Стою в очереди при очередном шмоне. Вижу, как поверхностно проверяют наркоманов. Не удивляет. Они для охранников — свои. Отправляют меня к одному из них. Подхожу. Какой-то новый, не знакомый. Смотрит на меня оценивающе, оглядывает словари и тетради, которые я вытащил из сумки. Понимает, что я не тупой испанский нарк и провоцирует:

— Если есть заточка, то лучше сразу отдай.

Я ухмыляюсь:

— Мне не нужна заточка. Я не испанец.

Поджимает оскорблённо губы и, по-новому просматривает карандаши и ручки, чуть ли не обнюхивает карандашную точилку, заставляет меня разуться (единственного из сотни), требует снять кофту спортивного костюма и задрать майку. Мне опять весело.

— Если надо, могу спустить трусы. Прямо здесь, — зубоскалю.

Охранник поднимает голову. Я выдерживаю его взгляд. Он бы ещё чего придумал, но, из-за его медлительности, к нашему столу уже направляется шеф проверяющей банды.

— Можете идти. И побыстрей!

Киваю, собираю манатки, заправляю майку и надеваю кофту.

Охраннику ничего не остаётся, как ждать. Интересно, захочется ли ему заинтересоваться моим личным делом? Но у него нет к нему допуска. Только шефы служб могут посмотреть.

Всё во имя человека, всё во благо человека!

В тюрьмах нового проекта — последние десять или чуть больше лет — наличествуют многие интересные вещи. Ну, например, садик, где зэки-садоводы имеют свои грядки для выращивания петрушки, а администрация использует для барбекю с членами ближайших местных советов и попами территориальных епархий в какие-нибудь праздники.

Ещё в каждой тюрьме есть культурный центр: отдельный комплекс, состоящий из большого спортзала, бассейна, бокса для фронтона (игра в мяч против стены), зала для занятий железяками, мастерскими и классами для обучения, да большой актовый зал со сценой и кинобудкой.

Перечисление звучит — как песня. Вот это да! Вот это сервис! Всё во имя человека, всё во благо человека. Вы не забыли, что всё это в Испании? Тогда опускаемся на землю. Бассейны везде сухие, потому что нет ни денег, ни воды. Мастерские, в своём большинстве — закрыты. Открывают часть из них для обучения необходимых тюрьме работников: маляров, рабочих кухни, садовников, электриков, операторов стиральных машин и водителей мусорных контейнеров. Последние, буквально водят их на колёсиках, толкая их перед собой или таская за ручку.

Школьные классы используются полнее. Средняя школа, подготовительные курсы в универ, языковые курсы и изучение испанского языка для иностранцев. Проходишь собеседование-экзамен и тебя определяют на соответствующий уровень. В тюрьме Кастейон-2 мне не нашлось соответствующего уровня и на этом моё образование закончилось.

Одно объединяет все культурные центры испанских тюрем: в них работают самые бескультурные, беспардонные, необразованные, тупые, хамоватые охранники. Ведь они владеют правом лишить зэка доступа в этот самый культурно-спортивный центр. Значит можно выкобениваться, изобретать новые правила ежедневных обысков, повышать голос на любого зэка, даже если он и не понимает по-пиренейски.

Культурный центр тюрьмы Мадрид-7 Эстремера. Стоим в холле на выходе из школы. Нас уже проверили по списку. Осталось только получить разрешение на отправление пешим ходом в модуль. Появляется новый охранник крестьянской национальности с полным набором интеллекта на переднем лице и орёт на всех сразу:

— Что столпились у двери! Никто отсюда не выйдет, пока из модуля пофамильно не затребуют! Ясно!?

И зашагал, довольный собой, в пространстве между толпой и стеклянными дверями. Все молча посмотрели на дурака и один молодой румын, вдруг, без всякого акцента говорит по-русски:

— Пидарас, блядь!

Обедали мы в тот день на полчаса позже и с остывшей едой.

В другой раз, там же, охраннице, дежурившей в центре, что-то не понравилось на приходе. Разоравшись, она выскочила из будки и запрыгала перед только что зашедшими зэками, обещая, что прямо сейчас она напишет рапорт на нас, всех сразу, и нас больше никуда и никогда не выпустят из модулей.

Ближе к ней оказался мой друг Коля. Он по-испански только «аллах акбар» без акцента произносит. Всё остальное у него получается забавнее.

— Сеньорита! Почему так? Вы сегодня такая симпатичная…

Глядя на Колю, смягчаются даже закоренелые идиоты.

«Сеньорита» начинает улыбаться, перестаёт орать и запускает нас в коридор, где мы отправляемся в классы.

— Вообще-то мне её удавить хотелось, — признаётся Коля, когда мы, после урока, возвращаемся в наш блок. Я его понимаю.

В тюрьме Кастейон-2, Коля и я записались на курсы информатики, где, под руководством симпатичной учительницы и с моей помощью, Коля не только стал быстро отыскивать буквы на клавиатуре, но и осилил несколько функций программы Word. Ради этого мы терпели двукратные проходы через рамки металлоискателя и дурость охранников.

На следующий год мы решили продолжить это полезное занятие. Записались и дождались первого урока. Прошлогодняя сеньорита уволилась, и новая учительница произнесла вступительную речь:

— Если вы не будете меня слушаться, я сообщу директору. Если вы не будете беречь материал, вас накажут. Если ваше поведение будет вазывающим, вы будете исключены. Если…

Коля слушал, слушал и оборотился ко мне:

— Я мало чего понял, но, кажется, лучше мы закончим учить информатику.

В тюрьме, как и в армии, приказы и распоряжения не обсуждаются.

Оживает интерфон:

— Приготовьтесь поменять камеру. Вы пойдёте в соседнюю.

Понятно. Сосед сидит с FIES (пометка заключённого специального содержания). Таким раз в полгода, меняют камеру. Чтобы подкоп не сделали и с воли не знали за каким окошком находится.

В блоке тюрьмы два этажа. Жилых. Ниже есть ещё два. На верхних этажах — 72 двухместные камеры. То есть весь модуль предназначен на 144 человеко-места. Такое заполнение бывает редко, потому что внизу, в столовой, по типичной испанской привычке, сделано всего 108 посадочных мест. Лишние зэки — это гарантированные столкновения и конфликты. В заключении люди болезненно реагируют на попытки лишить их места.

И вот, значит, имеющие этот FIES регулярно перемещаются из одной камеры в другую и, иногда, в другой модуль или тюрьму. Чаще всего это баски, имеющие отношение к международному криминалу и просто представители «денежных» дел.

Когда такого фиесника переводят в камеру, где были нормальные люди, ему остаётся лишь адаптироваться на новом месте. Или день-два отмывать и дезинфицировать бывшее жилище наркоманов.

Наш сосед на хорошем счету, поэтому его меняют с нами. Он — чистюля и идёт в чистую камеру. Мы, вроде бы тоже не пролетаем, но я уже привык, что «ништяков» не будет.

Освоившись в новой камере, выясняю, что нет занавески в кабине душа, а в самом душе нет горячей воды. Неприятно, но не смертельно. Я уже давно освоил технику повышения температуры: ручкой от мусорного совка нажимаю и блокирую кнопку унитаза, расположенную рядом, и моюсь сколько захочу под шум льющейся воды. А занавеску забираю из моей бывшей камеры.

Тем не менее, беру бланк и пишу: «В техническую службу. Прошу отремонтировать горячую воду в камере. Для этого в отсеке с трубопроводами, повернуть сектор-ограничитель на девяносто градусов в сторону горячей воды». Проходит неделя. Воды нет. Ответа тоже. И я каждый день выливаю в канализацию 300–500 литров чистой воды с помощью моей рационализации.

Дожидаюсь появления на службе охранника, устроившего мой переезд и спрашиваю его, как он отнесётся к тому, что я прямо сегодня напишу вторую заяву? Он мрачнеет и уходит звонить техникам. Те не приходят. То есть приходят, но не те. Ремонтировать двери в столовой.

Поднимаюсь в камеру после обеда. Пробую душ. Фиг вам! Улыбаюсь и нажимаю кнопку унитаза.

Она застревает в открытом положении, и я минут двадцать соображаю, что мне делать. Нажимаю кнопку интерфона. — Вы не могли бы перекрыть воду в моей камере? Вода течёт не переставая.