-- Можна-а!!!
Плохиш выпил залпом. Очередь разразилась восторгом. Рабочий класс искренне пустил скупую слезу.
-- Есть значит еще продолжатели...
Через час граждане знали друг друга по именам и частично отчествам. Некоторые уже икали. Помочиться за угол успели сходить все. Привычный к неудобствам Плохиш не давал гражданам спуску и в этом. Ильич тихо, по-ижевски покоился под кустами рядом.
-- И вот захожу я к ней с заду... - с жаром, будто на охоте рассказывал бывший интеллигентный мужчина с бородкой и сивым носом, - а она, как!
-- Можна-а! - в двадцать пятый раз орал Плохиш и протягивал кулак за очередным халявным стаканом.
-- Ну, он у тебя дает, - умильно трясли сонного Ильича, но тот не понимал ни тяти, ни мамы.
-- Двадцать девять стаканов залпом! Ну надо же? Никогда такого не видел.
Хуже всего пришлось утром, после пьяного ночного буйства Ильича. Устроители соревнований накатывали на мальца, как на главного виновника предыдущего. Будто не он тащил Ильича, а Ильич его, как Маресьев рацию на плечах и до лагеря. А кто в кемпинге дебош устроил? Приставал к девкам с похабщиной?
-- Мы-то думали! - возмущенно вопил старший тренер сборной Пират, театрально хватаясь обеими руками за лысину. (Пиратом тренера прозвали за хитрость, крикливость и явно разбойничьи замашки).
-- По наивности своей считали, что он для сборной находка. И место ему в команде обеспечили! А он, стервец, спаивать тренеров?!
-- Какая сборная?! - вопрошали тренера рангом поменьше, соблюдая свои узко местнические интересы. - Зачем команду пришлыми людьми засорять!
Хмурый Ильич молчал, соображая как бы самому выбраться из гадкой ситуации. Звания лишат, в Крым больше не пустят...
-- Дисквалификацию! - абордажно бесновался Пират, лихорадочно прикидывая, кого из своих протолкнуть в команду заместо Плохиша.
-- Кибальчиш - Кибальчиш! Пионер сраный! Плохишом его величать надо! А то придумали в пример алкоголика юниорам ставить. Сплошное безобразие!
Так кличка Плохиш к Юре и прилипла. Намертво, никак не отстанет. Уже поздно вечером к Юре подошел хмурый, дышащий новым перегаром Ильич.
-- Ты, Юра, в Красноярск собирайся. Денег я тебе дам, проживешь на Столбах лето, переждешь бучу. В этом году Пират от тебя не отстанет. А рыпаться будем, правда, дисквалифицирует и тебя, и меня. Ему мест в сборной для своих воспитанников не хватает. Надобно переждать.
-- А что я там буду делать? Лучше вообще спорт брошу.
-- Ну ты даешь! Нос вешать, после первой же оплеухи. Я уж договорился. Встретят тебя как родного. Среди сильных спортсменов потолкаешься, опыта наберешься. А там, с новыми силами и вперед. Лебедь - тренер красноярцев настоящий сибиряк, лично за тобой проследит, устроиться поможет, продуктами подмогнет. Не пропадешь, не дрейфь. Я то знаю.
Так Юра в Красноярск и попал. И имя, опозоренное Плохишом, сменил, на всякий случай.
На остановке у кинотеатра "Экран" народу толкалось предостаточно. Ветер обрывал с деревьев белый тополиный пух. Пешеходы дышали угарным газом, чихали, кашляли семенами куда попало. Можно б сходить в кино, да денег только на пропитание. А домой на поезде возвращаться?
Плохиш спросил, где тут улица Коммунаров, и зашагал в нужно избранном направлении. Справа от асфальтовой мостовой белела оградка городского парка. Из зеленых недр лесонасаждения веером взмывали вверх сидения карусельки со счастливыми отдыхающими. Их радостный визг перекрывало всесоюзное вещание музыкальных шлягеров радио "Маяк".
Скомканные обертки мороженого и пустые бумажные стаканчики вызывали слюну, но Плохиш их презрительно не замечал. Уперев руки в постромки рюкзака, он бодро шагал к назначенной цели, не желая размениваться на гулянки. Дело, надо быть, вперед всего. Пусть пляшут, не до этого.
Прочитав скромную надпись "Энергосбыт" на обветшалой, шелушенной дождями табличке, отрок двинулся влево, в тенистую прохладу узкого двора. День принялся окончательно. В десять часов утра проживающие граждане на скамейках не сиживали, разбрелись кто куда. Пришлось искать подъезд самому, по номеру квартиры. Но Плохиш мигом справился со столь легким заданием.
Подъезд оказался внутренний, на сгибе стоящего буквой "Г" обычного дома. Четырехэтажка старая, сложенная из красного, щербленного временем кирпича. Этажные пролеты - длинные, сталинские, а окна, точно бойницы - узкие, навороченные хоть куда, только не в солнечную сторону. Ступени в подъезде высокие, сточенные сотнями ног, будто специально для старушек с их продуктовыми сумками. Споткнется милая - и в иной мир, место следующим освободит.
Внутренний сумрак строения не признавал глупого освещения. Глазки немногих окон страдали несмываемой пылью, а лампочки утянул кто-то хозяйственный, но чужой. Плох скоро прочерпал до верхней площадки и тут же стал свидетелем откровенно несуразной сцены.
Не замечая вновь прибывшего, на пологости бетона собачились два другана. Как было видно по их слегка бордовым рожам, отроки приняли на душу немного лишнего. Это немногое позволяло им стоять на четырех ногах. Но оно же не давало отпуститься от рук большему, дабы съездить меньшему по мордам.
-- Ты куда ключ засунул?! - отрыгал перегаром первый и пытался оторвать от сотоварища хоть одну руку.
-- Ну, понятно куда, - чревовещал второй, сопел лохом, но конечности для размаха, не дозволял.
-- Щас мать как придет... - утверждал первый.
-- Ну... - чревовещал второй, но не давал лишнего спуску. Двоица раскачивалась из стороны в сторону маятником. Ребята были крепкие - не падали по пустякам.
Плохиш придвинулся к ним поближе для пущей искренности и заорал большему прямо в ухо:
