– Если что, вернусь обратно. Кого после меня посадят – уберут. Моё это место. Прежнего зама своего попросил Ванин начальство забрать инструктором райкома. Послушный был зам, но глупый и без искры в груди.Перевез Мятлев семью в Покровку. В большой райкомовский дом. Работать начал лихо, с задором и потому с Ваниным скоро сложилась дружба. Не вынужденная рабочая, а мужская, настоящая.
– И чего тебя на совхозе столько лет держали? – искренне изумлялся Ванин после пары рюмок коньяка в конце рабочего дня. – Ты же минимум – районный масштаб. Минимум! А то и в области запросто потянешь лямку не короче, чем у завсельхозотделом. Он действительно поражался тому как много Мятлев знал и мог. Реакции его мгновенной и точной удивлялся. Любое сложное дело Григорий исполнял так, будто кто-то сверху подсказывал ему на ухо – как и что.И всегда светило бы над головой Григория Егоровича солнце ясное и ласкало безоблачное небо голубое. И перспективы манящие уже подогревались солнышком жарким и авансом забрасывали порции радостного тепла в душу. Но было так год всего. Ну, чуть, может, больше. А потом внезапно для него самого, совсем неожиданно для Ванина и всех приближенных, включая жену, судьба Гришина простыла, приболела, закашлялась до полного задыха и стало ей на время всё равно, что будет с хозяином.И сломала Мятлева за год руководящая должность. Скомкала его охромевшая и больная судьба и выбросила из обоймы руководителей. Вбок, в сторону. Близко к помойке и отхожим местам. Да, впрочем, и многих других. Тех, кто не догадывался, что невинная с виду и обязательная в среде руководящей забава – беспрестанная выпивка, одним не даёт заболеть и утонуть в бутылке, а других превращает почти в калек. Безвольных рабов «московской», «столичной» и пятизвездной отравы с красивым именем «коньяк армянский пятилетней выдержки». Кого-то похожий набор после года искренней страсти к нему, гробил насмерть, кого-то просто опускал ниже колен тех, кто ещё недавно был позади по росту и хлипче перспективами. Мятлеву повезло, но относительно. Он не помер, а только опустился ниже всех пределов и с должности, как ни защищал его Ванин всюду, слетел.И ведь как просто и легко оказалось уронить в грязь лицом даже сильного мужика. А Григорий и был сильным. Только вот, когда мотался он по хозяйствам с инспекцией или по другим делам, когда вопросы решал сложные на заседаниях и украшал собой всякие важные президиумы, то после них не принято было расходиться без обеда или ужина. Руководители всегда уходили куда-нибудь перекусить и «попить чайку». Это традиция была. Не блажь. Не распущенность. Это было одним из незыблемых правил руководящего клана. В те времена никто, наверное, не понимал, а, вероятно, что от учёных не долетали до народа утверждения, что алкоголь у кого-то почти ничего не меняет в организме, а многих прихватывает за горло как клещами и обращает в раба своего. Которого истязает, мучает, лишает всего, превращает в калеку. Но сам клещи никогда не отпустит. И человек превратится в ничто. Которое не нужно никому. Кроме тех, кто догадается или выяснит у врачей, что пленник водки тяжело болен. И спасет его только медицина. Как и всех больных. С гастритом, почками и сердечной недостаточностью. После «чайка», бывало, так худо становилось зампреду Мятлеву по утрам, что бился он лбом о стены, рвал на себе рубаху, не снятую на ночь, и клялся: ни в жизнь, никогда, ни с кем и даже в день Великой Октябрьской Революции не опрокидывать в горло первую рюмку. После которой будет и пятая, и двадцатая. И боль всюду. В душе, теле, сердце, печени и совести, если она ещё оставалась через пару лет активного питья. Но как пломбир под июльским солнцем таяли клятвы Григория Мятлева под обиженными взглядами «своих». Райкомовцев, тружеников исполкомов разных, директоров совхозов, давно знакомых ему по долгой и непростой хозяйственной работе. Застегнуться на все пуговицы и стать живым непьющим памятником означало одно. Человеческого дружеского контакта с деловыми, нужными людьми точно больше не будет.И вот пришло время «Ч», которое уже нельзя было ни изменить, ни перенести.. Стал зампред Мятлев после очередных посиделок вынимать из портфеля рано утром бутылку, которую из дома с собой прихватывал, когда по совхозам ездил. Закрывал дверь в гостинице-люкс на ключ и «поправлял здоровье». Стакана водки сначала хватало. Он бодрел, свежел и был как пионер готов выполнить любой завет мавзолейного вождя Ленина В.И. Но потом стакана стало не хватать и дела приходилось вершить под шафе. А получались они уже не так четко, быстро и умно. Пили в любую погоду «на капоте», когда провожали до околицы Григория Егоровича из подшефного совхоза, заглатывали почти смертельные дозы в баньках после солидных совещаний. Многие после этого деловито работали, выделяясь из не пивших вчера только красными глазами. А Мятлев однажды пошел ночью, когда у одного парторга дома собрались после совещания «на чаёк», в нужник. И пропал. Искали его до утра и нашли в поле. Километрах в трёх от села. Трое соседей парторга рассказали поисковой бригаде, что в пять утра он ломился во все двери. Забыл, откуда пришел. Просил водки или самогона. Одному мужику, у которого дома спиртного не было, дал по морде, а последний, механизатор Проскуряков, вынес ему четушку самогона, после чего заместитель главы района пошел в поле. Там он уснул, а когда его нашли, выпил самогон и обматерил всех совхозных руководителей за сволочное отношения к районной власти. Кто стукнул в райком – неизвестно. Но после короткого разговора на бюро его тихо, без шума освободили. Ванин потом бегал к первому секретарю, в грудь себя бил, на поруки брал, клялся держать Мятлева под пристальным взглядом. Но не уговорил.
– Бюро решало, не я, – сказал первый, не глядя на Ванина. – Пусть завяжет с этим делом, раз организм её, проклятую, не выдерживает. Тогда приходи. Самолично назначу. Обещаю. И начал Григорий Егорович снова от печки плясать. Вернулись они с женой Варварой и Нинкой в Алдановку. Варькины братовья денег дали на стройку кирпичного дома из четырёх комнат. За месяц и построили. Переехали когда ещё тепло было, в сентябре. Ванин из райисполкома позвонил директору совхоза новому и сказал, чтобы ему привели Мятлева на разговор.
– Слушай меня, Гриша. Жить хочешь? – сразу спросил он. Не поздоровался даже. – Тогда езжай сейчас в город на улицу Пролетарскую, дом 17, кабинет номер девять. Там Алексей Свиридов. Неделю поживешь в гостинице. А Алёша поставит тебе семь специальных капельниц. От него уйдешь и никогда больше пить не будешь. Если, конечно, сам решишь.
– Решил, – ответил Мятлев. – Спасибо, Сергей Данилович.
– Я тут до тебя с директором перетолковал. Будешь работать вторым агрономом пока. А там видно будет. Не переживай. Выберешься. Поможем.
Съездил Григорий Егорович в город на неделю и вернулся другим человеком. Вернее – прежним. Каким был до взлёта в исполкомовское поднебесье. Стал Мятлев окончательно выбираться из болота, откуда его вовремя потянули Ванин с Алексеем. Рюмку на праздниках поднимал. Но символически. За год глотка не сделал.
– Ну, у тебя воля, Гриня! – удивлялась жена Варвара. – Как у космонавта.
– Сравнила тоже! – радовался вместе с ней Григорий Егорович. – Никакой воли. Не хочу – не пью. И не буду. Воля тут каким боком? Выпил своё с запасом. Агрономом он поработал с полгода, а потом Ванин перебросил его заведующим шестым отделением совхоза. После того как заведующий Фёдоров уехал к сыну в город. И здесь Мятлев за год сделал из отстающего зернового отделения лучшее по совхозу. За год всего.
– Ну, вот, а ты боялась, дурочка! – долго смеялся в телефонной трубке Ванин.– Орёл! Мужчина!
И через неделю директор совхоза убыл в район управлять отделом в заготовительной конторе. А на Григория пришло из области обкомовское предписание-распоряжение. Назначить его директором совхоза. Два с половиной года всего прошло. Такая малость. Сел Григорий Егорович в своё кресло, которое новый директор не менял. Он вообще ничего не тронул в кабинете. Понимал, видно, что Мятлев сюда обязательно вернётся. Сел он, значит, в кресло, достал из правого ящика стола свой чернильный набор, пресс-папье, маленький портрет Ленина на откидной подставке. Поставил всё это туда, где раньше стояло. И заплакал. Хорошо, что не было никого. Засмеяли бы. Мужчины плакать не должны ни с горя, ни в радости. А тут как раз и Ванин позвонил. Поздравить.
