. Вдов, обремененных детьми, замуж не берут и не отдают.

Глубокий вдох, медленный выдох — безнадежная попытка смириться с тем, что родители действительно хотели Алиме лучшей доли. Наверное, понимая это, она и сломалась.

— Какой смысл в твоих метаниях, Триен? Какой смысл в твоей жертве? Что с ней, что без нее у Алимы нет жизни. Не будет она счастлива. Ты пытаешься спасти человека, но в итоге получится лишь одушевленный и глубоко несчастный сосуд для четырех детей от нелюбимого мужа. Хотела бы она себе такую судьбу?

Санхи пропала, ритуал закончился, в дыме потухшей свечи отчетливо виделся Фейольд, ногой вгоняющий болт в грудь Триена. Тело в этом месте противно саднило, шаман досадливо потер его пальцами.

— Любопытно, что мысль об убийстве врага тебе ни разу даже не приходила в голову, — раздался рядом голос, сплетенный из нескольких.

— Я никогда не убивал и не хочу начинать, — тихо, чтобы не разбудить девушку, ответил Триен.

— Из-за посмертия? — голос и приподнятая бровь Зеленоглазого выдавали любопытство.

— И по этой причине тоже, — признался шаман. — Если смогу, я буду защищаться, это естественно. Я не пойду как баран на заклание. Я знаю, что, где и когда случится. Постараюсь себя обезопасить, чтобы выиграть Алиме время.

— Боюсь, последняя фраза нуждается в пояснении, — нахмурился Смерть.

— Есть только один способ разлучиться на время нападения, — пожал плечами Триен. — Ссора. Серьезная настолько, чтобы каждый из нас пошел потом своим путем. Чтобы она гнала коня и мчалась вперед, не разбирая дороги.

— И что станет поводом для столь судьбоносной размолвки? — Смерть выжидающе приподнял брови.

— Εще не знаю, — честно признался шаман. — Не знаю. Но понимаю, что это единственный путь. Тогда она будет далеко, Фейольд ее не выследит, ведь метку я разрушу. Обязательно разрушу.

— Мне всегда нравились решительные люди, — хмыкнул Зеленоглазый. — Но ты готов идти до конца даже после увиденного? То, что тебе показали, правда. В тех пророческих образах не видно счастья.

— Что я могу сделать, чтобы оно было в ее жизни? — прозвучало жестко, отрывисто, и Триен сжал кулаки.

Собеседнику не след знать, как тяжело шаману идти намеченным путем, как больно понимать, что девушка, ради которой Триен подставлял себя под удар, станет очередной заложницей старинных традиций Каганата.

— Ты собрался умирать через пять дней, — неопределенно повел плечом Смерть. — Ты ни на что больше не сможешь повлиять.

— Жаль.

— Мне тоже. Но я напоминаю, что ты можешь повернуть назад. Ты не должен это делать. Не должен прямо сейчас выслуживать посмертие и рисковать собой. Подумай хотя бы о Бартоломью. Ему понадобится твоя помощь. Знания, которыми ты мог бы с племянником поделиться, в свое время спасли бы другие жизни.

— Спасибо за напоминание. Я уже все решил, — твердо встретив взгляд Смерти, ответил Триен.

Слова о племяннике, которому гибель дяди могла навредить, били особенно болезненно из-за видений о безрадостном будущем Алимы. Но Зеленоглазому показывать это не стоит.