«Все, мамочки мои, какое счастье! Гоняешься за ним вечность, а оно – в каждом кусочке твоей жизни. Такую же легкость я ощущала после родов. Лежала на каталке в коридоре десять часов, мерзла, зубы стучали, живот урчал, но был он такой плоский, только мой и ничей больше! Это были последние часы, когда я принадлежала лишь самой себе, на время превратилась в девочку перед пожизненным прыжком в материнство. Сейчас меня освободили от зародыша, который никогда уже не станет моим детенышем и не будет ткать полотно своей жизни из нитей моей жизни. Мне хватит одного, на большее у меня нет ни сил, ни нервов, ни энергии, ни денег. Почему же мое тело не слушает мою голову и в третий раз без моей воли порождает чью-то жизнь? На этот раз все обошлось без боли. Правда, быть может, уже через час-два взвою, поджав ноги, как в прошлый раз, когда двое суток просидела на унитазе с грелкой на животе. Ничего из меня не текло, куски мяса не вываливались, но на унитазе, да запершись от всех, почему-то было легче. Сегодня сбегать не буду, отлежусь, отдохну от всех. Пусто, физически и душевно, и я жажду этой пустоты, ее прохладных объятий и больше пока ничьих. Уткнусь в эту затхлую казенную подушку, сольюсь с пропитанным кровью и мочой матрацем, укутаюсь в хиленькое одеялко и забуду о мире на два дня. Побуду сама с собой, без мыслей и проблем, со своим вакуумом. Он наполнит меня покоем и силой. Для новых подвигов, для нового истязания, для нового помола в мясорубке жизни…»

***

ПАКЕТ

Вале приходилось постоянно бегать, как большинству женщин ее города и страны в целом. Чтобы успеть на работу, домой, в магазин, на рынок, в детсад, школу, к маме с гостевым визитом, к мужу в постель, к детям за письменный стол, к плите минимум дважды в сутки, в ванную раз в неделю смыть усталость, в туалет облегчиться, к зеркалу на мгновение убедиться, что существует она, Валя, коли отражается. Чаще с сумками, авоськами, кульками, сетками, рюкзаком, нежели порожняком, и всегда набитыми до отказа, чтоб семья ела перманентно и не испытывала нервозных переживаний по поводу временной приостановки такого жизненно важного процесса. Валя ежесекундно думала обо всех своих близких, служила им, измельчая, искрошивая собственную жизнь в труху. В ее самопожертвовании никто не усматривал ничего необычного или героического. Она таяла, сгорала, обезвоживалась во благо своей семьи и была счастлива ее сытостью, покоем, свободой от бытовых проблем, которые Валя просто скромно перла на себе.

Свои детские мечты, тайные девичьи иллюзии, фантазии, кареты, всех фей с волшебными тыквами и орешками, аристократических принцев с умными королями Валя давно утрамбовала на дно своей стиральной машины «Вятка», которая почти сломалась много лет назад, то есть, перестала быть автоматом, всего лишь после полгода эксплуатации, но осталась все же способна молоть вещи в порошковой воде без отжима и полоскания. Это приходилось делать женским ручкам. Каждый день семья заваливала Валины невидимые и неосязаемые придуманные ею драгоценности использованными трусами, майками, рубашками, колготами, носками, брюками, юбками, пиджаками, постельным бельем, и они под тяжестью человеческой грязи совсем переставали волновать её головку, и Валя из чуточку мечтающей женщины превращалась в женоподобное чучело-автомат на период генеральной стирки и уборки, по времени на девяносто девять процентов эквивалентный женской жизни.

Валя успевала мечтать только по дороге на работу и с работы, которая, к счастью, длилась целый час, а в совокупности аж два. Валя старалась не пользоваться общественным транспортом, чтобы оградить свой внутренний мир, принадлежащий ей только два часа в сутки, не считая времени сна, от посягательств чужой брани, недовольства, препирательств, от чужого дыхания и запаха. Чтобы успеть на работу, она вставала пораньше, всех кормила, умывала, причесывала, одевала, напутствовала добрым словом и поцелуем, снабжала бутербродами и, успокоившаяся покоем и сытостью всех домочадцев, выпархивала из дому сама с цветным кулечком своих мыслительных превращений. Мерзшие в холодное время года и перетаптывающиеся на остановке горожане считали Валю, ежедневно шагающей несколько километров до работы, странной. А она благодарила Бога за подаренные ей два часа свободы от работы, семьи и магазинов.

Она болтала сама с собой, вернее, с кем-то, кто оживал в ее сознании, кокетничала, соблазнительно строила глазки, надувала щёчки и губки, танцевала на балу, грациозно выделывала затейливые реверансы, обмахивала кружевным веером вспотевшую грудь. Видевшие Валю со стороны дивились, она же дивилась миру, открывавшемуся ей среди облезлых каменных домов и тротуарных выбоин.

Вечером мечталось труднее, потому как худенькое тельце Вали было обвешено сумками и пакетами с провизией. Пальцы горели от трения, вызываемого безжалостными ручками переполненных авосек, плечи и спина ныли, но Валя продолжала мечтать, вопреки страданиям, что доставляла ей её женская участь.

Больше всего Валя не любила железнодорожный мост, который была вынуждена переходить дважды в день. Он всегда был переполнен и грубо возвращал ее в реальность сотнями чьих-то прикосновений, толчков, окриков. Иногда ее просто хватали какие-то руки и отставляли в сторону, как пластмассовый мусорный бак, мешающий проходу. Валя не сопротивлялась, не отстаивала свое ущемленное достоинство, потому как давно осознала бесполезность вежливых и деликатных доказательств собственной правоты. Она просто вываливалась из своего розового шара, как лотошный бочонок из барабана, как нещадно отрезают подплесневевший ломоть от каравая, ошеломленная, по чьей-то воле вырванная из одного целого. Ей становилось одиноко и зябко втройне, хуже, чем в родной семье и рабочем коллективе.

Со временем она приучилась быстро возвращаться в реальность при подходе к этому злополучному мосту, шаг в шаг, нога в ногу, спина в спину, каблук в каблук переходила его вместе с толпой невыспавшихся, но подкрепленных бутербродами и кофе по утрам, или уставших после работы и голодных по вечерам.

В тот раз Валя тащила овощи. Много овощей, последних осенних овощей, цена за которые еще была по карману Вале. Помидоры, перец, баклажаны, кабачки, огурцы. Каждый овощ маленький, аккуратненький – такими она выбирала их на рынке. Продавцы ворчали, но Валя доплачивала за право выбора, и они замолкали.

Толпа поднималась на мост хмурая, угрюмая, беззвучная, шеренгами по пять человек. Любое чье-то неловкое движение могло стать причиной взрыва и прилива хамской перебранки. Валя съежилась, скукожилась, сжалась, втянулась в свое маленькое, короткое черное полупальто. Пакет старалась держать на весу перед собой, чуть прижав к груди, чтобы не занимать места больше, чем положено. Руки немели. Валя считала ступеньки до конца адской лестницы.

И вдруг рукам стало легко. Совсем. Валя на секунду обрадовалась, что адаптировалась к тяжести, будто открылось второе дыхание. Но в следующую секунду обомлела. Ручки ее пакета не выдержали, лопнули, и красные, зеленые, фиолетовые шарики и овальчики запрыгали по залитым лужами ступенькам вниз, под сотни механических ног. Валю охватил ужас. Она испугалась не за пропавшие овощи, не за себя, что через секунду станет таким же грязным овощем для толпы, грозно вышагивающей позади нее. Валя оцепенела в ожидании ругани, что сконцентрируется вокруг нее и выбьет ее из колеи ее призрачного счастья на несколько дней. Она буквально вросла в бетонные ступени бесконечной лестницы, воткнула взгляд в мокрые ботинки и ждала первого словесного или физического удара.

Но никто не тронул, не обозвал, не проронил ни звука. Серые, печальные люди молча расступались, бережно перешагивая через яркие овощи, поднимали их, грязные, со ступеней и аккуратно подкладывали в одну кучу возле Валиных ботинок. Она недоуменно следила за их наклонами, дружелюбными движениями и не могла понять причину таких действий.

Овощная куча выросла и растеклась по всей длине ступени. Люди перешагивали, а Валя не знала, что ей делать. Лучше бы они их раздавили, она бы ушла обиженная, как всегда, на весь мир и продолжала бы считать злыми и его, и город, и всех населяющих его жителей. Валя растрогалась. Слезы потекли, не увлекая с собой тушь, потому как косметикой она почти не пользовалась. Теперь Валя была похожа на ее любимую английскую куклу, что безуспешно продавалась уже больше двух лет в местном магазине по причине своей дороговизны под ярлыком «Девочка со слезами». Она находилась как бы в собственности Вали, потому что та заходила смотреть на нее каждый день после работы, даже нагруженная авоськами. Кукла была похожа на Валю не из реального мира, а из Валиных фантазий: с рыжими кудрявыми длинными локонами, в бархатном темно-синем платье с тончайшими кружевами, в белом передничке, изящных черных лакированных туфлях с большими золотыми пряжками, с плюшевым медведем в правой руке и с блестящими тоненькими полосками, имитирующими слезы под глазами.