– Хватит! – Резко выкрикнула Ромулла и вжалась в стену. Азгарот гримасничал и облизывался. Ему не терпелось забрать ее прямо сейчас, но защитные письмена и особые свечи, сделанные из человеческого жира и крови, пополам с осиновым пеплом, не пускали его. Он обнажил свои огромные желтые клыки и ссутулился, пытаясь проникнуть наружу, приблизиться к Ромулле. Она властно выставила перед собой ладонь, и он снова захохотал.

– Думаешь, у тебя есть власть надо мной? О, есть, но это лишь временно. Как только твой срок жизни закончится, я обрету власть над тобой.

– Ну уж нет, – хищно улыбнулась она. – Поверь, я заставлю этого говнюка сотворить что-нибудь такое, отчего содрогнется весь мир. Если уж этот псих до сих пор мне подчинялся – разве я его не заставлю?

Песочная струйка вдруг загустела, стала толще, и правая чаша стремительно пошла вниз.

– Прекрати это! – Взвизгнула Ромулла в ужасе. – Я ведь ничего не делаю!

– Но мне нравятся твои планы, – вкрадчиво прошептал демон и снова выпрямился, вперив свои отливающие темным огнем глаза в весы. – Посмотри, ты еще только подумала об этом – а твоя чаша стала наполняться. Твоя беда, дорогая, в том, что твой муж человек импульсивный. Он не продумывает свои гадости – как ты. Он просто поднимает руку и бьет. Или ругается. Это, безусловно, тоже грех. Но примерно в половину короче, чем тот, который имеет замысел. Понимаешь, о чем я? Ты проделываешь бо́льшую работу – ты гневаешься, ты желаешь, ты придумываешь, ты тщательно убиваешь в себе совесть и, наконец, ты совершаешь свой поступок. А он всего лишь совершает поступок. Поэтому ваши чаши никогда не сравняются. И уж тем более, его чаше ни за что не перевесить твою.

Он радостно ухмыльнулся и хотел было засунуть весы обратно себе за спину, но вдруг забеспокоился, приблизив их к глазам. Струйка песка вздрогнула и отклонилась, заставляя левую чашу медленно потянуться вниз. Ромулла слегка подалась вперед, чтобы лучше видеть происходящее.

– Так-так-тааак, – протянул Азгарот, поворачивая весы то так, то сяк, струйка песка неумолимо лилась на левую чашу. Ромулла радостно встрепенулась.

– Ну что там? Чего он натворил?

Демон мрачно взглянул на нее.

– Твой мужик только что сбил двух детишек. – И снова перевел взгляд на весы, огонь в его глазах неистовствовал. Струйка песка вдруг стала толще, будто кто-то разжал кулак. Левая чаша рывком опустилась. Ромулла захлопала в ладоши.

– Что же, у меня, кажется, появился шанс! – Заявила она радостным голосом, и демон злобно взглянул на нее.

– Пока что только шанс, – прошипел он, но струйка песка вдруг стала еще обильнее и правая чаша резко взлетела вверх с тоненьким звоном.

– Ну, что там? Что? – С волнением спрашивала Ромулла, ее глаза горели торжеством. Демон хмурился и что-то приборматывал себе под нос, с неприятным присвистом. Песочная струйка становилась все тоньше, пока, наконец, не исчезла совсем. Левая чаша весов оказалась заполнена доверху, правая – более легкая – поднялась вверх и замерла. Азгарот негромко хмыкнул и убрал весы. Затем приподнял руки и скрестил когти, заскрежетав ими. Его хвост раздраженно стукнул по полу.

– Что ж, в этот раз ты выиграла, – он рычал и шипел, плюясь сквозь зубы, – твой жалкий мужичонка убил сбитых им детишек – чтобы те его не смогли описать, чтобы его не нашли. Убил своими руками, пустив им кровь, а тела отдал на растерзание бродячим псам. И теперь он действительно уйдет со мной. Я пошел.

Он встал на ноги, заполнив собой почти всю комнату, плечи демона упирались в потолок, блекло догорающие свечи едва сдерживали его.

– Детишек, конечно, жалко. – Вздохнула Ромулла и тоже поднялась, безбоязненно глядя демону в лицо. – Но ты должен сказать, сколько я теперь проживу. Ты обещал мне его жизнь, если он действительно окажется достаточно хорош для тебя. Вот – он твой. А мне его жизнь. И я хочу знать сколько она мне еще добавит лет.

Несколько напряженных минут оба молчали. Азгарот яростно раздувал ноздри и играл когтями. Ромулла смотрела на него, скрестив руки на груди. Затем демон сплюнул, отчего пол украсил шматок ядовито шипящей слизи, мгновенно проевшей глубокую дыру.

– Ты проживешь достаточно долго, – процедил он сквозь зубы, – скажем, еще лет пятьдесят. А потом мы с тобой встретимся.

– Это мы еще посмотрим, – спокойно откликнулась Ромулла, выжидая, когда демон, наконец, уйдет. Но тот отчего-то не торопился. Он рассматривал ее, как рассматривают проститутку, оценивая ее способности. Затем ткнул в ее сторону когтем указательного пальца.

– Я тебя предупредил. Через пятьдесят лет я вернусь. И в этот раз ты меня уже никак не обманешь. Ты будешь моей. Моей!

Он отвернулся и комната содрогнулась, брызнули во все стороны осколки оконного стекла. Ромулла пригнулась, закрывая голову руками, дожидаясь, когда стихнет яростный гул и угаснет огонь, порожденный гневом демона. Кроваво отблескивающее пламя заполнило все пространство, где он только что сидел – от пола до потолка. Ромулла медленно выпрямилась и мягким движением развела руки в стороны, затем соединила их резким хлопком – огонь мгновенно исчез. Она огляделась: стены покрыты жирной копотью, в воздухе стоит запах гари, крови и серы, пол весь в дырах с иззубренными краями – следы от плевков Азгарота. Пожалуй, она ничего не будет объяснять квартирной хозяйке – теперь это ее проблема. Потому что ей больше не нужна комната для ритуала. По крайней мере, в ближайшие пятьдесят лет.

Ромулла запрокинула голову и счастливо расхохоталась.

Зайдот

Тускло-грязная синева замазала небо, будто окончательно стирая с него следы уставшего солнца, провалившегося за горизонт. Резкий осенний ветер хлопал вымпелами, дергал палатки, мотал пакеты из-под попкорна и картошки фри. В самом большом шатре уже никто не аплодировал и не смеялся, там пригасили свет и выметали мусор. Отчаянно болтались тусклые лампы, которые включили вместо веселых разноцветных гирлянд, отчего мохнатые лапы теней то и дело порывались проникнуть в шатры. Кто-то негромко переговаривался, где-то заливисто смеялся молодой парень. На столбе, у входа на ярмарку, сердито дергалась отклеившаяся афиша.

За стоящим отдельно, завалившимся на один бок вагончиком, горько всхлипывала девочка. Ей было всего двенадцать, но из-за высокого роста, крупных мужских плеч и мосластых суставов она выглядела старше. Девочка размазывала слезы по лицу, прислонившись спиной к вагончику. Ее никто не искал. Она никому не была нужна. Девочка жила в цирке уже три года, но все еще чувствовала себя чужой. Ей было противно выходить к публике в блестящем облегающем купальнике – мужчины тут же начинали улюлюкать и свистеть, оценивая ее начинающие наливаться женские формы. Девочка отчаянно стеснялась и каждый раз отказывалась выходить, но ее заставляли – грубо и действенно. После каждого выступления она пряталась за вагончик с реквизитом и долго плакала. Сегодня же все прошло просто ужасно – она уронила реквизит, налетела на шпрехшталмейстера и едва не упала на зрителей. За занавесом шпрехшталмейстер отругал ее за зажатость и «нелепые ужимки», велел усилить тренировки и вел себя очень грубо. Когда же, закончив выступление, она хотела убежать в вагончик, ее окружили клоуны, мерзко кривляясь, они щипали ее и дразнили обидными прозвищами. Она ненавидела клоунов. Она ненавидела всех, кто работал в этом цирке. Сейчас девочка была готова на что угодно, лишь бы не возвращаться обратно, в вагончик, который она делила с гимнастками. Эти шумные вульгарные девицы наверняка уже выпили по стаканчику и вовсю веселятся, подкалывая друг друга пошлыми шуточками. Девочка ненавидела цирк, но ей некуда было пойти – когда ей было девять лет, родители продали ее в цирк-шапито. Вот уже три года она бродила по свету вместе с другими артистами, успевая учиться лишь урывками. Она понимала, что таким образом ей никогда не закончить школу, а значит – и не получить образования. Кем она станет, когда ее номер перестанет быть интересным? Куда она пойдет, когда ее выгонят? Что с ней будет, если цирк закроется?