А раз так, нужно довериться чутью. Оно не обманет, не подведет.

Триен вернулся скоро, улыбался, будто ничего не случилось, на лбу и волосах блестела вода.

— Очень красиво и пахнет вкусно, — он сел на свое место. — Я вчера так и не приготовил ужин. Только хлеб испек и тут же съел кусок с сыром. Ты угадала с завтраком, спасибо.

— Ты хоть немного отдохнул?

Смутилась, ведь простая тревога о самочувствии могла быть истолкована превратно. Он мог решить, я подгоняю его, чтобы попробовал снять ошейник.

— Я старалась не шуметь, — поспешно добавила я. — Прости, если разбудила.

— Я почти выспался, — его улыбка вмиг превратила мои тревоги в ничто. — Нужно будет и сегодня лечь пораньше.

Он отрезал от намазанной сметаной и медом оладушки кусок, а вердикт, вынесенный через пару мгновений, меня порадовал.

— Божественно вкусно!

Мы ели молча, а когда первый голод заглушили, Триен рассказал о вчерашнем ритуале.

— Я не понимаю, почему он считает виноватой во всем меня! — выпалила я, четко осознав, что Фейольд не отступится, пока не убьет меня.

— Потому что на самом деле именно он виноват, — прозвучало жестко, окончательно. — Он не справился. Не смог поправить ошейник и скрывал это от Старума. Не смог вынудить тебя делать то, что было нужно шайке, и значительно преувеличивал свое влияние на тебя. Потом он упустил тебя и самовольно бросился в погоню. Хотя должен был вернуться к главарю, но честный разговор со Старумом уязвлял самолюбие мага, совсем не такого всемогущего, каким он хотел казаться. Гордыня Фейольда — причина гибели его сестры. Он потакал гордыне и пренебрег долгом. В итоге не защитил сестру.

— Но он не может не понимать этого… — пролепетала я.

— Он понимает, — заверил Триен. — Понимает. Но как ему жить, если честно признать свою вину? Тогда получится, что сестра и все друзья погибли из-за него. Проще думать, что виноват кто-то другой.

— Но этот «кто-то другой» — я, — в глазах щипало, руки дрожали, и я спрятала их под стол.

Триен встал, пересел ко мне и, взяв за руку, посмотрел в глаза.

— Ему просто нужно было назначить виноватого. Любого, кроме себя самого. Это понимают все. И стража в Наскосе тоже. Они будут держать его в тюрьме, потом будет суд.

— Не верю я в местный суд, — всхлипнула я. — Я хочу домой. Там он до меня не доберется!

Триен кивнул:

— Понимаю.

Я обняла его, знала, что он поможет, поддержит.

— Все обойдется, Алима, — Триен погладил меня по спине. — Все обойдется.

— Он и для тебя опасен, — выдохнула я. — Ты показал его сержанту без прикрас. Фейольд это знает, он не забудет и не простит.

— Я все-таки верю в суд. Знаю судью, он разумный и справедливый человек. Жесткий. И станет ещё жестче, когда получит бумаги из Кипиньяра. Насколько я понял, командор стражи Кипиньяра не из тех людей, которые не заканчивают начатое. Он предоставит все документы суду. Φейольда упрячут надолго.

Звучало твердо и убедительно. Вера Триена в суды и закон подкупала, успокаивала.

— Кажется, ты уже несколько раз сотрудничал со стражей, да? — я робко заговорила на личную тему и пожалела, что объятия распались.

— Да, приходилось, — он потянулся за своей чашкой. — Шаманов тоже правильней всего назвать обличителями. Как и мэдлэгч, шаманов просят о помощи, когда не хватает доказательств. В своих ритуалах я могу вызвать даже умерших, но лишь тех, кто умер не больше пяти лет назад. Это очень тяжелый, трудный ритуал, в него приходится вплетать и живущих, которых необходимо должным образом защитить. Иначе потустороннее может получить через них лазейку в наш мир.

— Потустороннее? Это духи? — уточнила я.

— Не только, — он отвернулся, погладил чашку пальцами, и стало ясно, что эту тему он обсуждать не хочет. — Защита мирян вообще самая сложная часть работы в таких случаях. Думаю, ты знаешь и сама.

— Нет, не знаю, — я покачала головой. — Магия мэдлэгч другая. Мы не можем вызывать дух умершего, музыка гуцинь способна лишь воскресить воспоминания о нем. В ритуале познания мелодия и особые чары помогают создать образы, которые увидят и миряне, как ты их называешь. Судьи или стражники, те, кто обратился за помощью. Защищать никого не надо, — я пожала плечами и хмуро добавила: — хотя от магии иных мэдлэгч вообще почти невозможно защититься.

— То есть? — Триен настороженно нахмурился, повернулся ко мне всем телом.

— Среди мэдлэгч есть проклинатели, — со вздохом пояснила я. — Сам понимаешь, что маги, которых так называют, не стремятся лечить, спасать, гадать или зачаровывать предметы для защиты скота от падежа, например.

Он кивнул:

— Да, название само за себя говорит.

— Именно. Они проклинают на болезни, на смерть, на разорение, на несчастья. И от этих проклятий простым людям не спастись. Их и не все мэдлэгч разрушить могут.

Триен задумался на мгновение:

— Чем они платят за эту силу? — прозвучало так, будто он рассчитывал услышать о наказаниях. И он не ошибся.

— Короткой жизнью. Редко кто из них доживает до пятидесяти. Малочисленностью. У них даже двух детей в семье не бывает.

— Все равно как-то несоразмерно, — он недовольно нахмурился.

— Ты настолько веришь в справедливость? — поразилась я.

Он хмыкнул:

— Я бы иначе сформулировал. Я верю в равновесие, в равноценный ответ мироздания. Вот взять, к примеру, того же Фейольда. Сколько горя он причинил, сколькие погибли по его вине — ему все вернулось. Все возвращается. И плохое, и хорошее. Уверен, задумавшись, ты найдешь много подтверждений этому в жизни.

Такой подход мне нравился, а поразмыслив над словами Триена, я действительно нашла множество примеров. Только одному, самому животрепещущему, объяснения не находила. Никак не могла понять, когда же умудрилась сделать что-то настолько плохое, что заслужила целый год плена и ошейник.

ГЛАВА 16

Три дня ушло на восстановление резерва естественным путем. За это время Триен побывал в Пупе, убедился, что здоровье роженицы и ребенка не вызывает опасений, заодно узнал и новости.

После ритуала, который показал Фейольда и его подельников во всей красе, староста и сержант довели мага до деревни и погрузили вместе с двумя другими бандитами на телегу. Те сопротивлялись, а пуповчане, которым староста рассказал о ритуале, арестованных нарочно задирали. В этом отчасти были виноваты спрятанные Санхи амулеты — шамана и его доброе имя жители деревни пошли бы защищать и с оружием. Что говорить о попытках задеть словами трех связанных преступников, которые и возразить толком не могли.

Фейольд, уже получивший в челюсть, еще худо-бедно держал себя в руках, но его спутники были попроще, пробовали «отгавкиваться», как сказал староста. В итоге, по словам все того же старосты, когда один из подельников мага лягнул сержанта, «стражники отвели душу». Одного, самого ретивого из бандитов, отделали так, что пару дней спустя староста сомневался в том, что «орел» до суда дотянет.

Такие подробности Триену не нравились, зато объясняли, почему в видении только один человек сопровождал Фейольда.

Общение с Алимой радовало. Поначалу она была скованной, будто заледеневшей, теперь же во взгляде появилась не только упрямая решимость выжить любой ценой, но и тепло, сердечность. Что-то безвозвратно изменилось в ней, когда она уверилась в том, что Триен не станет склонять ее к близости. Видимо, она этого всерьез опасалась.

Лицо все чаще озаряла улыбка, девушка откликалась на шутки и, казалось, получала удовольствие от разговоров с шаманом. Она спрашивала и о нем, о его семье, искренне интересовалась Триеном. Это льстило и грело душу. Чудесные перемены явно шли Алиме на пользу и подпитывали уверенность Триена в том, что он не зря собрался в Каганат, не зря положился на чутье, подсказавшее, что девушку нужно спасти во что бы то ни стало.

Резерв после искусственных подпиток восстанавливался медленно, но вызванные этим слабость и ломота в теле не шли ни в какое сравнение с тем, как истощал Алиму ошейник. Было очевидно, что каждое превращение буквально выпивало ее жизненную силу. В лисьем облике она вообще валилась с ног и засыпала на ходу, в человеческом быстро уставала. Но все равно пыталась заботиться о Триене, готовила еду, поливала растения, хоть он и убеждал девушку, что сам отлично со всем справится. Она лишь улыбалась и делала по-своему.