Когда он выбрался на берег и предстал перед Энекеном, я понял, что передо мною еще одна Гончая. И по сравнению с нами — вымокшим Эдом ан Бауди и замотанной в чужую рубаху Лайлой ан Зарр — эта выглядела щеголем. На голове у мужчины была широкополая шляпа с цветком. Задумчивый взгляд близкопосаженных васильковых глаз коснулся меня, сказительницы, Лава и, наконец, хозяина.

— Прошу, — склонился Гончая перед Энекеном. На загорелой шее я увидел ярко-синий ремешок. Матросы смотрели на нас с интересом, на Черного Капитана с настороженностью, а обладателя шляпы будто игнорировали.

Особенно внимательно моряки разглядывали Лайлу, пока один из них не буркнул другому:

— Тронутая.

Губы второго тут же скривились, и он презрительно сплюнул в воду. Я нахмурился, шагнул к ним с желанием стереть отвратительную ухмылку.

— Стоять, Эд, — одернул меня Энекен. — Никого не трогать без моего приказа! Даже взглядом!

Я повиновался, отступил.

Черный Капитан забрался в шлюпку, сел на лавку у кормы. Напротив него устроился Лав. Мы с Лайлой сели между ними и матросами. Последним на носовое место вернулся Шляпа, оттолкнув лодку от берега. Он сел, поправил цветок и махнул морякам, мол, вперед.

— Энекен, ну надо же, — сказала женщина-капитан, когда мы поднялись на борт. Ее левая бровь была изогнута из-за шрама и придавала лицу выражение легкого изумления. Южанка стояла, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Высокая, сильная, красивая, в черном мужском костюме с ярко сверкающими пуговицами, серебристым ремнем и такого же цвета окантовкой на широкополой шляпе. Пепельного цвета волосы спадали на плечи.

— Капитан Абвега, — поприветствовал ее Черный Капитан.

— Новостей с севера не было больше трех лет. Как-то не думала, что увижу тебя еще раз. Разочарована.

— Простите, капитан.

— Это тронутые? — кивнула она в нашу сторону.

— Да, капитан.

Тонкие губы поджались в пренебрежении:

— У нас же есть хорошие новости для Королевы?

Энекен пожал плечами:

— У меня всякие есть.

— Звучит, знаешь ли, недостаточно радостно, — капитан с недовольством оглядела нас с Лайлой, поправляя длинные краги черных кожаных перчаток — Это северяне?

— Конечно.

— Тогда хорошо, — кивнула Абвега. — Но чтобы я не видела твоих новых тронутых наверху, ясно? К этому-то не привыкла.

Загорелая Гончая сделал вид, что не слышит слов женщины.

— Разумеется, капитан, — покорно согласился Энекен.

— И надень ошейники. Ты ведь помнишь наши законы?

— Непременно. Просто не было возможности.

— Прощаю. Эй, крабики вы мои, — закричала Абвега команде, — шевелите клешнями! Поднимаем шлюпки, якоря и идем домой! — Она развернулась, и пошла по палубе. Подбитые железом сапоги стучали по доскам, ставя точки в нашем общении. Хрипло заорал кто-то из ее помощников, помогая морякам мотивацией.

Гончая в шляпе молча протянула хозяину два синих ошейника, и Энекен кивнул на нас:

— Сделай это.

Когда замки защелкнулись на наших шеях, Черный Капитан бросил:

— Показывай, где мы обитаем, Хвайт.

Загорелая Гончая поклонился и молча пошел в сторону кормы.

— Если бы здесь оказался кто угодно, кроме Абвеги, мне было бы гораздо проще, — признался Энекен ан Шмерцу.

— Ты счастливчик, — тихо буркнул тот.

Мы спустились в недра деревянного корабля, прошли сквозь увешанное гамаками помещение, в котором ощутимо воняло мужским духом, спустились еще ниже (и тут приходилось двигаться уже согбенными) и наконец оказались у узкой переборки, затянутой тканью. Вид у лихого Хвайта был смущенный.

Энекен заглянул внутрь, вздохнул.

— Зачем я это делаю, Лав? — спросил он.

— Я думаю, скорее, зачем она так делает. Хочешь, я поднимусь и спрошу? — ан Шмерц с раздражением оглядел две узкие койки друг над другом. — Даже ног не вытянешь.

— Что это изменит?

— Ну, для начала — условия проживания, — Лав осмотрелся с почти скрываемым отвращением. — Промолчишь — она еще что-нибудь придумает. Сиди, я поговорю.

— Нет.

— Тронутыми своими командуй, хорошо? — по-отечески улыбнулся ему седой ан Шмерц и, пригибаясь, выбрался из тесного прохода.

Мы молчали. Три Гончие близ Черного Капитана. Самые жуткие гости северных легенд и сказок, загнанные за жилую палубу. Монстры льдов в ошейниках. Демоны Пустыни, которым нельзя выходить наверх.

Я коснулся синего ремешка на шее:

— Мы можем вырвать сердца у всех на этом корабле. Минут за десять, если не ошибаюсь. Почему они… делают так?

— Просто они боятся. Каждый ведь испытывает страх на свой манер. Кто-то потеет, кто-то зубоскалит, кто-то цепенеет. А они пытаются унизить свой страх. Я королевский заклинатель Плоти. Я привык к этому.

— Но…

— Когда-нибудь кто-то из заклинателей не выдержит и сделает то, о чем говоришь ты, — прервал меня хозяин. — Но это буду не я. На этом все, Эд.

Лав ан Шмерц вернулся минут через десять, довольный, улыбающийся:

— Ты просто не умеешь стоять на своем, Энекен. Пошли, у нас другая каюта. А здесь останутся тронутые.

Мы переглянулись, в темноте были видны лишь белки наших глаз.

— Никакой болтовни, — сказал на прощание хозяин. — Сидите и не высовывайтесь. Отдыхайте.

Должно быть, это жутко, заглянуть ночью в узкую каюту за черной ширмой и увидеть там сидящих на одной койке троих человек. Молчащих, смотрящих прямо перед собой, и не делающих ни единого лишнего движения целыми днями.

Быть Гончей — удивительное чувство. Даже это бездействие в недрах идущего по волнам корабля было в радость. Потому что оно оставалось важным для нашего хозяина.

Энекен, кстати, приходил к нам почти каждый день. Иногда он расспрашивал про мало понятные нам вещи у Хвайта. Иногда говорил со мною, особо интересуясь Братством. Но чаще всего толстяк беседовал с Лайлой.

А иногда он приходил к нам, бурлящий пустотой, забивался за ширму и просил сказительницу спеть что-нибудь. Так мы оказывались вчетвером в тесной комнатушке, наполненной прекрасными легендами.

В такие моменты казалось, что я вернулся в Снежную Шапку, но на этот раз никаких негодяев в моей жизни не было. Только песни, только смысл.

Жаль, не хватало музыки.

Как рассказать про время, когда тебя выносит из него чужая воля, которую ты ставишь выше, чем свою? Сколько продолжался путь к Королеве по рекам, озерам и морям зеленого края? Я не знаю. Мы не выбирались наружу, а из туши корабля определить день ли или ночь можно только по звукам с палубы выше.

Без голода, без необходимости ходить, простите, в туалет, без сна (хотя состояние наше было похоже на него, когда Энекен уходил со словами «отдыхайте»).

Сколько времени растворилось? Месяц? Два?

Энекен отпустил бороду. Лав, наоборот, побрился наголо, хотя внизу он появлялся всего дважды. Мы пережили пять штормов и два штиля (причем последние дались обитателям корабля гораздо тяжелее, чем сражение с бешеной стихией).

Несколько раз к нам заглядывали юнги, два вихрастых и веснушчатых паренька, похожих, будто братья, на Фарри. Они пробирались за ширму, светили нам в лица старыми фонарями, подзуживая друг друга. Северяне — диковинные зверьки в коллекции заклинателя Плоти.

Я думал о том, как боялся Ледовых Гончих в прошлой жизни. Рядом хихикали, ахали, пытались быть мужественными два юных южанина, трогая меня за нос или же заглядывая в вырез рубахи Лайлы, а я вспоминал дымящиеся на льду кишки пиратов, столкнувшихся с Эльмом. Опять видел труп старого шамана из Кассен-Онга, разорванного безымянной Гончей. Собирал разбросанные вещи, у входа в ледяной дом, и выглядывал в белоснежной пустоте фигуру черного человека.

У этих ребятишек детство было не таким, как у меня.